Бисмарк - Николай Анатольевич Власов

бесцельно носится по собственным волнам под порывами чужих ветров; и это грубые и дурно пахнущие ветра. Как все же редки самостоятельные люди в столь примечательной нации, как наша»[258].

На фоне этих переживаний резко ухудшилось состояние здоровья прусского посланника. После сорока лет его организм в принципе тяжело реагировал на стресс, и многие последующие болезни Бисмарка носили в значительной степени психосоматический характер. На плохое самочувствие он жаловался еще в начале года, узнав о своем назначении в Россию. В июне он еще съездил в Москву, которая произвела на него большое впечатление, но затем сильно простыл в сравнительно холодном и сыром петербургском климате и некоторое время страдал от ревматических болей. Кроме того, напомнила о себе рана на ноге, полученная в 1857 году на охоте в Швеции в результате падения со скалы и с тех пор толком не залеченная. «Болезнь, ревматически-гастро-нервозная, — писал Бисмарк сестре в ироническом тоне в конце июня, — поселилась в районе печени, и врачи боролись с ней кровососными банками и шпанскими мушками и горчицей по всему телу, однако в итоге мне удалось, после того как я уже наполовину переселился в иной мир, убедить медиков, что мои нервы были ослаблены непрерывной напряженной деятельностью и раздражением в течение восьми лет, и дальнейшие кровопускания попросту сделают меня слабоумным. Но моя крепкая натура быстро справилась, особенно с тех пор как мне в умеренных дозах прописали игристое вино»[259]. О российских врачах, как и о многих других специалистах, Бисмарк был весьма невысокого мнения. С ногой получилось еще хуже. Приложив рекомендованный немецким доктором пластырь к больному месту, он вскоре почувствовал сильную боль. Прибывший медик попытался осуществить хирургическое вмешательство, которое окончилось тем, что оказалась повреждена вена. Одно время Бисмарк даже подозревал, что стал жертвой коварства австрийцев, которые подкупили врача. Как оказалось впоследствии, медик был на самом деле сыном кондитера, который никогда не сдавал экзаменов и являлся по существу наглым самозванцем. В июле дипломат отправился на корабле в Берлин, чтобы продолжить лечение. Вопреки прогнозам российских медиков, которые предрекали ампутацию ноги, ему удалось поправиться, однако на это потребовалось около двух месяцев. Бисмарк провел их в основном на водах.

В сентябре посланник вернулся к активной политической деятельности — пока что на немецкой почве. Он встретился с принцем-регентом в Баден-Бадене и обсудил с ним политические вопросы. Вильгельм был неглупым человеком и считал необходимым выслушать точку зрения посланника в Петербурге, тем более что по некоторым вопросам придерживался схожих взглядов. Кроме того, продолжился диалог с Унру, который только что выступил в роли одного из основателей Немецкого национального союза — объединения либеральных политиков из разных германских государств, выступавших за национальное единство под эгидой Пруссии. Унру от имени национального движения выразил готовность сотрудничать с прусским государством, однако предупредил, что «мы ничего не будем делать в прусско-германских интересах, если прусское правительство бросит нас на произвол судьбы»[260]. Бисмарк довел эту точку зрения до сведения Шлейница. Однако министр иностранных дел, хотя и приветствовал доброжелательный настрой либералов, к самой идее сотрудничества с национальным движением отнесся настороженно. Каких-либо серьезных результатов в итоге достичь не удалось.

Поздней осенью 1859 года Бисмарк вновь отправился к месту службы, в Петербург. На пути в российскую столицу он вместе с семьей навестил в начале ноября своего друга Александра фон Белова[261] в его имении Хоэндорф. Здесь у Бисмарка оторвался тромб, закупоривший ранее поврежденную вену. К этому добавилось воспаление легких, которое, согласно мемуарам «железного канцлера», врачи считали смертельным[262]. На самом деле, боли были настолько сильными, что Бисмарк в какой-то момент воспринимал возможную смерть как желанное избавление от страданий. Однако могучий организм одержал победу, хотя она далась нелегко. Окончательное выздоровление произошло только весной 1860 года, причем лишь в марте семья смогла покинуть Хоэндорф. Иоганна тайно надеялась на то, что теперь ее муж больше не поедет в «омерзительный Петербург», выйдет в отставку и они наконец смогут зажить нормальной жизнью сельских помещиков[263]. Излишне говорить, что эти мечты были обречены остаться мечтами.

Тем не менее в Россию Бисмарк возвращаться не спешил. В апреле принц-регент вызвал его к себе вместе со Шлейницем и попросил обоих обосновать свои взгляды на внешнюю политику. Посланник заявлял, что необходимо сотрудничество с Россией и немецким национальным движением против Австрии, министр защищал взаимодействие с Австрией против французской угрозы. Выслушав обоих, принц-регент заявил, что в Министерстве иностранных дел все останется по-прежнему, чем весьма расстроил Бисмарка, метившего в кресло своего начальника. «Не хватало еще взять в министерство человека, который поставит все с ног на голову», — заявил позднее Вильгельм[264]. Бисмарку пришлось несолоно хлебавши возвращаться в Россию, на этот раз вместе с семьей.

Во время длительного отсутствия посланника дела вел 2-й секретарь посольства Курд фон Шлёцер[265]. Профессиональный дипломат, отличавшийся твердостью характера, далеко не сразу нашел общий язык со своим шефом, который был старше его на семь лет и привык руководить весьма авторитарно. В апреле 1859 года, вскоре после прибытия Бисмарка в российскую столицу, Шлёцер писал: «Мой новый шеф — человек, который действует безоглядно, […] человек силы, любящий театральные эффекты, который хочет производить впечатление, знаком со всем, хотя многого даже не видел, знает все, хотя очень многого не знает. Он привык только к молоденьким атташе во Франкфурте, которые при его появлении вставали навытяжку и дрожали»[266]. Действительно, Бисмарк все в большей степени вырабатывал свой личный стиль руководства, авторитарный, базирующийся на уверенности в собственной правоте и нетерпимый к чужой критике. Однако после первой фазы «притирки» друг к другу два дипломата нашли общий язык. Более того, Шлёцер стал доверенным лицом Бисмарка (которого в своих частных письмах называл «пашой»), оценившего способности и самостоятельность своего подчиненного и позволявшего ему спорить с собой, что, вообще говоря, терпел лишь от очень немногих людей. «Он — воплощенная политика. Все кипит в нем, стремится к деятельности. […] Замечательный человек, внешне полный противоречий», — характеризовал секретарь своего шефа в конце 1860 года[267].

В столице России прусский посол разместился во дворце графини Надежды Стенбок-Фермор на Английской набережной, окна которого выходили на Большую Неву. Дворец был сравнительно невелик, однако вполне вместителен. В любом случае, жалованье в 30 тысяч талеров не позволяло чего-то большего. Здесь Бисмарк провел последующие два года, занимаясь активной дипломатической деятельностью. Помимо всего прочего, прусское посольство должно было выполнять консульские функции — в Российской империи проживало около 40