Кайнокъ - Юрий Козлов

Из улочки показался старик Большаков. Увидел Пирогова, взмахнул тальниковым костыльком — погоди, мол.

«Вот ведь привязался. Верно говорят, не оставляй дедам никакой надежды, будто они интересуют тебя. Замордуют!» Крутнулся на каблуке, хотел улизнуть в отдел, но старик издалека приветствовал его. Пирогов задержался, отозвался на приветствие. Предупредил:

— Если вы ко мне, я очень занят.

— Я не к тебе. Я — к тому.

— Вот как! — Небрежность, с какой старик что называется отбрил его, немного задела за живое.

— Душевный человек, — продолжал старик, трудно ставя ногу на первую ступень. — Сердобольный уж.

Кивнув, — да так оно и есть, — Пирогов вернулся в кабинет.

«Может, напрасно я?.. Ведь еще ничего неизвестно… Надо отправить девчат навстречу И тушевой, а самому побывать на Элек-Елани. Иначе какой смысл в том собрании? Пусть привыкают».

Вернулась посыльная.

— Нет ее… Дома нет. Как вчера утром, так и…

— Ясно. Ирину Петровну — ко мне.

По виду Долговой он понял, что она дозвонилась, но ничего нового оттуда не сказали.

— От вашего имени я просила снарядить поисковые группы. Но когда это станет возможным? Люди на работе.

Пирогов вздохнул: еще и колхозников трясти начнет от нашей самодеятельности. Не помощь людям, а одно беспокойство.

— Повторите просьбу послать поисковиков от имени райкома. Пригласите ко мне всех сотрудников.

Ткачук, Астанина, Саблина, Ветрова расположились на стульях у двери. Каулина выставилась из приемной. Послушать.

— Все наши штыки?

— Уварова обещала быть. Она с пилорамы только вернулась. Зашла домой умыться, — ответила Полина.

Пирогов промолчал согласно. Шуйский райотдел сообщил, что в селах его района замечены в большом количестве новые, еще пахнущие смолой и соком доски. Задержанный с ними гражданин указал на Ржанецкую пилораму. Исполком назначил в цех ревизию. Она выявила нарушения в учете готовой продукции. Тогда Пирогов и «подослал» Уварову. Учиться. И разобраться в конкретном случае.

— Не будем ждать се. Она — при деле. При деле и Пестова. — Взглянул в напряженные испуганные лица. — Коротко! Мы столкнулись с фактом невыполнения приказа. Да! Я категорически запрещал выход на кольцевой проселок по одному. И вот сегодня… Вы все знаете уже: Игушева вышла-таки на кольцо и не подает голоса. Таким образом, мы вынуждены прервать основную работу, вынуждены предпринимать поиски, что в нашем положении не прибавляет нам ни чести, ни славы, ни покоя.

Он понимал, что противен в эту минуту и как начальник, и как мужчина, что не время говорить о дисциплине именно сейчас, когда каждая потерянная минута может обернуться невосполнимой потерей. Но он был по-настоящему сердит. Так сердит, как никогда не был. Похоже, у него начиналась истерика или что-то такое еще, характерное для людей честных, предупредительных, но бессильных изменить в трудную минуту что-то.

Наконец он выговорился. Замолчал, передыхая от слов, перешел с одного места на другое.

— Поисковую группу…

«Кто? Кто?.. Или все-таки самому идти? Но тогда действительно все их начала остаются без продолжений. А на небе дождь висит…»

— Поисковую группу возглавит Ткачук. Ее заместителем пойдет Саблина. Пригласите трех-четырех общественников. Оформите от моего имени заявку на производства. Какие вопросы? Предложения?

— Товарищ лейтенант, мы Яшку Липатова возьмем. У него глаз острый. — Полина намекала, что именно Яшка натолкнулся на тело Ударцева. — Яшка парень почти взрослый. Ему нынче осенью в армию идти. Воевать. Да он всегда охотно увязывается с нами… — Сделала остановку. — И из моей группы двоих ребят возьмем.

— Принимается.

— А вы, товарищ начальник, куда? — спросила из двери Каулина.

— Прокачусь… недалеко.

— Правильно, — догадалась Полина, но уточнять, куда именно, не стала. — Ночью дождик будет. Или даже вечером. У бабки Вассы коленки зудят. А это точно к дождю. У нее вся деревня про погоду справляется… Говорят, в двадцатые годы поп засушливым летом «подъезжал» к ней, когда крестный ход провести. Деньги сулил. Все грехи задарма отпускал. Верно говорю? — Оглянулась на Астанину, на Саблину.

— Про коленки — верно, — серьезно подтвердила Астанина. Она не умела по-другому.

Глава двадцать четвертая

Категорический запрет Пирогова — не выходить на «кольцо» в одиночку — развеселю девчат. Галина Каулина, кривясь в усмешке, предположила, что Коря боится диковинных зверей и гадов, которых по его заданию извлекла на свет Оленька Игушева. Анна Саблина, продолжая игру, — ой, девочки! — с вероломной проказой выдала такое, что у Ветровой еще больше вытянулось лицо и выгнулась спина, а щеки Варвары Пестовой покрылись багровыми пятнами, как оспинами. Саблина могла и не то. Курносая, лупоглазая, смешливая, она не задумывалась, что нагота — есть нагота, даже если о ней говорить без дурного умысла. «Вы чего, как дуры, — крикнула Полина. — У него точные сведения — дезертир бродит поблизости!» — «Господи, — театрально заломила руки Каулина. — Хоть бы зашел разок!»

Как ни потешно кривлянье, а известие о дезертире очень напугало Оленьку Игушеву. Тяжелым холодным камнем залегло оно в душе и не покидало ни на миг. Дезертир представлялся ей большой лохматой обезьяной с клыками, подслеповатыми кабаньими глазками. Однажды он даже приснился ей такой.

Она не хотела нарушать запрет. Напрасно упрекал ее Пирогов. Она думала, что пробежится в ходке по тракту, заглянет ненадолго в Сарапки и вернется. В Сарапках она обошла половину деревни. Если бы кто-то сказал ей — не проходили, она, поколебавшись, повернула бы назад. Но все, с кем довелось ей говорить, твердили неопределенно: не видели, не встречали. А некоторые добавляли: «Может, и проходили».

И тогда скрепя сердце она решилась «добежать» до Муртайки.

Старый горный район был знаменит не только диковинными зверями. У каждой деревни были свои неповторимые достопримечательности. Сарапки, например, стояли в просторной живописной долине. С весны и до середины лета пологие склоны гор нежно розовели от цветущего маральника. Перед войной четверо областных художников срубили на отшибе деревни просторный дом с большими окнами на три светлые стороны, и зачастили к ним смешные шумные люди в длинных сатиновых рубахах, с бантами вместо галстуков, шнурками вместо бантов, с плоскими ящиками на ремнях, с большими зонтами через плечо. Откровенные, восторженные, они на каждом шагу роняли изумленное «ух» да «ах», их восторг напоминал опьянение, и скоро местные мужики прозвали дачу Угаром… Муртайка забралась на середину высокого Идынского хребта и была знаменита кедрачами и орехами. Во времена не очень отдаленные были в Муртайке три купеческие фактории по заготовке шишки. В память о них за деревней остались огромные отвалы шелухи… А вокруг Кожи природа соорудила ровную каменную стену наподобие крепостной, а какие-то дохристовые народы изрисовали ее фигурами маралов, медведей, человечков. С давних пор знавала Кожа разных ученых, приезжавших за тридевять земель взглянуть на стену, на рисунки, недоуменно пожимавших плечами: откуда такое чудо.

Стена была монолитная. Лишь три пролома соединяли деревню с остальным миром.

Любая из этих достопримечательностей, рассуждала Игушева, могла заинтересовать ленинградскую малявку, и три соперничающие огольца вызвались сопровождать се.

В Муртайке, как и в Сарапках, ей сказали, что не видели чужих. Она поколебалась немного и рискнула добежать до Кожи. Так шаг за шагом углублялась она в горы, забыв о предостережении Пирогова.

Увы, поиск ничего не дал. Она повернула назад, но теперь едва не проглядела глаза, ища какие-нибудь следы вдоль дороги. Несколько раз она останавливала лошадь, привязывала к дереву или придорожному кусту и осматривала поперечные распадки, двигаясь «змейкой», как учил Пирогов, в надежде, что где-то «змейка» пересечется с тропкой ребят.

Трусила она при этом ужасно, вздрагивала от шороха собственных шагов, оглядывалась и сердито упрекала себя, что не столько малявку ищет, сколько трясется, опасаясь того самого дезертира.

По ее подсчетам, до Сарапок оставалось час-полтора неторопливой трусцой. А небо еще светлое, прозрачное. До вечера она успевала не только на тракт выехать, но и почти домой добраться. И тут возок поравнялся с широким распадком. По дну его, шаловливо извиваясь, бежала речка — воробью по колено. Склон слева был гол и гладок. Лишь местами, как чердачные окна по скату крыши, торчали над травяным покровом растрескавшиеся камни. А противоположный, северный, склон был густо покрыт лесом. У подножия его разросся мелкий кустарник, кудрявыми колками стояли березы.

Вчера Оленька резво проехала мимо этого распадка, потому что торопилась в Муртайку. Теперь же, поняв, что главные ее страхи позади, и мучаясь сознанием, что возвращается ни с чем, она остановила лошадь, привязала, бросила ей под ноги охапку сена. Сбежав с дороги, она умылась из речки. Осмотрелась. Кустарник, который она отметила с возка, оказался крыжовником. Ягоды были некрупные, но уже зрелые, сладкие и ароматные. Оленька сорвала несколько ягод, горсткой отправила в рот и двинулась через распадок справа налево под острым углом. «Змейкой». Речку она перепрыгнула, ступив на камешек, поднялась немного на голый склон, с него оглядела даль. Ни души. Под тем же углом, но теперь слева направо она спустилась вниз. Так проделала она несколько раз, удаляясь и удаляясь от дороги.