Между двух огней - Ande

Яков задумчиво сидел в шезлонге на юте, и пил Шабли.

— Иван Никитович, а ты понимаешь, что тебя ждет, если в Париже узнают, что все наше путешествие у тебя была черная рабыня?

— Шантаж? Барон, тогда вся Франция будет знать о нечеловеческом героизме некоего барона, добывающего рог носорога. Который, сами знаете для чего. Так что ваша карта бита!

— Население Жуаньи развеет злые наветы рабовладельцев! И расскажет, что некоторые, похотливые охотники ездят в Африку вовсе не охотиться. Где трофеи, Кольцов? А?

— Вы понимаете, Яков Карлович, что вы в микроскопическом шаге от появления на виноградниках Бордо мощного конкурента? Который лишит Бургундскую виноторговлю каких-либо перспектив? Возглавит Бордосское виноделие видный филантроп, спасший африканских львов от бесчеловечного бургундца из Жуаньи. У которого даже вино — фу!

— Скажи, Иван, ты понимаешь, что это всего лишь слова? Потому что у меня на руках — факты. И вот первый.

Он махнул рукой. И к нам, с новой бутылкой Шабли, подошла Аленушка. Которую мы с таким трудом сплавили добрым монахиням.

— Тебе так важно иметь на меня рычаг давления, Яков?

— Конечно нет, Вань. Просто она сегодня утром пришла ко мне и объяснила что убьется. Если мы её здесь оставим.

— Блин. И че делать?

— Поселю в Жуаньи.

— В опасную игру играешь, Яков Карлович. Не успеешь оглянутся, и вся деревня будет мулатской. Тем более у тебя теперь рог носорога.

— Да ладно, Вань, не бросать же. Убьется еще.

Пароход издал гудок, и отвалил от стенки.

Глава 20

Две недели в море испортят настроение любому. Даже если прекрасная погода. А нас погода не очень баловала. То есть, поначалу все было отлично, но по мере приближения к цивилизации небо темнело. Потом случился дождь и волнение, три-четыре балла. Барон счел это тяжелым штормом.

Всю неделю до этого мы резались в покер. Удобно устроившись на юте, мы слегка выпивали и играли с утра до вечера. К тому моменту, когда я проиграл приблизительно пятнадцать миллионов фунтов Савве, а у барона выиграл почти столько же, мы сделали окончательный расчет. И с изумлением выяснили, что Савва выиграл у меня и Мейделя сто фунтов. Я, соответственно, проиграл сорок фунтов. Остальное Яков. Это привело Якова в неистовство.

— Я понимаю что ты, Кольцов, передергиваешь как дышишь, и поймать тебя невозможно. Но Савва?

— Держите себя в руках, барон. Плохо играть в карты не стыдно. Просто не играйте со взрослыми.

— Савва! Скажи мне честно, вы сговорились? Сколько ты отдашь Кольцову?

— Хуле ты закручинился, Яша? Ну, не везет в карты. Зато у тебя вон, Аленушка. Зубы в пол лица, остальное нос. Красота-то какая! Я бы на твоем месте играть и не садился.

— Кстати, барон! Любая дама, съездив с мужчиной в морской круиз, начинает справедливо видеть себя его спутницей жизни. Вы как, Яков Карлович, намерены передать детям титул по наследству? Согласитесь, эстонские бароны-мулаты, это свежо!

Параллельно нам доставлял капитан нашего линкора. Корабль «Амата», кстати, ходит по морям под латвийским флагом. Экипаж с бору по сосенке, есть даже два китайца-кочегара. Но капитан — латыш. Гунтар Петерс. Еще когда мы шли в Африку меня не оставляло подозрение о легком троллинге со стороны капитана. А сейчас я и вовсе уверен, что наш корабельный бог вовсю над нами потешается.

На сообщение о том, что пассажирами, кроме нас шестерых, будет еще и чернокожая туземка, он флегматично закурил данхилловскую трубку и заявил, что ему все равно.

— Главное, господа, помните — карантинные власти Антверпена потребуют у вас справку о прививке домашнего животного. Ввезти даму без документов будет ээээ… затруднительно.

Мейдель был вынужден долго беседовать с капитаном о способах проникновения африканки в Европу. Это ему не добавляло настроения. Приключившиеся дождь и бортовая качка подкосили Якова окончательно. А больше всего его сразила Аленушка, которой качка была нипочем. Ей, похоже, все было нипочем.

Одетая в мои брюки и рубашку, она носилась по кораблю, выполняя распоряжения боцмана, которому мы её отдали в качестве раб силы. Рассудив что нефиг ей бездельничать. Когда Якова укачало, она за ним ухаживала, приводя того этим почти в истерику.

Боцман отвел ей для жизни клетушку, и она была совершенно довольна, опасаясь только пароходной трубы. Дым из неё она считала знаком божественного гнева. Когда судно добавляло ход, она старалась на палубе не мелькать. Экипаж посматривал на неё с опасливым вожделением. Но связываться с нами не решался. Мы считались чокнутыми. Вдобавок Савва настучал по кумполу парочке особо любопытных, застигнутых за изучением наших грузовиков и трофеев. Я-то, и Яков, с экипажем практически не пересекались. Водители французы с наслаждением отсыпались.

А я предавался меланхолии, терзаясь извечным «что делать?». Нет, ближайшие пара месяцев были понятны. А вот вообще — это вопрос. Не говоря о том, что этим же, пока не очень явно, терзались и мои спутники.

Савва узнал что, по результатам экспедиции, уже сейчас — он богач. А если все получится, станет еще богаче. И не по-детски закручинился. Искренне не понимал, что делать с неожиданно свалившимся состоянием.

Играя в карты у нас было достаточно времени, чтобы все обсудить. Решили, что пока Ламанов поедет к Якову, в Жуаньи. Прикупит там виноградников.

— Ко мне у тебя, Кольцов, личная неприязнь. Но делать гадости Савве ты, Ваня, не станешь. Так что все твои угрозы конкурировать — глупые мечты.

— Ты бля, Яков, не пыли! Если поднасрать, то лучше тебе, чем Ване. Иван Никитич, может, предложишь чего?

— Двигай в Жуаньи, Савва. Если ты там, то мы барона в любой момент за яйца схватим.

— Савва! У меня там население десять тысяч человек, и большинство — бабы. А?

— Да, Савва Игнатич, барон могуч, но столько даже ему не покрыть.

— Это зависть, Кольцов, признайся наконец хотя бы себе.

Мы пересмеивались, а я мучительно думал. Вот — человек. Знает что будет. Что делать?

Потом установилось ненастье.