Все хорошо, пока хорошо (сборник) - Хьелль Аскильдсен

Когда она принесла завтрак, она была тщательно одета. На ней была свободная рубашка, задраенная доверху. Она заявила, что мне пора начинать сидеть прямо, и сунула мне за спину ворох подушек. Она изменилась. Она смотрела на что угодно, лишь бы не на меня. Поставила поднос с бутербродами и кофе на простыню передо мной, сказала: крикнешь, если что, - и ушла.

Поев, я решил не звать Соню: на этот раз ей будет позволено навестить меня по собственному почину. Я поставил чашку с блюдцем на столик, а поднос уронил на пол, она наверняка слышала грохот. Потом изловчился и вытащил подушки из-за спины. И теперь лежал и ждал, уже долго, но она не шла. Я подумал, что не спросил ее о матери. И что когда я поправлюсь, то стану жить один. Чтобы весь дом был в моем распоряжении, и никто не спрашивал, когда я ушел, когда вернулся, что делал, - чтоб не таиться.

Она все же пришла. Лекарство давно начало действовать и смягчило мой гнев. Я спросил, как там мама, Соня сказала: скоро встанет. Я думал, она в больнице, сказал я. Нет, все ушибы оказались нестрашными. Я поделился тем, что мать рассказала об отце. Сначала она уставилась на меня, точно не веря, потом вся оцепенела, даже взгляд, и сказала: какая... какая... дрянь! Меня потрясла столь сильная реакция, она же молодая современная девушка. Такое случается, сказал я. Она посмотрела на меня, как на придурка. Потом подняла поднос и поставила на него чашку и блюдце резкими злыми движениями. Только не говори маме, что ты знаешь, сказал я. Почему? - сказала она. Она просила не говорить тебе. Зачем же ты сказал? Я считал, что ты должна знать, сказал я. Зачем? - сказала она. Я не ответил, меня скребло раздражение, я тоже не выношу, когда меня ставят на место. Чтоб у нас была маленькая общая тайна, да? - спросила она таким тоном, который никак не мог мне понравиться. Да, сказал я, а почему бы и нет? Она прошлась по мне взглядом, на это ей потребовалось некоторое время, потом сказала: я думаю, мы ошиблись друг в друге. Жаль, сказал я и закрыл глаза. Я слышал, что она ушла и хлопнула дверью. Ее не затворяли с того дня, как меня привезли из госпиталя, и Соня знала, что это я попросил держать ее открытой. Я и так был зол, а эта выходка с дверью раззадорила меня того пуще. Тоже мне цаца, катись отсюда, без тебя обойдусь! - думал я. Не настолько я беспомощен, чтоб сносить что угодно. Я тебе ничего не сделал!

На то, чтоб хоть немного успокоиться, ушло время. Потом я подумал, что она так взбрыкнула из-за новостей об отце, и когда у нее будет время поразмыслить, она поймет, как была несправедлива ко мне.

Но до конца я не утих и, самому себе я могу в этом сознаться, страшился ее возвращения. Мне постоянно чудились шаги за дверью, и я всякий раз зажмуривался и притворялся спящим. И каждый раз потом радовался, что она не пришла. Наконец я остался лежать с закрытыми глазами, я вслушивался, ждал, а потом я не помню ничего до тех пор, пока не увидел у кровати маму, она стояла и смотрела на меня, на лбу у нее была повязка, приклеенная пластырем, на голове - чепец. Тебе снился плохой сон? - спросила она. Я разговаривал во сне? - сказал я. Нет, но ты гримасничал - тебе больно? Да, сказал я. Пойду принесу лекарство, сказала она. Она едва шла. Я подумал, что Соне, конечно, стыдно за свое возмутительное утреннее поведение, поэтому она послала мать, но та, вернувшись с лекарствами, сказала: ну, вот и остались мы вдвоем. Она сообщила об этом, как о хорошо мне известном обстоятельстве. Я не ответил. Она дала мне таблетку и хотела приподнять меня, но я сказал, что это не нужно. Я сунул пилюлю в рот и запил водой из бутылки. Она села на стул у окна. Сказала: Соня так боялась, что мне будет тяжело, но она так томилась здесь. Я кивнул. Она сказала! что ты это поймешь. Да, сказал я. Она улыбнулась мне и сказала: ты не представляешь, как я тебе благодарна. За что? - сказал я, зная, о чем она. Когда я пришла в себя и увидела тебя рядом, я подумала, что по крайней мере Вильяму есть до меня дело. Еще бы, сказал я. И закрыл глаза. Через минуту я услышал, что она встала и ушла. Я открыл глаза и подумал: знала бы она!

СОБАКИ В САЛОНИКАХ

Утренний кофе мы выпили в саду. Почти не разговаривая. Беата встала, собрала чашки на поднос. Надо бы внести стулья на веранду, сказала она. Зачем? - сказал я. Дождь собирается, сказала она. Дождь? - сказал я, на небе ни облачка. Воздух пахнет дождем, сказала она, ты разве не чувствуешь? Нет, сказал я. Возможно, я ошиблась, сказала она. Поднялась на веранду и скрылась в гостиной. Я посидел минут пятнадцать, потом перетащил на веранду один стул. Постоял, вглядываясь в лес за оградой, но ничего не высмотрел. В открытую дверь веранды доносилось мурлыкание Беаты, она напевала. Просто она слышала прогноз погоды, смекнул я. Снова спустился в сад, обогнул дом и пошел проверил почтовый ящик у массивных, кованых ворот. Пусто. Я стал закрывать ворота, почему-то незатворенные, и обнаружил за ними кучу блевотины. Ну что за хамы, возмутился я. Сходил, прикрутил садовый шланг к крану в подвале, открыл воду на полную и потянул шланг к воротам. Струя ударила вкривь, смахнув часть кучи в сад и размазав остальное по асфальту. Стока поблизости нет, и все, чего мне удалось добиться, - сдвинуть желтое месиво метров на четыре-пять подальше от ворот. Ладно, спасибо и на том.

Я закрутил кран, намотал шланг на бобину и стал искать, чем себя занять. Вернулся на веранду, сел. Тут снова замяукала Беата; она, похоже, думала о чем-то приятном и не догадывалась, что мне ее слышно. Я кашлянул, стало тихо. Она вышла со словами: ты тут? Она накрасилась. Ты куда-то идешь? - сказал я. Нет, сказала она. Я отвернулся к саду и сказал: какого-то идиота стошнило у наших ворот. Да? - сказала она. Бывают мерзавцы, сказал я. Она не ответила. Я встал. У тебя сигареты нет? сказала она. Я дал ей сигарету, потом прикурить. Спасибо, сказала она. Я спустился в сад и примостился у стола. Беата курила, стоя на веранде. Потом раз - швырнула недокуренную сигарету на гравий радом с лестницей. Ну зачем опять, сказал я. Прогорит, сказала она. И ушла в гостиную. Я тоже поднялся, я прямо-таки не находил себе места. Отворил калитку и, пройдя узким лугом, вошел в лес. Но тотчас притормозил, сел на опушке на пень - кусты почти полностью заслонили меня. На веранду вышла Беата. Она посмотрела в ту сторону, где я сидел, и позвала меня по имени. Значит, не видит меня, понял я. Беата спустилась в сад и обошла дом кругом. Вернулась на террасу. Снова взглянула в мою сторону. Ей никак не может быть видно меня, напомнил я себе. Она ушла в дом. Я поднялся и побрел в лес.

За обедом Беата сказала: он вернулся. Кто? - сказал я. Мужчина, сказала она, вон на опушке, у большой... нет, ушел. Я встал и подошел к окну. Где? - спросил я. Под большой сосной, показала она. Ты уверена, что это один и тот же мужчина? - спросил я. Мне кажется, да, сказала она. Сейчас там никого нет, сказал я. Сейчас нет, сказала она, ушел. Я вернулся к столу со словами: с такого расстояния ты никак не можешь различить, тот это мужчина или нет. Не сразу Беата ответила: тебя бы я узнала. Это совсем другое дело, сказал я, меня ты знаешь. Мы молча занялись обедом. Спустя время Беата сказала: а зачем ты не отвечал, когда я тебя звала? Звала меня? Я тебя увидела и позвала, но ты не ответил, сказала она. Я смолчал. Я же видела тебя! - сказала она. Для чего тогда ты обходила дом? - спросил я. Чтобы ты не подумал, будто я высмотрела тебя, сказала она. Я рассчитывал, что ты меня не заметишь, сказал я. Но почему ты не отвечал? - сказала она. Я был уверен, что меня не видно, - зачем же себя выдавать? С таким же успехом ты могла и обознаться. И вообще - сочинила проблему на ровном месте: если б ты меня не заметила или хотя бы не стала притворяться, что не заметила, ничего бы этого не было. Она сказала: милый, тут и нет никакой проблемы.

Мы помолчали. Беата беспрестанно поглядывала в окно. Я сказал: дождем и не пахнет. Еще не вечер, сказала она. Я отложил прибор, откинулся на спинку стула и сказал: знаешь, иногда ты меня раздражаешь до безумия. Да? сказала она. Да, и ты никогда не можешь признать, что была не права. В этом я согласна признаться, сказала она: я часто ошибаюсь, как и все люди - нет человека, который бы не ошибался! Мне было достаточно смерить ее взглядом я видел: она сама понимает, что зашла слишком далеко. Она вскочила. Взяла соусник и пустое блюдо из-под овощей и исчезла в кухне. Назад она не вернулась. Тогда я тоже поднялся. Надел куртку, прислушался - тихо. Спустился в сад, обогнул дом и через главный вход вышел на дорогу. Я пошел на восток, прочь из города. Меня трясло. В садах перед домами по обеим сторонам дороги не было ни души, а из звуков до меня доносился только ровный рокот с шоссе. Я миновал дома и оказался на пустотном поле, тянущемся до самого фьорда.

На берег я вышел в двух шагах от небольшого летнего кафе и устроился за ближайшим к воде столиком. Я взопрел, но поостерегся снимать куртку - не хотел щеголять потными кругами под мышками. Посетителей кафе я не видел - я сидел к ним спиной, - а передо мной лежал фьорд, вдали бугрились лесистые склоны. От журчания голосов и обтекающей прибрежные камни воды я погрузился в дрему. Мысли растеклись своим собственным, мало упорядоченным, чередом, но это не раздражало, напротив, я был наверху блаженства, поэтому то, что именно в эту секунду меня как кипятком окатило ужасом: я же один, как перст! - необъяснимо вдвойне. И ужас, и одиночество ощущались столь абсолютно законченными, что я выпал из времени - нет, всего на несколько секунд: понятно, что потом работа органов чувств вернула меня к действительности.