Биение жизни. Почему сердце – наш самый важный орган чувств - Ширли Сойль

в мозг – бессердечная утопия. И я считаю, что люди во всем мире это чувствуют. Как важно было бы заявить: я с удовольствием отдам свои органы, если мой мозг перестанет работать и будет ясно, что он никогда не восстановится. Я отдам свои органы, роговую оболочку глаза и все остальное добровольно и с радостью тому, кому они требуются и кто благодаря им повысит качество своей жизни. Но я делаю это не как мертвец, а как живой. Это мой последний добрый поступок в жизни, а не первый хороший поступок в качестве мертвого. Мое время вышло. Это было бы жизнеутверждающее, четкое решение. По этой причине у меня имеется удостоверение донора органов. Это решение я принял в ясном уме, и если мне суждено стать донором органов, то я бы хотел после изъятия органов умереть в этом сознании. Однако каким будет это сознание, если мое сердце бьется, а мозг отключился? По мнению немецкого фонда трансплантации органов, в общем наркозе необходимости нет, поскольку он действует преимущественно на мозг, а он в данном случае уже не функционирует, и человек не испытывает боли [119]. Кроме того, перед операцией по трансплантации органа пациента объявят умершим, даже если его сердце все еще бьется. Для того чтобы все так и осталось, применяется весь спектр интенсивной медицинской терапии (включая нейромедиаторы допамин и норадреналин, которые также оказывают влияние и на сердце), чтобы поддерживать в трупе жизнь. Не знаю, что вы чувствуете, читая эти строки, но мне это кажется до жути чудным. Если я когда-нибудь стану донором органов, мне бы очень хотелось получить перед их изъятием самую что ни на есть эффективную анестезию.

Есть дети, которые родились без головного мозга, выжили и в определенном смысле являются ра-зумными. В прошлом таких детей использовали для донорства органов, а новорожденных оперировали без должной анестезии под предлогом того, что у них нет сознания, что они еще не настоящие люди [2, 120]. Такая чудовищная жестокость демонстрирует, на что способен человек, если руководствуется исключительно доводами разума. Если опирается только на факты, которые он может овеществлять и измерять. Как хирург, я именно свободу от боли считаю одним из величайших достижений медицины.

Кому выгодно отождествлять смерть мозга со смертью всего человека? Некоторые священнослужители, врачи и политики как будто полагают, что, если они правдоподобно уговорят будущих доноров в некоей смерти мозга, им будет легче отдать свои органы. Я считаю, что все как раз наоборот. Куда правильнее было бы называть смерть мозга остановкой мозга или его отказом. В таком случае следовало бы отдать свои органы, а затем получить разрешение умереть. Когда именно наступила смерть мозга и какие детальные исследования нужно провести, об этом в разных странах существуют кардинально разные представления [121, 122]. Это можно сравнить с вопросом: «Когда начинается жизнь?» Если смерть – это смерть мозга, значит, жизнь начинается с «рождением» мозга, а в какой именно момент это происходит? Когда мозг достиг пика своего развития или когда он только начинает расти? С первыми клетками мозга, появляющимися на 25-й день после зачатия, или незадолго до рождения на 36-й неделе беременности? [123].

Современная медицина не знает всей правды ни о начале жизни, ни о ее конце. Существуют самые противоречивые взгляды с научной, религиозной и философской точки зрения. Однако, когда переход совершен, когда смерть наступила безвозвратно и все органы завершили свою прижизненную службу, врачи могут установить это с большой точностью и очень легко. На теле появляются трупные пятна, оно коченеет, а затем начинается и процесс разложения. Это верные признаки смерти, на которые сегодня при осмотре тела опирается любой врач. Но так было не всегда, и многие люди в прежние времена боялись, что их похоронят заживо, что они будут только казаться мертвыми. Такое, например, могло произойти при глубокой потере сознания или вследствие отравления, когда пульс слабеет настолько, что его невозможно прощупать. Недостаток веры в компетентность медицины в отношении подобных экзистенциальных вопросов с тех пор очень велик. Снова и снова те, кого считали умершим, выходили из своего сна, обморока, комы. Мысль о том, что их погребут заживо, и сегодня является для некоторых людей невыносимой. В своей книге «Моя жизнь с мертвецами» Альфред Рипертингер рассказывает об одном шокирующем методе преодолеть этот страх, и он до сих пор применяется в Вене, городе с болезненным шармом. Это укол в сердце [124]. В мертвое сердце наносится удар, чтобы людям, которые при жизни страдали от страха ошибочно быть принятыми за мертвого, дать окончательную уверенность, о которой они просили в своем завещании. Для этого удара в сердце, не считающимся убийством, предусмотрен специальный обоюдоострый нож, около 20 см в длину. Основываясь на своем опыте многочисленных травм от удара ножом в сердце и ударов, которые не попали точно в цель, я готов утверждать, что и метод «удар ножом» не дает 100 % гарантии. Однако даже сам Артур Шницлер (1862–1931), не только известный австрийский писатель и драматург, но и врач, имеющий степень в медицине, воспользовался этой услугой. Но писателям приписывают преизбыток фантазии, и, возможно, ближе к смерти он был в большей степени поэтом, нежели врачом.

Сердце во взгляде

Когда я вошел в дом своих родителей, испытал огромное облегчение, застав своего отца в сознании; у него даже оказалось достаточно сил, чтобы сердечно меня поприветствовать. Мама и живущие по соседству сестры заботились о нем с большой нежностью. Я хотел их всех поддержать и просто побыть с ними. А на случай, если у меня появится свободное время, прихватил с собой немного работы. Так, в чемодане лежала научная статья из журнала Nature Neuroscience, восхитившая меня уже во время первого прочтения. Путем сложного опыта было доказано, что в мозг поступают сигналы из сердца [125]. Разумеется, меня эта тема горячо интересовала, и я надеялся при случае заняться макетом, для чего предстояло погрузиться еще глубже в вообще-то чуждую для меня научную область – нейробиологию. Прошло несколько дней, наполненных суетой и общением с семьей, а я эту статью так и не достал. Папе стало немного лучше, и создавалось впечатление, что через пару недель он отпразднует свой восьмидесятый день рождения.

Я решил воспользоваться тем, что нахожусь вблизи горного перевала