Тайна перстня Василаке - Анатолий Баюканский

Все же я решил воспользоваться свободным временем, чтобы четко сориентироваться в создавшейся ситуации. Ладно, с Васей-греком все было ясно, хотя отыскать в бурном российском море его фамильный алмаз будет едва ли возможно, а эти… Миша и адвокат… Кто они на самом деле? И зачем я понадобился, в Израиле всей этой кодле?

И еще меня тревожила мысль: почему хитроумнейшие «авторитеты», нажившие капиталы в России, проживающие беззаботно на Кипре, связанные с таинственной «евросемьей» и русской мафией так охотно и спокойно плюнули на мой совсем не золотой крючок, а на простейший самодур, столь легкомысленно поведали мне то, что знать человеку, приехавшему из России, явно не положено? Хотя… если спокойно разобраться, для этой исповеди имелись весомые причины — меня рекомендовал лично господин Василаке. Этот человек был для Миши и адвоката завораживающим, почти священным. И еще. По большому счету, адвокат особых секретов и не раскрывал. В наши дни в криминальной прессе можно вычитать более любопытные детали и сюжеты. Да, но как я упустил главное: если в моем мозгу и правда сидит эдакий коварный зомби, то… чего им меня опасаться? Я полностью в их власти, и достаточно одного сигнала, и я…полетел в космические дали.

И Миша, и адвокат — люди тертые, хотя и молодые. Они не желторотые юнцы, которых прельстила воровская романтика. И если они хотят что-то предложить мне, то просто обязаны доверять. Не стали бы дельцы тащить меня за здорово живешь сюда, на Мертвое море.

Нет, что там ни говорите, умеют устраиваться деловые люди! Что за чудо это Мертвое море!

Я и не заметил, как подкрался вечер. И вокруг коттеджей разом вспыхнули гирлянды разноцветных китайских фонариков, придав окружающему пейзажу экзотический вид. Я решил побродить по берегу, и со стороны моря полюбоваться на коттеджи, построенные в европейском, азиатском и африканском стилях, но меня позвал Миша-островитянин.

— Куда собрался, товарищ писатель?

— От скуки хотел побродить по берегу.

— Идем! Наш израильский гость хочет тебя видеть Учти, сей марамойца — компаньон и друг самого Василаке, прежде чем отвечать, думай., крепко думай, а то у тебя мы замечаем еще свежи следы фронтовых контузий, время что ли тебе не берет. Вдруг ни с того, ни с сего как выкинешь дуру, хоть стой, хоть падай.

Я плюнул с досады на золотой песок пляжа. Опять двадцать пять, непонятные ситуации возникают вокруг меня непрерывно, будто я пуп земли.: И тотчас вспомнил израильского капитана, там, еа море, он упоминал о предстоящей встрече с блювштеном, которым очень интересуются ь России и на Краине.

Израильский гость — широкоплечий мужчина лет сорока в легкой курточке и темных очках, уже шел ко мне навстречу, широко улыбаясь, как давнему другу.

Я давно слышал, что на Западе считается хорошим тоном улыбаться первому встречному, но тут, на Мертвом море, где каждый гость держится особняком, хотя…в мире ничего случайно по большому счету не бывает, А если этого горбоносого привезли специально рад встречи со мной, держи, Банатурский, ухо востро.

— Ну, здорово, земляк! — весело проговорил приезжий, неожиданно привлек меня сильными руками к себе, трижды, по-русски расцеловал в обе щеки. Я смущенно заморгал ресницами, абсолютно ничего не понимая, — загадки продолжались, еще не познакомились и вдруг эдакие телячьи нежности.

— Здравствуйте! — вежливо ответствовал я. — Вы-то сами, из Иерусалима? — Ох, уж этот мой язычок. Вечно он вредит моей персоне. Я успел заметить огромный кулак, который мне показывал из-за спины гостя Миша-островитянин.

— Брось заводить русскую антимонию: кто, откуда, с какой стати. Ты приехал из России? И этого лично мне вполне достаточно, а тем более из города Старососненска.

— Это абсолютно точно, — я решительно прикусил язык. — металлургов Старососненск, он недалеко от Воронежа, — подхватил гость и широко заулыбался ослепительной голливудской улыбкой. — Бывал там однажды, Разве мы не земляки? — Он дружески подтолкнул меня с такой силой, что я едва устоял на ногах.

— Рука у вас, земляк, довольно тяжелая! — признался я и заулыбался. Все в этом грузном и веселом человеке стало импонировать мне. Денежный, видать, мешок, а прост, как правда.

— Легкая рука бывает только у карманников! — Гость заразительно захохотал. По всему было видно, что он процветает в жизни. — Ты не представляешь, как я рад тебя видеть. Особенно приятно, что ты из Старососненска. Ты не еврей? Нет. Жаль, ну ничего, сойдет. Одно время все российские евреи скрывали национальность, боясь последствий, а теперь… нашу национальность продают в Москве за доллары. Как здорово поет Розенбаум: «Нету времени, нету времени, повстречаться с друзьями евреями».

Историю матери — Я никак не мог понять причину столь бурной радости израильского гостя. — А вы не могли принять меня за кого-то другого?

— Слушай, Банатурский! Перестань «выкать»! У нас все люди — браться, а родня называет друг друга на «ты». Извини, но ты больно недогадлив для писателя.

— Возможно, но… — Я развел руками. Миша-островитянин и адвокат стояли рядом и едва сдерживались от смеха, видимо, они-то хорошо знали характер гостя.

— Блювштейн — моя фамилия. Блюв-штейн! Неужели она ни о чем тебе не говорит? Странно, очень даже странно. Если вы действительно настоящий писатель, да еще и криминальный, то должны были бы знать мать всех российских воров. Ну, напрягите мозговые извилины. Одесса-мама! Большая Арнаутская. Известная на весь воровской мир Сонька Золотая Ручка!

— О, господи! — Я с досады хлопнул себя ладонью по лбу. Ведь и впрямь Софья Блювштейн. Как я мог запамятовать про этакую знаменитость? Это же она на процессе в ее честь, выслушав защитительную речь знаменитого адвоката Плевако, прослезилась и, подозвав столичную знаменитость, сказала: «Благодарю вас, адвокат. Жаль, что в таком положении ничем более существенным отплатить вам за речь не смогу. Примите хотя бы этот скромный презент!» — И подала ошарашенному адвокату его же собственные золотые часы с браслетом, которые во время разговора успела снять с его руки. — Мне действительно, очень стыдно!

— С чего бы это тебе стыдиться? — несколько удивился Блювштейн. — Ты же не фараон?

— Я издал большой роман о сахалинской каторге, одним из героев которого и была ваша дальняя прародительница. Вы, случайно, роман не читали? Он был переведен на несколько языков. и назывался «соколиные ратники».

— Не доводилось, — Блювштейн разулыбался еще больше, — я чаще читаю чековые книжки да меню в ресторане! А, что, правда, Золотая Ручка была столь легендарна? Пару примерчиков можно услышать?

— С удовольствием. — Я понял: Блювштейн, как и многие одесские «верхушечники» схватывал обрывки романтических историй из пошлого уголовного мира Одессы: про Мишку-япончика, про Беню Крика… А тут еще они оказались однофамильцами с известной воровкой всех времен и народов. — Сонька трижды пыталась сбежать с каторги, — с воодушевлением заговорил я, понимая, что буду собирать сливки в глазах богатого израильского гостя, — последний раз она рванула на материк через пролив в форме солдата охранной команды, но… льдина перевернулась и беглецов схватили. Соньку заковали в кандалы, в «бубенчики», как называли их арестанты…

— В своем романе ты, наверное, подали мою прародительницу, как нарушительницу устоев, как злодейку? — Блювштейн перебил меня бесцеремонно, как все, что он делал.

— Книжки, Сеня, нам с тобой читать надобно! — философски изрек Миша-островитянин, — пойдем лучше расслабимся.

— Согласен! — поднял вверх обе руки Блювштейн. — От разговоров про книги у меня ломит затылок.

— Послушайте, последний вопрос, — остановил я гостя из Израиля, — это правда, что вы ее родственник? Если так, то… литературные критики сойдут с ума от зависти.

— Послушай, писатель, не морочь мне голову! Пусть все критики едят свою манную кашу! Ша! А ты не требуй с меня автобиографию на шестнадцати страницах! Слышишь, Банатурский!

— Просто я подумал, что…

— Ты не в полицейской стране, а в Израиле, а тут писать автобиографии не принято. Хочешь, считай себя внуком английской королевы, хочешь, даже объяви себя Сарой Бернар или главой рода Капуров! — Блювштейн явно подражал местечковым евреям из анекдотов, дурачил меня и потешался сам над собой.

— Итак, в каких родственных отношениях были ваши прадеды с «Золотой Ручкой»? — Я решил снова подыграть Блювштейну, точно подметил лучший ключик к этому человеку — юмор. Однако, как показали дальнейшие события, мне еще предстояло открыть у Блювштейна десятки лиц.

— Слушай, Банатурский, ты чего морочишь мне голову? Если я-таки из города Одессы, если я-таки Семен Блювштейн, то почему я не могу быть прямым родственником знаменитой Соньки? У нее были «золотые» ручки, у меня тоже — «золотые» ручки.