Сказки дальних странствий - Иосиф Герасимов

Море, бескрайнее, чужое, простиралось вокруг: водная пустыня. Только вглядываясь в бесконечность плоских волн, можно понять смысл глухой безнадежности этих слов. Пронзенное солнечными лучами пространство соленой, непригодной для питья воды с неведомыми глубинами, где сокрыты сто тысяч опасностей для человека от акульих зубов до еще никем не познанных, загадочных явлений… Свирепое безмолвие воды… Только судно в нем обжитое, как часть родимой земли, место, и стоит оторваться от него, очутиться за бортом, за пределами привычного мира, как человек мгновенно становится обреченным. С каждой секундой целая планета со своим населением, бытом, работой, развлечениями отдаляется, и мольба о спасении не достигает ее берегов. Беспомощный, лишенный всего, остается человек в необитаемом пространстве.

«Жертвы легендарных кораблекрушений, погибшие преждевременно, я знаю: вас убило не море, вас убил не голод, вас убила не жажда! Раскачиваясь на волнах под жалобные крики чаек, вы умерли от страха», — так написал когда-то один из храбрых моряков, по своей воле ставший однажды лицом к лицу с океаном и познавший всю трагедию одинокого человека в море.

Нестеров подошел ко мне на крыле мостика и, оглядевшись, чтоб нас никто не слышал, спросил тихо:

— Ты не думаешь, Костя, что он мог… сам?

А меня уже давно мучила эта мысль. Все могло быть, все: после списания Нины, оставленный в одиночестве, презираемый многими на пароходе, он мог истолковать свой поступок как непоправимый шаг в жизни и прийти в отчаяние. Ведь недаром Нина беспокоилась о нем и специально завела разговор со мной в новогоднюю ночь; возможно, она что-то знала… Могло быть так, а могло… Ну, пошел вытаскивать матрац для лежаков — он же за него отвечает, — был невнимателен и соскользнул за борт…

— Не знаю, — сказал я. — Это только он может рассказать.

— А если он не расскажет? — прошептал Нестеров, и я только сейчас увидел, как он переменился за эти сутки; под глазами появилась синева, и узкие веки его были воспалены, он сделался старше за это время.

— Будем надеяться, — сказал я.

— О черт, только бы его нашли! — Он сказал это, скрипнув зубами, словно хотел подавить в себе крик, и я тут же понял, почему он так: ведь в нем еще жила та самая история с «Ураном», в которой он чувствовал себя виноватым, хотя и не было за ним вины.

Шарили бинокли по морю… Более двух часов, по нашим расчетам, Юра находился в воде. Я попытался представить, как он плывет или держится на поверхности океана, и представить мне это было трудно… Два часа, узкоплечий парень… Правда, по утрам он занимался гантелями; впрочем, он не так уж плохо умел держаться на воде… и все же.

У нас на «Перове» был случай, когда человек оказался за бортом… Это произошло с артельщиком Пашей. Шли в тропиках, и вышел из строя кондиционер. Спать ложились на палубу, поливая ее водой, но артельщик и тут уснуть не мог, ворочался, ворочался, ушел к себе в каюту, ну, а там как в парной, он вылез оттуда и выбрал место на баке. А на «Перове» киповая планка невысокая, артельщик все-таки заснул возле нее, теплоход внезапно качнуло, и он через эту планку перелетел. Проснулся, еще не коснувшись воды, сразу понял, в чем дело, и постарался побыстрее оттолкнуться от борта, чтоб не затянуло его под винты. Он стал кричать, потом увидел, что судно остановилось, и подумал: услышали его крики, а на самом деле вахтенный увидел, как он гадал; и прошло-то всего несколько минут, а артельщику они показались часами… Спустили шлюпку, — хорошо, море было спокойным, — вытащили его. А потом, когда мы ошвартовались и пошли экипажем купаться на пляж, Паша в воду не полез, хотя был хорошим пловцом, и еще много прошло времени, пока он перестал бояться воды…

Когда я учился в мореходке, то наслушался много рассказов о падении за борт. Большинство из них было с благополучным концом, и я понял, что моряки сами для себя создают легенды, в которых отчетливым маяком светится надежда. Но, кроме этих легенд, были и действительные случаи, о которых писали газеты, и тогда вырезки ходили по рукам… Я помню, как поразила всех история Рона Хансена, норвежского капитана, который сбит был волной, когда судно шло через Атлантику в Кейптаун. Исчезновение капитана на судне обнаружили только через два часа, да и то по воле случая, потому что была получена срочная радиограмма. Но радист не решился сам войти в капитанскую каюту, а сделал это вместе со старпомом. Только когда они обыскали весь пароход, то поняли, в чем дело, и пошли обратным ходом, включив прожектора и локаторы… Они нашли своего капитана; Рон Хансен находился в океане более восьми часов. После этого он вошел в число легендарных… Но одно дело Рон Хансен, здоровый норвежец, морской волк, железный человек, другое — Юра Тредубский, парень, закончивший «иняз» и каждый день меняющий очки… Правда, здесь теплые воды, не то, что в Атлантике, но и в таких водах несколько часов выдержать трудно…

Нестеров без конца курил трубку, нервно прохаживаясь по крылу мостика и то и дело взглядывая вперед.

Ник-Ник стоял в рубке, опираясь руками о выгородку, в которую обычно мы ставим бинокли. Лицо его было спокойным, даже сонным; сперва мне подумалось — он смирился с происшедшим и знает всю безнадежность наших поисков и потому так равнодушен к ним, но потом я заметил, что его внешнее спокойствие только кажущееся.

Рядом с ним стоял Виктор Степанович. Он, не выдержав собственного запрета на курение, жадно тянул одну сигарету за другой, словно пытался сейчас наверстать упущенное, и нервно приглаживал ладонью торчащий белый хохолок. И вот, когда он обратился с каким-то малозначительным вопросом к Ник-Нику, у того дернулась щека, и он сказал:

— Все — потом, — и этим выдал свое нервное напряжение.

Да, они нервничали оба, но Ник-Ник старался этого не показывать, а Виктор Степанович скрыть свою взвинченность не мог… Гибель человека из экипажа — это не просто серьезное дело, грозящее капитану и первому помощнику неприятностями, это трагедия… Уже сейчас затаилась капля страха в сердцах большинства тех, кто работал в ресторане, в пассажирской службе, — кто не был истинными моряками: в любое мгновение эта капля может разрастись, вызвав у наиболее слабых отчаяние или панику. Человек на пароходе никогда не уходит из жизни один, он уносит с собой запасы мужества наиболее неуверенных, обезоруживая их перед суровостью стихии, и стоит возникнуть шторму или обрушиться иным бедам на судно, как слабость и страх могут победить. Нет ничего страшней, чем явление смерти на судне.

Я посмотрел на ЭВМ; оставалось около десяти минут до того места, где, по нашим расчетам, упал за борт Юра. Отдавать команду, чтоб наблюдатели были особо внимательны, не имело смысла, потому что и так все смотрели в море с напряжением, докладывая о каждой точке в воде.