Биение жизни. Почему сердце – наш самый важный орган чувств - Ширли Сойль

и большинство из них утратили страх перед уходом. Они на личном примере убедились в том, что осознанное бытие не прекращается, даже когда их мозг и сердце замирают [110, 109, 111].

За жизнь и за смерть

Некоторым пациентам, которых вернули к жизни после остановки сердца, требуется срочная операция. Это означает экстремально высокий риск, по большей части такая необходимость возникает после инфаркта, когда фрагменты сердечной мышцы не снабжаются кровью и начинают отмирать. У сердца больше нет резервов и сил обеспечить достаточное кровоснабжение себе самому и другим органам. Пациенты страдают от недостатка кислорода, их клетки массово отмирают. А с ними – и весь человек. Эту стадию называют «сердечный шок». Смертельная нисходящая спираль должна быть прервана как можно быстрее, если мы хотим дать пациенту хоть какой-то шанс на выживание.

Введенный в искусственную кому и напичканный высокими дозами сердечных препаратов, пациент спешно доставляется в операционный блок. Здесь вся команда уже в сборе. Лежащее в основе сердечное заболевание зачастую оказывается на далеко продвинутой стадии. В таких случаях кардиохирурги стараются ограничиться самым необходимым. Поскольку чем дольше во время операции длится искусственная остановка сердца, тем дольше пациент будет подключен к аппарату обеспечения жизнедеятельности и тем серьезнее будет воздействие на и без того ослабленный организм. Иногда приходится имплантировать шунты и новый сердечный клапан. Или сразу новую аорту, как я описал в главе «Сердце на столе».

С точки зрения статистики, смертность во время операций на сердце крайне мала. Смертью «на столе» оканчиваются по большей части лишь экстремально тяжелые случаи. Например, острый инфаркт с разрывом сердечной стенки или жертва аварии с сильнейшими повреждениями сердца и легких, при которых сосуды буквально разрываются. Я помню одну молодую женщину, которую буквально сплющило в собственном автомобиле в результате страшной аварии. Ее доставили еще живую в приемный покой больницы, и коллеги отделения неотложной хирургии приступили к срочной операции, в ходе которой нужно было остановить опасные для жизни кровотечения. Но ее состояние не улучшилось. На первый взгляд, это было незаметно, но и сердце, и крупные кровеносные сосуды, ведущие к легким, были повреждены. Меня вызвали в операционную. Специалисты разных областей смотрели на сердце, которое билось едва-едва. Помещение напоминало поле боя. Из вскрытой грудной клетки торчали длинные металлические зажимы для сосудов. Соединения между сердцем и легкими были частично порваны, зрачки пациентки расширены и не реагировали на свет, что является свидетельством того, что и ее мозг больше не функционирует. Этой пациентке – и некоторым другим – я помочь не сумел.

Когда человек умирает во время операции на сердце, наступает полная тишина. И хотя мы отключаем аппараты, и больше не слышно ни гудения, ни писка, этот покой вовсе не кажется спокойным, будто остатки борьбы за пациента еще висят в воздухе. Команда еще какое-то время стоит возле стола. В зависимости от характера кто-то скорбит, кто-то чувствует усталость, разочарование, кто-то опустошен, а кто-то злится. Мы сделали все, что было в наших силах, но у неба на этого пациента другие планы.

Мне больно смотреть на мерцающее сердце. Но смотреть на то, как сердце умирает, просто невыносимо. Это зрелище пробирает до мозга костей и одновременно позволяет на духовном уровне пережить опыт конечности бытия. Некоторые сердца заявляют о своей смерти мерцанием, другие бьются до последнего. Сердце замедляется и слабеет. Но оно все еще бьется. А потом у меня создается впечатление, будто биение успокоилось. Словно оно сдалось и покорилось своей участи. За ним следуем и мы, стоящие вокруг операционного стола перед вскрытой грудной клеткой, и позволяем ему умереть. К этому моменту мы перепробовали все, что было в человеческих силах, чтобы спасти пациента, мы боролись, снова и снова пытались отлучить сердце от дыхательной трубки, три или четыре раза. Но без этой поддержки ему быстро стало хуже, оно слишком ослабло, чтобы обеспечивать весь организм, слишком ослабло, чтобы позаботиться о себе самом. Поэтому мы отделяем тело от аппарата жизнеобеспечения, зная, что оно погибнет. Такая смерть заявляет о себе. Сердце бьется, останавливается и бьется снова, а потом пауза между предыдущим и следующим ударом затягивается. А потом сердце бьется еще один раз – и больше никогда.

Если существует хотя бы малейший шанс, что сердце справится, мы подключаем пациента к непрерывному мини-аппарату жизнеобеспечения под названием экстракорпоральная мембранная оксигенация (ЭКМО), также известная как экстракорпоральное жизнеобеспечение (ЭКЛС). Это экстремально инвазивный метод со множеством потенциальных осложнений, вызванных тем, что на протяжении нескольких дней или даже недель пациент подключен к аппарату. В результате часто возникают кровотечения, инфекции и инсульты. Применение ЭКМО обсуждается всей командой, поскольку этот метод имеет масштабные последствия, связанные с этикой в интенсивной медицине, и нужно ответить на множество вопросов. Имеет ли смысл продлевать жизнь пациента? Действительно ли мы тем самым повысим его шансы на выживаемость? Такие пациенты часто получают массовое переливание продуктов крови, подключены к аппарату диализа и дыхания и поддерживаются на плаву высочайшими дозами медикаментов.

Над всем этим висит вопрос – а как на это отреагирует мозг? Имела ли место реанимация и прошла ли она настолько эффективно, что риска повреждений мозга нет, или же пациент, если выживет, приобретет тяжелую степень инвалидности и будет требовать постоянного ухода за собой? Хотел бы он этого? Если после здравого размышления мы приходим к выводу, что у больного есть шанс, хоть самый малый, мы его используем. Даже учитывая вероятность того, что, проведя в реанимации несколько часов или дней, пациент все-таки умрет. Кардиохирурги – адвокаты жизни, и их задача заключается в том, чтобы спасать ее даже в ситуациях, кажущихся совершенно безнадежными. Кардиохирурги – это всегда последняя инстанция. После них медицинских возможностей больше нет. В специализированных центрах пациенты выживают даже в столь экстремальных случаях. И тогда это значит, что все было не зря!

Решение позволить пациенту умереть хирург принимает не как одинокий волк, а по возможности в компании опытных коллег, которых я обычно специально об этом прошу. Вдруг у них возникнет какая-то новая идея, новое предложение? Когда я оперирую ночью и в больнице никого нет, советуюсь со своим ассистентом и анестезиологом, и лично я не считаю