По следам древних кладов. Мистика и реальность - Евгений Яровой

Когда я первый раз попал в Дрезденскую галерею, был очень удивлен, что нигде не увидел даже упоминания о ее спасении в годы войны. А ведь только благодаря Красной Армии и советским реставраторам дрезденская (и не только) коллекция избежала гибели. Мало того, впоследствии она была не только реставрирована, но по решению Н. Хрущева безвозмездно возвращена в ГДР. А это около 2 миллионов огромной ценности экземпляров (а если быть точным, 1850 тысяч произведений искусства и 71 тысяча книг)! В их числе Пергамский алтарь, полотна Рафаэля, Рубенса, Тициана… Кто сегодня вспоминает об этом «жесте доброй воли»? А ведь на Западе считать умеют.

Сегодня Германия требует от России возвращения всех «украденных» ценностей. В то же время отказывается вернуть Турции Пергамский алтарь, который находится в Берлине и был в свое время возвращен из СССР. А разве «клад Приама» не был украден у той же Турции? Такая вот двойная арифметика, но вполне однозначная политика. На этом фоне позиция российских чиновников представляется более чем невнятной. Увидев случайно по телевизору дискуссию по этому вопросу, был поражен «аргументами» тогдашнего руководителя Минкульта, который защищал позицию… Германии. И всем понятно, почему он это делал. В прессе даже была озвучена «цена вопроса». Если бы его немецкий коллега позволил себе подобное, то уже из телестудии он бы вышел рядовым гражданином. У нас же подобная публика непотопляема. И не укладывается в голове, почему?

Недавно руководители 18 крупнейших музеев мира подписали совместное заявление об отказе возвратить культурные ценности, вывезенные при разных обстоятельствах из других стран. В нем говорится, что великие музеи принадлежат всему миру и позволяют любому желающему ознакомиться с культурными сокровищами древних цивилизаций. По мнению директоров, приобретение экспонатов в прошлом не может рассматриваться как незаконное, поскольку оно происходило в экстраординарных условиях. Это заявление подписал и директор Эрмитажа М. Пиотровский. Почему же до сих пор не поставлена точка в вопросе с золотом Трои?

Некоторые наши политики после принятия Закона о реституции (почему иноземное и не очень звучное для русского уха слово «реституция», а не русское «возвращение»?) стали говорить о том, что нужно становиться цивилизованной страной и поэтому следует вернуть все вывезенные когда-то культурные ценности их законным владельцам. Однако при этом они почему-то не хотят видеть, что «цивилизованные» американцы или англичане не только не собираются возвращать вывезенные со всего мира культурные раритеты, но даже отказываются обсуждать эту проблему.

В данной истории видится даже какой-то мистический подтекст. Создается впечатление, что спустя тысячелетия троянское золото вернулось к людям и делает все, чтобы избежать гибели и нового забвения. Мы не знаем, при каких условиях оно попало в землю, кому принадлежало и какие пережило катастрофы. В массовом порядке клады «шли» в руки одного человека — Г. Шлимана. Только за последние десятилетия они пережили контрабандный вывоз из Турции, тайное хранение в Греции, бомбежки и бои в Германии, наконец, секретный переезд в СССР и полувекововое забвение. Человечество вновь увидело их лишь в апреле 1996 года в ГМИИ им. Пушкина на выставке «Сокровища Трои».

Сегодня часть золота Трои хранится в ГМИИ им. А. С. Пушкина (фото автора)

Эти золотые клады, безусловно, со сложной судьбой и, вероятно, негативной энергетикой. Как показывает практика, они портят отношения не только между людьми, но и между странами. Может быть, поэтому споры за право обладать ими продолжаются до сих пор? Останутся ли они в России, покажет время. Мне почему-то кажется, что останутся — ведь появились они у нас неслучайно. Давайте восстановим логическую цепь событий.

Капитал, без которого невозможно было открытие Трои, Г. Шлиман сколотил в России, в том числе и на крови русских солдат в годы Крымской войны. Здесь же он оставил свою первую жену и троих детей, с которыми поддерживал связь (его старший сын Сергей умер в блокадном Ленинграде). Странные «знаки» судьбы получила не только Россия, но и такие музеи, как Эрмитаж и ГМИИ имени А.С. Пушкина. В первый он хотел передать свои коллекции из раскопок в Трое. С основателем же второго, профессором И.В. Цветаевым, был знаком лично, а позже в этом музее работал А. Живаго — востоковед, родственник жены Г. Шлимана.

Незадолго до смерти, в 1898 году, в одном из писем он писал: «Я пожелал бы, чтоб троянские мои древности поступили в Эрмитаж, потому что капитал свой я приобрел в России и надеюсь, что древности мои могут быть причиной возвращения моего в Россию…» При жизни сделать это ему не удалось. Однако судьба распорядилась так, что часть его находок все же оказалась в нашей стране. Будем считать, что желание этого незаурядного человека сбылось и троянское золото, украшающее сегодня русские музеи, является той данью уважения, которое Г. Шлиман всегда испытывал к России.

БОРИС МОЗОЛЕВСКИЙ: «УКРАИНСКИЙ ШЛИМАН»

Сегодня имя Бориса Мозолевского — археолога, первооткрывателя знаменитой золотой пекторали, и поэта-лирика — широко известно на Украине. Иногда его даже называют «украинским Шлиманом». И не случайно. За свою относительно короткую, как и у Г. Шлимана, научную деятельность он нашел больше половины курганного золота, открытого на Украине на протяжении XX века. Сегодня в «незалежной» как грибы плодятся рестораны, бары, гостиницы, различные конкурсы и напитки под гордым названием «Пектораль». Но о мистической истории ее открытия мало кто знает даже на Украине, не говоря уже о России.

И вновь возникает прежний вопрос: почему столько золота открыл именно этот человек? Ведь исследование скифских древностей в евразийских степях вели и ведут сотни археологов, а везет единицам. Случайность? После тридцати лет работы в экспедициях убежден — закономерность! И вся жизнь Б. Мозолевского подтверждает этот вывод.

ДВА БОРИСА СОВЕТСКОЙ АРХЕОЛОГИИ

Успех следует измерять не столько положением, которого человек достиг в жизни, сколько теми препятствиями, которые он преодолел, добиваясь успеха.

Единственный раз я увидел Бориса Мозолевского ранней осенью 1971 года. В Москве проходила Всесоюзная конференция по итогам ежегодных полевых исследований. Ее открытие состоялось в конференц-зале в только что построенном корпусе гуманитарных факультетов МГУ на Ленинских горах. Я учился на втором курсе истфака МГУ, летом прошел археологическую практику на знаменитом поселении у села Гнездово под Смоленском и собирался специализироваться по археологии. Естественно, что такое событие нельзя было пропустить.

Открытие конференции запомнилось двумя пленарными докладами. Академик Б.А. Рыбаков, читавший нам лекции на первом курсе, сделал сообщение со скучным названием о невзрачной находке из Новгорода — простой деревянной «палке», которая оказалась архитектурным эталоном.

Из его выступления я узнал, что с помощью подобного нехитрого приспособления русские строители создавали уникальные шедевры архитектуры в Новгородской земле. Когда же были продемонстрированы чертежи с разрезами сохранившихся храмов, и в их пропорции идеально вписался указанный эталон, я понял глубину анализа и неординарность мышления академика. Гораздо позже я узнал и другое: по свидетельству его коллег и учеников, Б.А. Рыбакову фатально не везло при раскопках. За свою полевую деятельность он не нашел ничего экстраординарного, хотя, будучи директором Института археологии СССР, имел все возможности для широких исследований.

Таким я запомнил академика Б.А. Рыбакова

В тот же день и в том же зале прозвучал еще один доклад, который сделал малоизвестный тогда археолог из Киева. Подобной чести он был удостоен за открытие в том году скифского царского кургана — Толстой Могилы. На трибуне появился интересный молодой мужчина, который стал рассказывать о результатах только что закончившейся экспедиции. Скорее, это был не доклад, а предварительное сообщение с демонстрацией слайдов. Организаторы хорошо подготовились, и на большом экране стали появляться редкие тогда еще цветные слайды с эпизодами раскопок и обнаруженными в кургане находками. Все замолкли, когда стали появляться изображения удивительной красоты вещей. Когда же предстало изображение пекторали — нагрудного украшения царя, — зал ахнул. Подобного еще никто не видел.

Снимки сменяли один другой, демонстрируя увеличенные в сотни раз детали этого удивительного украшения. За реалистичными фигурками скифов следовали изображения реальных и фантастических животных, растений и птиц. И каждый раз в заполненном многоопытными профессионалами зале раздавался очередной вздох восхищения. Скрыть его было невозможно. «Дуракам везет», — неожиданно услышал я за спиной приглушенный со смешком комментарий. Осторожно повернувшись, увидел сидящих рядком трех известных московских дам — ведущих специалистов-скифологов. При всем напускном безразличии я прочитал на их лицах зависть. О таких находках мечтает каждый археолог, но везет почему-то единицам и часто дилетантам. Видимо, таким дилетантом они и считали молодого Бориса Мозолевского, который в тот день стал известен всему научному миру Советского Союза.