1917-й - Год побед и поражений - Владимир Войтинский

Но вот грань -- четкая до осязательности и твердая, как лезвие ножа: к началу июня Исполнительный комитет, проводивший политику обороны и коалиции, имел против себя большинство рабочих и солдат в Петрограде и за себя --революционную демократию остальной России. Как раз перед самым съездом большевики вновь одержали победу над нами на петроград

ской конференции фабрично-заводских комитетов155. Эта конференция, собравшаяся для обсуждения экономических вопросов, волновавших рабочих, вынесла предложенную Зиновьевым резолюцию, заканчивавшуюся требованием перехода всей государственной власти в руки Советов. За резолюцию было подано 297 голосов, при 21 -- против и 44 воздержавшихся.

Я думаю, что численное соотношение сторонников большевизма и оборончества на фабриках и заводах Петрограда было в начале июня близко к этим цифрам. Соотношение же сил обоих течений складывалось еще менее благоприятно для нас. Ибо как в механике при столкновении многих движущихся тел живая сила каждого из них измеряется его массой и квадратом скорости, так в революции при столкновении социальных групп численность каждой из них имеет меньшее значение, нежели ее устремленность, активность. А в петроградском пролетариате максималистские настроения охватывали в это время бесспорно наиболее активные элементы рабочих кварталов. За нами были чуть ли не исключительно те слои рабочих, которые оставались во власти инерции первых двух дней революции.

В провинции, как я упоминал уже, бунтарские, максималистские настроения нарастали значительно медленнее. Там в конце мая наблюдалась примерно та же картина, какую Петроград представлял в начале апреля -- слабая дифференциация течений при преобладании влияния оборонческих партий. Можно было по-разному оценивать это явление, но сам факт не внушал сомнений. А этот факт имел своим последствием то, что нам приходилось все с большей настойчивостью искать опоры нашей политике вне Петрограда. В орган такой апелляции и суждено было превратиться июньскому съезду. Говорю "суждено", ибо огромное большинство делегатов менее всего было расположено "разбирать петроградские споры" и предпочитало, чтобы петроградские политики сами сговорились между собою. А между тем не было возможности обойти эти "споры", так как в них был узел революции.

С другой стороны, было бы странно, если бы партия, составлявшая меньшинство в провинции, но чувствовавшая свою силу в столице, ограничивала себя в такой момент рамками парламентских дебатов и воздержалась от демонстрирования перед Всероссийским съездом своей власти над умами солдат и рабочих Петрограда. Если для одних съезд Советов был средством преодоления усиливавшейся в столице бунтарской стихии, то для других он явился сигналом, чтобы бросить эту стихию на абордаж твердынь оборончества. Отсюда своеобразное течение съезда.

* * *

Начало съезда ознаменовалось бурным инцидентом по поводу высылки Роберта Гримма156, швейцарского социалиста-интернационалиста, сыгравшего крупную роль в период Циммервальда и Кинталя и весной 1917 года приехавшего в Россию. Не буду рассказывать здесь всю эту историю. С Гриммом я встречался несколько раз. Он производил впечатление доктринера, не привыкшего лезть за словом в карман, бойкого, самоуверенного, но плохо разбирающегося в обстановке. За свое короткое пребывание в Петрограде Гримм наделал немало несуразностей и дал возможность "использовать" себя всем, кому было не лень. Широко использовали его большивики, еще шире --германский генеральный штаб, но наиболее ценные услуги он оказал, несомненно, нашим правым кругам, которым дал оружие против Советов и в особенности -- против советских министров Церетели и Скобелева, поручительство которых открыло Гримму возможность въезда в Россию.

Последним подвигом Гримма была попытка прозондировать почву об условиях, на которых германское правительство согласилось бы заключить сепаратный мир с Россией. Каковы бы ни были субъективные намерения Гримма, в то время, когда он предпринимал этот шаг, сепаратный мир с Россией был предметом мечтаний германского командования, в России же все партии сходились в решительном отрицании этого решения вопроса о войне. Таким образом, непримиримый интернационалист объективно оказался в данном случае в роли агента чужого правительства.

Когда это открылось, Временное правительство предписало ему покинуть пределы России. Меньшевики-интернационалисты выступили на съезде с протестом против этого "акта полицейского произвола". Мартов в пламенной речи громил Временное правительство и министров-социалистов, поднявших руку на швейцарского социалиста. Ему отвечал Церетели. На всех, кто чувствовал трагическое положение революции, гнетущее, подавляющее впечатление должен был произвести этот словесный поединок. Мартов и Церетели, оба одинаково искренние, одинаково мужественные воины демократии и революции, призванные, казалось бы, идти рука об руку, защищая общее знамя от врагов справа и слева, выступили здесь непримиримыми противниками.

Мартов, защищавший Гримма в уверенности, что этим он защищает честь революции и достоинство международного социализма, вызывал чувство глубокой симпатии своей искренностью, своим энтузиазмом, искрометной талантливостью речи. Но он был в полном смысле трагичен в этот день: чувствовалась

обреченность его мысли, ходящей вокруг да около, запутавшейся в сетях диалектики и не замечающей главного -- того, что революционная Россия находится в состоянии войны.

Церетели говорил с тем подъемом и блеском, которые свойственны ему при борьбе с сильным и честным противником. Сочувствие огромного большинства съезда было на его стороне.

Большевики отреклись от поддержки Гримма. Выступление "интернационалистов" осталось бесплодным и лишь продемонстрировало перед съездом и перед всей страной глубокий раскол в рядах социал-демократической партии. Было больно, что этим открылся первый съезд Советов.

* * *

Деловые занятия съезда начались прениями о власти и об отношении к Временному правительству. Прения продолжались пять дней. Наиболее интересным моментом этой части съезда явилось выступление Ленина157. Здесь он бросил свою крылатую фразу об "аресте сотни капиталистов" как первом шаге истинно революционной пролетарской власти. Здесь же впервые заявил он о готовности его партии в любую минуту взять всю государственную власть в свои руки.

Большевистская фракция восторженно аплодировала своему вождю. Но большинство делегатов слушало его с насмешливым любопытством. И на долю Керенского, выступившего с ответом Ленину, выпал шумный успех...

Закончились прения о власти резолюцией доверия коалиционному правительству, которая была принята огромным большинством голосов. Со следующего дня, 9 июня, начались прения о войне. Но они были нарушены бурным вторжением "улицы". Застрельщиками на этот раз выступали анархисты. Это была незначительная группа, неведомо откуда всплывшая на поверхность, в течение нескольких дней приковывавшая к себе всеобщее внимание, державшая в напряженной тревоге весь Петроград и вслед за тем исчезнувшая неизвестно куда, погрузившаяся в небытие. Суть дела была, впрочем, не в этой кучке, а в той бунтарски-максималистской стихии, которую она в течение нескольких дней отражала, но которая в действительности выражалась и возглавлялась большевиками.

Еще в начале революции люди, которым предстояло сыграть в июне роль бунтарской ракеты, поселились "коммуной" на даче Дурново, на Выборгской стороне158. Вначале никаких тревог обитатели дачи Дурново не вызывали, впервые я услышал о них как

о безобидных чудаках, чуть ли не толстовского склада; никто не видел преступления в том, что эти бездомные люди поселились в пустой даче бывшего министра. Но 5 июня обитатели этой дачи произвели вооруженный налет на типографию "Русской воли" и захватили ее. Вокруг типографии собралась возбужденная толпа обывателей, которая рвалась расправиться с налетчиками. Лишь вмешательство делегатов съезда, подоспевших на место происшествия, предотвратило кровопролитие. Типография была освобождена, анархисты разоружены и отправлены в Кадетский корпус, откуда после словесного внушения их отпустили на все четыре стороны.

После этого министр юстиции, по распоряжению Временного правительства, предписал анархистам в 24 часа очистить дачу Дурново. Это распоряжение, изданное с согласия Исполнительного комитета, оказалось искрой, зароненной в пороховой погреб. 8 июня на Выборгской стороне вспыхнула забастовка; в парке, окружавшем дачу, собрался огромный митинг, постановивший силой оружия защищать народное достояние против посягательств капиталистического правительства; на улицах появились группы вооруженных рабочих.

Съезд прервал свою деловую работу и занялся положением в столице. Большевики, верные своей тактике, защищали поднимавшуюся из Выборгского района волну. Напротив, большинство депутатов, отражая настроения провинции, отнеслись к начавшемуся движению с суровым осуждением. Но резолюция в этом смысле, вынесенная съездом, не потушила волнения. 9 июня на даче Дурново собрался особый "комитет" из представителей 90 фабрик и заводов. Неизвестно было, когда, где и кем избраны собравшиеся депутаты. Было известно лишь, что руководящую роль играют в комитете большевики и анархисты. Это была не политическая, а смутно-бунтарская организация -- и грозным симптомом было, что между нею и самыми широкими слоями рабочих масс Петрограда сразу протянулись незримые нити. Участвовали в "комитете" и кронштадтцы, и представители столичного гарнизона.