Схватка за Амур - Станислав Федотов

Вот так рассудил и уверил себя Геннадий Иванович и, естественно, в первую очередь поделился своими умозаключениями с Катенькой, когда они после вечернего чая снова вдвоем, держась за руки, сидели в гостиной. Невеста, несмотря на страстность в речах и поступках, оказалась тоже не чужда рассудительности и посоветовала никому не говорить о столь глубоко запрятанной государевой тайной поддержке замыслов строптивца.

– Если вы ошибаетесь, то не будет повода над вами посмеяться, а если правы, в чем я совершенно уверена, государь вас в обиду не даст, – горячо говорила она.

– Вы полагаете, и генерал-губернатору не стоит говорить?

– Ему – в первую очередь!

– Но почему?! Ведь Муравьев все время ратует за то, чтобы Россия закрепилась на Амуре. Мы с ним единомышленники, и его поддержка бесценна. Если честно, не будь его, я вообще мог не попасть к устью Амура. Да и мы, в конечном счете, могли бы не встретиться.

– Милый, милый Геннадий Иванович, вы себя недооцениваете. – Катенька сжала его пальцы и заглянула в глаза. – Муравьев просто администратор, наверное, неплохой, мне дядюшка говорил, но он не способен на гениальные открытия.

– Почему? – искренне удивился Невельской.

– Я заметила: он малообразован. Уж во всяком случае «Фауста» Гете в оригинале не читал. Да и на русском, наверное, тоже. Он хороший военный, дослужился до генерала, но… – она замялась, а потом выпалила: – …у военных голова иначе устроена.

– Я ведь тоже военный, – заметил Невельской.

– Ну, какой же вы военный! Только по мундиру. Вы совершили великие открытия и с ними войдете в историю. Уже вошли! А о Муравьеве, если и вспомнят, то лишь в связи с вами.

– Нет, Катенька, вы нехорошо говорите. – Невеста обиженно поджала губы. – Не сердитесь, но таких администраторов, как Николай Николаевич, еще не было, и будут ли другие – неизвестно. И я все-таки не пойму, почему не надо ему говорить о моей догадке.

– Да потому! – вскричала Катенька. – Если он будет знать, то с легким сердцем пошлет вас на нарушение указа и думать не будет, как защитить от гнева государя. Все, мол, само образуется, и ладно. Еще и орден получит! Это называется: чужими руками жар загребать. А вот пусть побеспокоится и голову поломает, как вас уберечь.

Упоминание об ордене неожиданно кольнуло в сердце. Вспомнилось, что за опись сделанных открытий ему полагался крест Святого Владимира 4-й степени и пенсия, но Нессельроде и иже с ним добились от государя лишения Невельского этой награды – в порядке наказания. Тогда он воспринял «экзекуцию» спокойно, а сейчас вдруг стало горько и обидно. Всего лишь на мгновение, но все-таки…

Катенька уловила это едва заметное изменение в настроении жениха и сразу же начала восхищаться его «замечательным прочтением» указа и заявила, что «никто-никто не догадается об истинном смысле пятого пункта». И, хотя Геннадий Иванович предполагал, что ее слова – всего лишь женская уловка для поднятия духа, ему стало приятно и, сам не понимая зачем, он вдруг сказал:

– Николай Николаевич уж точно не понял его истинного значения.

Сказал и даже засмеялся, вспомнив, с каким выражением лица Николай Николаевич читал царский указ. Он бы назвал его смесью почтительности и отвращения. Почтительности к форме – все-таки подпись самого императора – и отвращения к сути.

– Рука моего заклятого друга Нессельроде… – сказал генерал, закончив чтение, и положил бумагу на стол. Фраза осталась незавершенной; Невельской, сидя в кресле, ждал продолжения, и оно последовало. Муравьев похлопал ладонью по столу, видимо, обдумывая, как подипломатичней выразить свою мысль, но ничего не придумал и простодушно улыбнулся: – Что перед вами хитрить – мы же единомышленники. Слов нет – царский указ надобно исполнять, но и допустить невозможно, чтобы кто-либо иной прежде нас занял устье Амура. Теперь, когда благодаря вам мы знаем, какие возможности сулит России обладание этой поистине великой рекой, лишиться таких возможностей из-за, мягко говоря, недальновидности советников государя – суть государственное преступление.

Муравьев вышел из-за стола, сел напротив Невельского и положил руку ему на колено, как бы подчеркивая особую доверительность своих слов:

– То, о чем я хочу вас просить, Геннадий Иванович, может оказаться весьма опасно по своим последствиям…

– Николай Николаевич, – укоризненно перебил Невельской, – я вам не раз говорил, что следует как можно скорее занять устье Амура и все бухты южнее его, дабы подтвердить принадлежность побережья России. Потому просить меня не надо, да вы, по своему положению, и не имеете права на такую просьбу. Как и я, разумеется, не имею права выполнять подобную просьбу. Но мое положение много ниже вашего, и ответственности за последствия на мне меньше. Если я что-то нарушу, то меня в первую очередь накажете вы, а потом, может быть, и государь. Если сочтет мои действия вредными для Отечества.

– Ваши действия принесут Отечеству одну лишь пользу, – пылко сказал генерал. – И те, что были, и те, что будут. Я уверен, государь оценит их именно так. По крайней мере, я неоднократно писал ему об этом. И в любом случае я вас на произвол судьбы, а вернее, на произвол Нессельроде, не оставлю. Для меня это – дело чести!

Оснований не верить Муравьеву у Невельского не было: до сих пор его слова, по крайней мере, во всем, что касалось Амура, не расходились с делом. Собственно, именно поэтому Геннадия Ивановича и начали грызть сомнения в правильности своей позиции умолчания, доходившие до того, что он обвинял себя чуть ли не в предательстве общего дела. И только приход «Охотска» в залив Счастья и начавшиеся авральные работы сперва отвлекли капитана от угрызений совести, а позже это самокопание в сравнении с насущными заботами и задачами показалось настолько ничтожным, что вскоре забылось и больше не вспоминалось.

27 июня транспорт «Охотск» бросил якорь в заливе, в полумиле от восточной кошки. На берегу виднелся лагерь из трех палаток и двух больших шалашей; дымился костер, а к судну направлялась маленькая байдарка о двух веслах. С борта «Охотска» бросили штормтрап, и по нему поднялся прапорщик корпуса флотских штурманов Дмитрий Иванович Орлов. Сорокачетырехлетний краснолицый крепыш двигался легко и свободно: перемахнув через фальшборт, он встал навытяжку перед Невельским, но Геннадий Иванович не стал слушать его рапорт, а шагнул навстречу и по-простецки обнял сотоварища. Они были знакомы с прошлого года, когда Орлов пришел из Аяна к Шантарам на двух байдарах специально для поиска потерявшегося «Байкала». Найти транспорт ему не удалось, но потом в Аяне капитан-лейтенант и «вечный прапорщик» (так представился Орлов) как-то сразу сблизились и относились друг к другу с большой душевной теплотой.