Болотник. Книга 4 - Андрей Алексеевич Панченко

уважать и боятся представителей этой власти они точно будут, а там глядишь и полюбят её всей душой. Может это конечно злоба во мне говорит, обида, но мне показалось, что они просто упиваются своей безнаказанностью и самое главное их же никто не остановил, не отогнал от беззащитного пленного. Тот же ротмистр с довольной улыбкой на лице наблюдал за тем, как меня чуть было не линчевала толпа.

Руки освободить я точно смогу, связали меня обычной верёвкой, пеньковой или ещё какой, типа этого. Тут главное терпение. Если есть возможность, то нужно переместить руки вперёд. Это делается просто, нужно просунуть ноги между руками и готово, но тут есть нюанс. Маленький такой нюансик — ты должен быть профессиональным гимнастом или акробатом на пике своей спортивной формы и тогда у тебя всё получится! Ну или просто через голову их вперёд завести, вывихнув себе плечи. Знал я одного парня, который так мог сделать запросто, у него вообще с суставами были проблемы, они на раз-два у него вылетали, потом металлические ставить пришлось. Ну а я обоими способами не владею, всё же я здоровенный, и нихрена не гибкий мужик, да и ещё с раненой ногой. Значит в моём арсенале остается только грубая физическая сила и терпение. Тут главное себя не жалеть, ведь будет больно, кожа на запястьях точно пострадает.

Выкручиваем руки, до упора крутим и с силой, до боли, много раз повторяем, а потом ёрзаем назад-вперед без перерыва. Трём, терпим и повторяем. Верёвка не из синтетики, тут сплетение сушёных растительных волокон, они всё равно растянутся, руки потеют от напряжения, становятся мокрыми и скользкими, верёвка намокает и волокна теряют связь между собой — рано или поздно одна из рук выскользнет.

Мне понадобилось почти двадцать минут что бы освободится! Старик Силантий всё же мастер своего дела.

С облегчением почесав нос и все остальные места, куда я не мог раньше дотянуться, я стал растирать запястья. Рукам сильно досталось за эти два дня. Все опухшие, покусанные гнусом, они представляли из себя жалкое зрелище. Пальцы едва сгибаются и почти потеряли чувствительность из-за застоя крови.

Первым делом я развязал задубевшую от засохшей крови тельняшку у меня на ноге, нужно оценить свою рану. Учитывая условия и обстановку, вполне себе неплохо. Длинная борозда, по краям слегка покраснела, но это скорее всего от трения по ней ткани, чем от инфекции. Зашить бы её, а то останется большой шрам, но нечем, да и ладно, так сойдёт, одним шрамом больше, одним меньше, мне уже до лампочки, есть проблемы поважнее. Как смог, аккуратно перевязал свою ногу и оделся. Нужно решать, что мне теперь делать.

Верёвку я свернул так, чтобы можно было без проблем вдеть в неё руки и сделать вид, что я всё ещё связан. Как отреагируют мои мучители на то, что я освободился от пут, можно даже не гадать — в восторге они явно не будут. Могут меня и покруче связать, а может и привязать к чему ни будь, а мне этого явно не надо.

За всей этой вознёй прошло пару часов и буквально через несколько минут как я закончил, возле ворот сарая послышался шум. Гости в мой новый дом пришли, но точно не с новосельем меня поздравлять. Я быстро всунул руки в верёвку и отошёл к дальней стене.

— Ну как ты тут, краснопёрый? Не соскучился ещё? Пришло время поговорить — на пороге стоит ротмистр. Переоделся уже, помылся, аж блестит весь. На нехорошие мысли наводит фартук, который он одел поверх чистой рубахи и матерчатая сумка, в которой что-то позвякивает при ходьбе. Рядом с ротмистром поп и ещё один мужик с мотком верёвки.

— Кузьма, приготовь его для разговора.

Кузьма с приготовлением не затянул, перекинул свою верёвку через балку, которая проходила над чердаком крыши и привязал один её конец к моим стянутым за спиной рукам. Подтянул её слегка за другой конец и отошёл в дальний угол сарая держа верёвку в руках. Я покрылся холодным потом, что они задумали мне сразу стало понятно. На дыбу меня хотят подвесить сволочи!

— Давай без этого антуража обойдёмся, мы оба образованные и интеллигентные люди. Я и так готов на любые твои вопросы ответить — как можно спокойнее говорю я.

— Ты солжёшь! — вскинулся поп. Вблизи он выглядел представительно, упитанный такой, гладкий, с окладистой бородой, только в глазах можно было заметить нездоровый блеск. Так смотрят фанатики или сумасшедшие.

— Убери от сюда этого клоуна, и давай поговорим откровенно. Мне есть что тебе рассказать, но думаю эта информация не для лишних ушей — не обращая внимания на попа я смотрю на истинного хозяина положения. Ротмистр пока тоже ничего не предпринимает и внимательно меня слушает.

— Его надо пытать огнём! Только так мы сможем спасти его душу, только так мы сможем заставить его искренне раскается и просить прощения! Он переполнен гордыней, в нём нет смирения! Приступай Кузьма немедля! — у попа изо рта аж слюни летят от возмущения. Может и не стоило мне его злить, потому что Кузьма медлить не стал. Мои руки повело назад, выворачивая из суставов. Ну всё! Сейчас я и узнаю, что такое повисеть на дыбе! Как бы там всё потом не повернулось, но они меня сейчас искалечат!

— Отставить! — команда ротмистра прозвучала тогда, когда я был уже готов выдернуть руки из верёвки и бросится в рукопашную. Если мне вывернут суставы, шансов у меня уже не будет никаких, а так может и смогу кого-то из них уработать до того, как меня пристрелят — опусти его Кузьма и выйдете оба.

— Я останусь! Я должен знать, что это бесовское отродье скажет тебе! Мы с тобой договаривались! — поп переключил своё внимание на ротмистра и возмущению его нет придела. Выходить он явно не собирается, в отличии от того же Кузьмы, который бросил верёвку и почти бегом покинул сарай.

— Мишка, мать твою! Я сказал выйди! — взорвался ротмистр, доставая из карман такой знакомый наган, мой наган — ты что-то совсем уже заигрался! На меня твои увещевания не действуют! Или ты забыл кто тут главный?! Пошёл вон я сказал!

Поп испуганно вздрогнув и не отводя взгляда от револьвера, который держал в руках ротмистр, выскочил за ворота и торопливо отправился прочь. В сарае мы остались теперь вдвоём.

— Пятьдесят лет — сказал я, как только мы остались одни.

— Что пятьдесят лет? Не говори со мной загадками! Я ведь могу и передумать,