Судьбы и фурии - Грофф Лорен

Глубокая ночь. Лео, как всегда, будет работать, а потом услышит вдруг, как что-то скребется у него за дверью. Босоногий Лео выйдет на крыльцо узнать, в чем дело, и услышит какое-нибудь волшебное пение, доносящееся со стороны деревьев. Заинтригованный, он выйдет прямо на снег, и дверь захлопнется у него за спиной! В его дом влезут ледяные гоблины. Лео будет стучать и стараться открыть, но пути назад уже не будет. Нечисть будет плясать в его доме вокруг жаркого пламени, а он, точно Девочка со Спичками, будет жаться к входной двери, мучимый видениями, пока его дыхание в конце концов не замерзнет. И тогда все. Лотто представил себе окоченевший от холода, посиневший труп Лео. Его пробрала дрожь, несмотря на то что в доме, благодаря большой компании и прожорливым каминам, было жарко, как в тропиках.

Вскоре все керосиновые лампы погасли. Писатель отложил гитару, и подобревших, довольных художников, согретых сливовицей, потянуло ко сну. А Лотто все никак не мог выкинуть из головы бедного, промерзшего и одинокого мальчика, запертого в сердце обледеневшего леса.

Лотто перевернулся на своей кровати и постарался больше не шевелиться, чтобы скрип пружин и возня не разбудили остальных, но в конце концов не выдержал и решил прогуляться до старого телефона, проверить, не починили ли связь и не может ли он теперь поговорить с Матильдой. Однако телефоны были по-прежнему немы, а в прачечной к тому же было очень холодно. Он вернулся в библиотеку, сел у окна и принялся глядеть, как чернило ночи стекает с полей. Сидя там и сонно перебирая в воспоминаниях волосы Лео, представляя себе его горячий румянец, Лотто не заметил, как забылся зыбким сном…

Когда он увидел крошечную темную фигурку, пробирающуюся через лес, немедленно вскочил. На фоне лунного света и сияющих льдов человечек выглядел как персонаж из какой-нибудь жуткой сказки. Он шел, становился все ближе и ближе, а белое лицо под вязаной шапкой становилось все четче. Солнце поднялось в Лотто, когда он понял, что это Лео.

Он распахнул перед ним кухонную дверь. И, несмотря на то что прикосновения всегда были чем-то запретным для них, сжал его гладкие сильные плечи и крепко обнял, вдыхая аромат кожи за ухом, наслаждаясь прикосновением его пушистых, детских волос к своему лицу.

– Я так волновался, – сказал он тихо, чтобы не разбудить остальных, а после нехотя разжал объятия.

Лео с усилием взглянул на Лотто. Он выглядел так, словно готов был вот-вот рухнуть наземь.

– Я закончил арию, – сказал он. – Я… я не спал три ночи. Просто валюсь с ног. Пойду к себе и посплю. И… гм, честно говоря, я уже готов сыграть для тебя, если, конечно, Блейн отпустит тебя… и даст с собой немного еды.

– Да, – сказал Лотто. – Конечно! Соберу нам что-нибудь поесть, и мы наконец-то сможем все обсудить. Будем говорить, говорить и говорить часами! Останешься позавтракать с нами?

Лео затряс головой:

– Я умру, если сейчас же не посплю. Я просто хотел пригласить тебя. А пока что все – блаженное забытье, буду спать так долго, как только смогу… – Он улыбнулся. – Ну или пока ты меня не разбудишь.

Лео двинулся к двери, но Лотто его удержал:

– Лео, а откуда ты знал, что я… не буду спать?

Лео вспыхнул так сильно, что Лотто показалось, будто он чувствует тепло его щек даже издалека.

– Просто я знаю тебя, – сказал он, а затем, поколебавшись, добавил: – Если захочешь, могу рассказать тебе, сколько раз я приходил по утрам к твоему дому, перед тем как отправиться спать, и смотрел, как ты включаешь свет – ровно в пять двадцать два.

Затем дверь открылась и закрылась и Лео исчез среди пустых снежных страниц.

ЛАНСЕЛОТ ДВАЖДЫ НАНЕС ДЕЗОДОРАНТ и дважды побрился.

Стоя под горячим душем, он скреб и скреб свое тело, каждую его часть. Затем подошел к зеркалу и наклонился к своему серьезному, строгому отражению. На самом деле ничего такого не предвиделось – просто его коллега исполнит для него пробную версию музыки для их проекта. Обычное дело. Рутина. Лотто так мутило, что он целый день ничего не ел. Руки и ноги не слушались, как будто его кости сначала растаяли, а затем снова восстановились, но в каком-то непонятном, смешанном порядке. В последний раз он так нервничал очень и очень давно, когда и сам толком не понимал себя, но знал, что его ждет девчонка с молочно-белым личиком и пирсингом в носу. А еще – ночь на пляже и дом, который впоследствии охватило ужасное пламя. Да. Его первый акт любви. Он так нервничал, что даже не сразу смог вспомнить ее имя.

[Гвенни.]

Ах да, Гвенни. Кажется, его память слегка износилась. Странно, а ведь раньше его мозг был как несгораемый сейф для информации. Хотя в любом случае сейчас вряд ли было бы уместно прислушиваться к тому, что нашептывает призрак его первой девушки.

Что-то странное творилось с Лотто. Ему казалось, что внутри у него раскалилась печка и если ее приоткрыть – она испепелит его. И в этой печке горел секрет, о котором не знала даже Матильда.

Лотто не хотел, чтобы о его визите к Лео узнал Блейн, поэтому самостоятельно приготовил суп и сэндвичи и сам собрал все необходимое в дорогу. На нетвердых ногах он вышел на улицу, так никому и не сказав, куда именно направляется. Смеркалось. Лед потемнел, и теперь можно было разглядеть следы чьих-то зубов на вмерзших в него жвачках. Деревья напоминали костлявые голые тела на ветру. Идти оказалось намного труднее, чем он предполагал. Лотто передвигался, как краб, слегка разведя руки в стороны. На одной из них болталась корзинка с едой. И к тому моменту, когда он наконец добрался до маленького, уютно освещенного домика, совершенно выдохся.

Лотто оказался здесь впервые за все это время и поразился, как мало это место было похоже на человеческое жилье. Все здесь было вычищено до блеска, и единственное, что напоминало о Лео, – это черные, блестящие туфли, похожие на пару жуков, притаившихся под кроватью. Ну и конечно же пианино с нотами.

Лотто услышал шум воды, доносящийся из ванной, а затем на пороге появился сам Лео с полотенцем в руках.

– Ты пришел, – просто сказал он.

– А ты сомневался?

Лео сделал несколько шагов к Лотто, но внезапно остановился. Коснулся его шеи, плеч, сжал его руки. Выглядел он почему-то невероятно подавленным.

– Я думал, мы сначала поедим, но, кажется, я все равно не смогу. Я ужасно хочу наконец сыграть для тебя, и в то же время я ужасно этого боюсь. Какой-то бред.

Лотто достал из корзины бутылку «Мальбека», которую ему удалось стащить из кухни.

– Тогда, может, сначала выпьем? Урожай девяносто третьего года, отмеченный «The Wine Advocate»[23]. Фруктовый букет с нотками храбрости и остроумия. Сделаем это, когда ты будешь готов.

Он хотел сказать «сделаешь», имея в виду музыку, и кашлянул, стараясь скрыть неловкость.

Лотто разлил вино в те же голубые чашки в горошек, что стояли и в его доме, том самом, где он совсем недавно планировал расстаться с жизнью. Лео сделал небольшой глоток, закашлялся и засмеялся, вытирая рот. После он передал свою чашку Лотто и при этом случайно коснулся его ладони. Пересек комнату и сел за пианино.

Ланселот испытал внезапное и очень сильное желание сесть на постель Лео. Он сел очень осторожно, вслушиваясь в ощущения от прикосновения к прохладным белым простыням.

Лео положил свои огромные кисти на пианино, и Лотто вдруг, словно впервые, увидел их непередаваемую красоту.

Это были руки Рахманинова.

Его пальцы пробежались по воздуху над клавишами, а затем Лео резко опустил их, и зазвучала ария Антигоны.

Ланселот закрыл глаза. Так ему было легче воспринимать музыку. Так он мог слышать, как обычный звук превращается в историю, нежную песню, парящую вокруг гармонию. Но эта музыка была такой приторной, что у него свело зубы. Жар вспыхнул в его груди и разлился по всему телу, поднимаясь к горлу и опускаясь к бедрам, рождая чувство, которое Ланселот все никак не мог уловить.

Но уже через минуту он наконец смог его поймать.