Блудная дочь - Лиза Джексон

Неровные шаги отца послышались на лестнице. Сообразив, что стоит посреди дома с уликой в руках, Шелби бесшумно взбежала на второй этаж и проскользнула к себе в спальню. Здесь она сунула папки под матрас, бросилась на кровать и закрыла глаза – на случай, если отцу вздумается заглянуть к ней перед уходом.

Он не заглянул.

С сильно бьющимся сердцем Шелби слушала, как тяжелые мужские шаги удаляются в сторону хозяйской спальни, как хлопает дверь. Наступила тишина; только мягко гудел, вращая лопастями, вентилятор, да жужжала под потолком одинокая муха. Шелби ждала: от нетерпения сводило мышцы, в голове роились тысячи вопросов, на которые только предстояло найти ответ. Наконец она услышала, как открывается и закрывается дверь, как неровные шаги отца удаляются в сторону задней лестницы и стихают.

Внизу хлопнула дверь. Подождав еще немного и убедившись, что отец не вернется, Шелби вскочила, вытащила из-под матраса свою добычу и устроилась на любимом месте – в огромном мягком кресле у окна, где когда-то Жасмин Коул, держа на руках маленькую дочь, пела ей колыбельные песни.

Нет, о матери она сейчас думать не станет. Ни о жизни ее, ни о смерти. Еще будет время оплакать женщину, которая подарила ей жизнь, но сама ушла из мира, не позволив дочери узнать ее и полюбить. Сейчас у Шелби есть более неотложные дела.

Она открыла первую папку – с надписью «Элизабет Коул». Досье на ее дочь оказалось на удивление тоненьким: свидетельство о рождении да свидетельство о смерти – вот и все.

Шелби шумно вздохнула, подавляя нахлынувшее разочарование. Слезы защипали глаза. Черт побери, копии этих двух документов она перечитывала столько раз, что и вспоминать не хочется!

«А что ты надеялась здесь найти? – язвительно отозвался внутренний голос. – Фотографии? Детские рисунки? Школьные табели? Или, может, фамилию и адрес приемных родителей?»

Шелби больно прикусила губу и приказала себе продолжать. Легко и просто ничего не бывает. Попытка – не пытка. Не удалось прорвать паутину лжи прямым ударом – значит, зайдем с другой стороны.

С этой мыслью она открыла вторую папку, озаглавленную «Невада Смит». Эта, разумеется, была куда толще. Чувствуя себя незваной гостьей на чужой территории, Шелби перелистывала документы один за другим. Свидетельство о рождении Невады Эванса Смита. Скудные сведения о родителях: горький пьяница отец, беглая мать. Медицинская карточка. Школьные отчеты об успеваемости (ниже среднего, мальчик умный и способный, но не проявляет интереса к учебе). В старших классах – несколько приводов в полицию за хулиганство. Характеристика от армейского начальства: сообразителен, инициативен, ответствен, в опасных ситуациях проявляет выдержку и хладнокровие, но отмечены проблемы с соблюдением дисциплины, имеет взыскания.

Вся история трудного взросления одинокого, озлобленного, никому не нужного мальчишки проходила у Шелби перед глазами.

Ей вдруг стало не по себе – показалось, что Нейв стоит у нее за плечом и смотрит, как она роется в его прошлом. Шелби невольно оглянулась, но тут же упрекнула себя за глупость. Разумеется, никого здесь нет – если не считать мухи на стене. Откинувшись в удобном кресле, под бесшумное вращение вентилятора Шелби вчитывалась в невеселую биографию человека, которого когда-то любила, но совсем не успела узнать. Человека, от которого, возможно, она зачала Элизабет.

«Что еще за «возможно»?» – тут же одернула себя Шелби. Разумеется, Элизабет – дочь Нейва. Иначе и быть не может. Иная возможность так ужасна, что нет сил произнести эту мысль вслух – даже наедине с собой.

Шелби вздохнула и потянулась за третьей папкой – со своим собственным именем на обложке. Этот миг она оттягивала, сколько могла; но наконец пришло время ознакомиться с досье на самое себя.

Вообще-то ей здесь находиться не полагалось.

Но Катрина с юных лет усвоила, что наглость – второе счастье, а посему стучала каблучками по гулким коридорам так бойко, словно больница Заступницы Скорбящих – ее; дом родной. Ей повезло: никто из персонала не попался навстречу, и в палату Калеба Сваггерта она проникла беспрепятственно.

«Господи, ну и вид у бедолаги!» – мысленно охнула она, остановившись на пороге. Калеб лежал, немигающим взглядом уставившись в телевизор, с экрана которого какой-то проповедник распинался на тему возмездия за грехи. Высокие боковины кровати были забраны блестящими стальными прутьями – видимо, чтобы пациент не упал и не поранился; но выглядело это так, словно умирающего держат в клетке. Старик был худ, как скелет, мертвенно-бледная плоть обвисла рыхлыми складками; волос на голове почти не осталось, глубоко запавшие карие глаза казались совсем черными.

Бренное тело Сваггерта обвивали десятки трубок и проводков. Казалось, до могилы бедняге осталось каких-то полшага – да так оно, по всей видимости, и было. Но не жуткий вид Калеба заставил Катрину остановиться в дверях – она ожидала чего-то подобного и была к этому готова. Поразило ее обилие религиозных символов в палате. На столе – три новехонькие Библии, на стенах – множество иконок Иисуса и Девы Марии, на подоконнике – не меньше десятка статуэток спасителя. Даже на прикроватной тумбочке, помимо обычного больничного набора – стакана с водой, упаковки салфеток, расчески, электробритвы и нераспечатанных хирургических перчаток, – красовался миниатюрный вертеп, хотя до Рождества оставалось не меньше полугода.

Словом, к смерти Калеб Сваггерт подготовился на совесть.

«Если у дьявола есть хоть капля мозгов, он в эту палату и носа не сунет!» – пошутила про себя Катрина, но тут же обнаружила, что улыбаться, даже мысленно, ей совсем не хочется.

Выглядит этот парень так, словно готов отдать концы в любую минуту. Если она хочет взять интервью, – а Катрина, собственно, за этим сюда и явилась, – лучше поторапливаться, пока Калеба не посетила иная, куда менее приятная собеседница.

– Мистер Сваггерт! – окликнула журналистка.

Калеб резко обернулся. На мониторе над его головой вспыхнули и запрыгали высокие зубчатые волны.

– Я Катрина Неделески.

Осторожно, мелкими шажками, словно приручая пугливого жеребенка, она двинулась к постели больного. «Смешно, право! Думаешь, этот убогий сейчас вскочит и убежит?» – спросила она себя. Катрина глубоко вздохнула и выдавила улыбку, от всей души надеясь, что Калеб не разглядит в ней неискренности.

– Из журнала «Лон стар». Помните меня?

Калеб наморщил голый, испещренный пигментными пятнами лоб; затем на лице его отразилось узнавание.

– Вы получили договор, который я вам посылала? Стараясь не выказывать отвращения, Катрина подошла к кровати вплотную. Честно говоря, на многое она не надеялась. Старина Калеб подошел к смертному порогу вплотную – неудивительно, если дела мира сего изгладились из его памяти. И едва ли ему удастся вспомнить, что произошло одной ветреной ночью десять лет назад.