Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко

Михайлов, Владимир, смешил нас до слез своими фарсами, действительно забавными и грациозными. У него необыкновенная способность передразнивать всех. Он совершенно воплощается в изображаемое им лицо — и притом живо, натурально и изящно. Я сам с удовольствием, как в зеркале, видел в нем некоторые мои любимые приемы и жесты.

25 февраля 1832 года

Я утопаю в канцелярских заботах. Дел накопилось масса. Душа мертвеет среди этого административного хаоса, в сущности ничего не производящего. Впрочем, как ничего? Ведь мы так или иначе все же поддерживаем государственную машину. Но это мог бы сделать всякий, у кого есть глаза, руки и желудок.

28 февраля 1832 года

Сегодня начальница института, госпожа Кремпина, вручила мне брильянтовый перстень от государыни за экзамены, с весьма лестным приветствием. Но для меня готовилась лучшая награда, которой я, к сожалению, не воспользовался. Девицы сговорились в день выпуска — в прошлый четверг — поднести мне в подарок и в знак памяти разные свои рукоделия. Быстроглазова, между прочим, вышила лавровый венок. Но за мной не послал тот, кому это было поручено, и мои милые ученицы разъехались, не исполнив своего намерения.

2 марта 1832 года

Сегодня Пушкин рассказывал у Плетнева весьма любопытные случаи и наблюдения свои во время путешествия своего в Грузию и в Малую Азию в последнюю турецкую войну. Это заняло нас очень приятно. Пушкин участвовал в некоторых стычках с неприятелем.

21 марта 1832 года

Недавно выслушал я прелюбопытную лекцию опытной психологии — у квартального надзирателя. Он пришел в канцелярию по какому-то делу. Я начал с ним разговор о предметах его звания. По его словам, величайший разврат царствует в классе низших чиновников, мещан и купцов, которые позажиточнее. Мой квартальный наблюдатель полагает этому две причины: необразованность и жажду роскоши. Каков! Не прав ли он? Молодая женщина, говорит он, спокойно продает себя за новую шляпку, платье или другое более или менее ценное украшение. Муж ее, со своей стороны, несет куда не следует свои деньги и здоровье. Опытные старухи стерегут молоденьких невинных девушек, увлекают их и бросают в объятия тому, кто даст за них дороже.

— Хороши у нас также правосудие и администрация, — продолжал квартальный. — Вот хоть бы у меня в квартале есть несколько отъявленных воров, которые уже раза по три оправданы уголовною палатою, куда представляла их полиция. Есть несколько других воришек, которые исправляют ремесло шпионов. Есть несколько промышленников, доставляющих приятное развлечение превосходительным особам: промышленники сии также пользуются большими льготами.

— А какова полиция? — спросил я.

— Какой ей и быть надлежит при общем положении у нас дел. Надо удивляться искусству, с каким она умеет, смотря по обстоятельствам, наворачивать полицейские уставы. Мы обыкновенно начинаем нашу службу в полиции совершенными невеждами. Но у кого есть смысл, тот в два-три года сделается отменным чиновником. Он отлично будет уметь соблюдать собственные выгоды и ради них уклоняться от самых прямых своих обязанностей или же, напротив, смотря по обстоятельствам, со всею строгостью применять законы там, где, казалось бы, они не применимы. И при этом они не подвергаются ни малейшей ответственности. Да и что же прикажете нам, полиции, делать, когда нигде нет правды.

И он подтвердил все сказанное весьма и весьма красноречивыми фактами.

3 апреля 1832 года

Сейчас были у меня Сомов и Якубович. Сомов печатает свои повести. Они очень сухи; в них нет ни поэтического создания характеров, ни энергии в рассказе. Плавность, чисто, правильно — и все тут.

Читал Хомякова трагедию «Димитрий Самозванец». Нет, Хомяков решительно не имеет драматического таланта. Ни один характер не создан как должно; действия нет; одни разговоры, которые можно было бы наполовину сократить без всякого ущерба для целости пьесы. Стихи очень хороши. Но драма требует не слов, а дела.

20 апреля 1832 года

В настоящее время у нас в России есть, так сказать, средний род умов. Это люди образованные и патриоты. Они составляют род союза против иностранцев, и преимущественно немцев. Я называю их средними потому, что они и довольно благородны и довольно просвещенны: по крайней мере они уже вырвались из тесной сферы эгоизма. Но они сами себе не умеют дать отчета: хорошо ли безусловное отвержение немцев? Они односторонни и, действуя по страсти, разумеется, увлекаются дальше надлежащих границ. Большая часть людей этих из ученого сословия.

Немцы знают, что такая партия существует. Поэтому они стараются сколь возможно теснее сплотиться, поддерживают все немецкое и действуют столь же методически, сколько неуклонно. Притом деятельность их не состоит, как большею частью у нас, из одних возгласов и воззваний, но в мерах. Эта борьба может при случае иметь вредные последствия. Она будет у нас не между сословиями и партиями, как во Франции, сражающимися за идеи, а будет племенная, что всего хуже для России многоплеменной.

По сердцу и чувству мы, русские, богаче всех других европейских народов. Но по твердости духа мы ниже их: вот почему так много несообразности в наших страстях и понятиях.

22 апреля 1832 года

Был на вечере у Гоголя-Яновского, автора весьма приятных, особенно для малороссиянина, «Повестей пасечника Рудого Панька». Это молодой человек лет 26-ти, приятной наружности. В физиономии его, однако, доля лукавства, которое возбуждает к нему недоверие.

У него застал я человек до десяти малороссиян, все почти воспитанников нежинской гимназии. Между ними никого замечательного. Любич-Романович, правда, не без дарований, но, вспыхнув маленьким огоньком, он уже быстро гаснет. Он принадлежит к категории тех писателей, которым никогда не приходит в голову, что для того, чтобы быть поэтом, надо учиться, много учиться в школе жизни, опыта, природы и истории человечества.

14 мая 1832 года

У нас новый товарищ министра народного просвещения, Сергей Семенович Уваров. Он желал меня видеть; я был у него сегодня. Он долго толковал со мной о политической экономии и о словесности. Мне хотят дать кафедру последней. Я сам этого давно желаю.

Уваров человек образованный по-европейски; он мыслит благородно и как прилично государственному человеку; говорит убедительно и приятно. Имеет познания, и в некоторых предметах даже обширные. Физиономия его выразительна. Он давно слывет за человека просвещенного. С помощью его в университете принята и приводится в исполнение «система очищения», то есть увольнения неспособных профессоров. Толмачеву и Боголюбову уже ведено подать в отставку. Пальмин отрешен.

6 июня 1832 года

Опять был у товарища министра. Разговор с ним во многом вразумил