Искатель. 1983. Выпуск №4 - Сергей Павлов

— Вот, полюбуйтесь. — Нарышкин победно потряс листками заключения медэксперта. — Оказывается, все очень просто. В момент, когда Хабалову нанесли смертельный удар, он находился в состоянии крайнего нервно-мышечного возбуждения, какое бывает во время физической схватки. Поэтому он еще имел достаточно сил, чтобы ускользнуть от своего противника в ванную комнату, закрыть дверь на задвижку, сесть на пол и даже не разбить бутылку. После этого наступила смерть. — Положив заключение перед Морозовым, Нарышкин продолжал уже более спокойным тоном: — Значит, версия со случайным вором, нашедшим ключ от квартиры, отпадает.

Морозов хотел возразить, но Нарышкин жестом остановил его:

— Мне кажется, события развивались следующим образом. Жена ушла в четырнадцать часов в магазин. Ее муж воспользовался случаем: достал припрятанную бутылку водки и сделал несколько глотков. В это время в дверь позвонили. Хабалов, не выпуская бутылки, прошел в прихожую и открыл дверь. Гость, может быть, тот же Савелий или кто-то другой, не сразу нанес ему смертельный удар. Иначе Федор потерял бы сознание и свалился в коридоре. Скорее всего они начали выяснять отношения, не пришли к соглашению, завязалась схватка. Противник, физически очень сильный человек, как, например, Савелий, схватил Федора. Тот вырвался. Тогда преступник и нанес смертельный удар. Спасаясь, Хабалов шмыгнул в ванную, закрылся там. После этого убийца покинул квартиру. Если у вас, Борис Петрович, есть иная версия происшедшего, с удовольствием послушаю.

— Готовой версии у меня нет. Но не кажется ли вам, что сводить дело лишь к одному Савелию на данном этапе, когда не отработаны все связи Хабалова, преждевременно?

— Хорошо, — прищурился Нарышкин, — оставим на время в покое этого Савелия. Что еще можно предположить?

— Месть! — Морозов усмехнулся. — Кстати, вторая версия Козлова так и называется.

— Допустим… Чья и за что?

— До того, как стать гравировщиком, Хабалов работал на ювелирной фабрике огранщиком, оттуда его выгнали за пьянку. Так ли это, еще нужно проверить. Возможно, Хабалов был замешан в каких-то махинациях, улик не оказалось, вот его и уволили «по собственному желанию». Словом, он выкрутился, а кто-то пострадал, отсидел из-за него срок. Потом вышел на волю и рассчитался.

— Или потребовал обещанного вознаграждения, а Хабалов ответил отказом. Такой вариант тоже имеет право на жизнь. Но не забывайте о главном. — Нарышкин постучал пальцем по часам.

— Помню постоянно, — отшутился Морозов. — На работу не опаздываю. Когда нужно, то и сверхурочно прихватываю. В ближайшее время выясним, что известно о Хабалове, в чем он мог быть замешан или проходил свидетелем. Поднимем архивные дела.

— Историю можете поручить кому-нибудь из своих, — поморщился Нарышкин, — а вам целесообразнее взяться за Лаевского. Чует мое сердце, неспроста его фамилия в записной книжке Хабалова оказалась.

— Боюсь, Николай Николаевич, что Лаевского мне в одиночку не свалить. Тут уж давайте вместе, слишком изворотлив сей художник-реставратор…

Затем около часа они просидели над планом допроса их старого знакомого.

— Так вот, товарищ Черкасов, коротко о Лаевском, с которым вам теперь придется поработать. Выходец из дворянской семьи. Родители не скупились — приглашали преподавателями довольно известных художников, пытаясь развить в нем художественное дарование. После революции отец Лаевского пришел в Совнарком и попросился на работу. Поскольку он был профессором экономики, ему предложили должность эксперта, выдали охранное свидетельство на земельный участок в тридцать соток в центре Москвы и особняк на правах личной собственности. Живет Лаевский один, хозяйство ведет прислуга Дарья.

— Никогда еще не имел дело с миллионерами, интересно будет посмотреть, какие они бывают…

— А вот себя ему раньше времени показывать не стоит. Он должен скоро прийти, — напомнил Морозов. Черкасов понимающе кивнул.

Хотя Лаевский явился с получасовым опозданием, держался он без тени смущения.

— Доброго здоровья, любезный Николай Николаевич! — заулыбался он, едва войдя в кабинет. — О, да тут и наш знаменитый сыщик, Борис Петрович. Возмужали, расцвели. Рад, весьма рад видеть всех в добром здравии…

Морозов с интересом всматривался в Лаевского. Владислав Борисович почти не изменился — тот же мягко рокочущий голос, округлые жесты, аккуратность и строгость в одежде.

— Как чувствуете себя, Владислав Борисович? — осведомился Нарышкин.

— А как должен чувствовать себя человек в преклонном возрасте, которому, кроме картин, любить ничего не осталось? — меланхолично опустил он глаза. — Вот ведь и вы меня не чай пить позвали, а, как я догадываюсь, для консультации?

— Не угадали. — Тон беседы немного сбил Нарышкина с намеченного плана допроса, и Морозов поспешил на помощь, решив сразу осадить Лаевского. — Роковой вы человек, Владислав Борисович. В свое время ваш ученик Гришин чуть не получил высшую меру наказания. А недавно убит в своей квартире опять же ваш знакомый Хабалов Федор Степанович.

— Хабалов… Хабалов? Нет, не знаю! Что-то вы путаете…

— А если подумать? Хабалов, гравировщик из магазина «Подарки», вот его фотографии. Морозов разложил их перед Лаевским. Вглядевшись, тот провел рукой по лицу, словно отгоняя какие-то неприятные воспоминания, и обратился к Нарышкину:

— Боже мой, вот о ком речь, — вздохнул он одновременно печально и с облегчением. — Конечно, я его знал. Он делал мне медную табличку на дверь, на папку. Кстати, совсем недавно. И раньше я пользовался его услугами, когда шел к друзьям на юбилеи — гравировку на хрусталь, серебро. Так это что же, значит, его убили? А за что?

— Спасибо, Владислав Борисович, что вспомнили, — спокойно сказал Нарышкин. — Действительно, в ваши годы и при столь обширном круге знакомых всех не упомнишь.

— Если я чем могу помочь…

— Скажите, пожалуйста, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Хабаловым?

— Все предельно просто. Лет пять-шесть назад зашел я в магазин «Подарки», купил для друга портсигар, попросил нацарапать монограмму. Хабалов выписал квитанцию, велел зайти через пару дней, а мне надо было тогда же. Ну… я заплатил сверх, он сделал надпись при мне, разговорились. Так я узнал его имя. Вот, собственно, и все.

Нарышкин молча протянул художнику протокол допроса. Тот расписался, раскланялся:

— Успеха вам, Николай Николаевич. Сожалею, что не смог помочь. Тяжесть теперь на душе… — подчеркнуто вежливо поклонился он на прощание.

— Что-то Владислав Борисович крутит, — делая пометки в блокноте, нарушил молчание Нарышкин. — Если знакомство с Хабаловым носило столь невинный характер, мог бы и побыстрее вспомнить. Хотя, думается, к убийству Лаевский отношения не имеет.