Властелин замка - Виктория Холт

— У меня очень мало возможностей носить такую роскошную вещь.

— Но раз это платье — как вы выразились — столь экстравагантно, видимо, придется создать такую возможность.

— Не понимаю, каким образом, — ответила я; чем больше я пыталась скрыть обуявшие меня чувства, тем холоднее звучал мой голос. — Я могу лишь сказать, что необходимости в этом не было, но все же это очень любезно с вашей стороны. Я принимаю платье и благодарю вас за щедрость.

Я направилась к двери, но он опередил меня и открыл ее, склонив голову так, что я не могла видеть выражение его лица.

Когда я поднималась в свою комнату, противоречивые чувства захлестывали меня. Будь я мудрее, мне бы следовало в них разобраться, но мудрости-то мне и не хватало.

Мой интерес к графу и жизни замка придал моей жизни такую остроту, что каждое утро я просыпалась в состоянии ожидания, я говорила себе, что именно в этот день я смогу узнать что-то новое, могу лучше понять его, и может быть, найти ключ к разгадке тайны, которая столь занимала меня — убийца ли он или жертва клеветы?

Потом он вдруг, без предупреждения, уехал в Париж, и мне сказали, что граф вернется как раз к Рождеству, когда в замке ожидаются гости. Я подумала, что буду находиться в гуще событий, глядя на них со стороны.

Я с энтузиазмом принялась за новые обязанности, и с радостью обнаружила, что Женевьева никоим образом не сопротивляется мне, а в самом деле стремится изучать английский язык. Мысль о том, что ее отошлют в школу, пугала ее, но до этого было слишком далеко, чтобы воспринимать ее как реальную угрозу. Она расспрашивала меня об Англии во время наших поездок, и мы даже находили удовольствие в беседах на английском языке. Она брала уроки у кюре, и хотя кроме нее никто с ним не занимался, она часто встречалась с детьми Бастидов по дороге к дому священника. Я считала, что общение с другими детьми пойдет ей на пользу.

Однажды, -когда я работала в галерее, туда пожаловал Филипп. В отсутствие графа у него даже появилась другая осанка. Сейчас он походил на бледную тень своего кузена, но привыкнув к мужественному облику графа, я вновь поразилась слабости — почти женственности — Филиппа.

Он спросил, как продвигается работа, одарив меня обаятельной улыбкой. Казалось, он излучал доброжелательность.

— Вы воистину настоящий мастер, — прокомментировал он мою работу.

— Здесь требуется не только умение, но и любовь к этому занятию.

— И, конечно, профессионализм.

Он стоял перед картиной, которую я уже отреставрировала.

— Такое чувство, что протяни руку и дотронешься до этих изумрудов, — сказал он.

— Это заслуга художника, а не реставратора.

Он продолжал задумчиво смотреть на картину, и я вновь ощутила его глубокую любовь к замку и всему, что с ним связано. Я бы тоже так чувствовала, будь я членом этой семьи.

Филипп внезапно обернулся и перехватил мой взгляд. Вид у него при этом был слегка озадаченный, будто он решал, высказать ли то, что у него на уме. Затем он быстро произнес:

— Мадемуазель Лоусон, вы счастливы здесь?

— Счастлива? Мне очень нравится работа.

— О, да, работа. Я знаю, как вы к ней относитесь. Я думал о... — он сделал движение рукой — об атмосфере здесь... в семье.

Я удивилась, а он продолжал:

— Тот неприятный случай с платьем.

— Я уже и думать забыла об этом.

Отразилось ли на моем лице удовольствие при мысли о зеленом платье?

— В такой семье... — он замолчал, не решаясь продолжить. — Если вам здесь кажется невыносимо.., если вы хотите уехать...

— Уехать!

— Я имею ввиду, если вам трудно. Мой кузен, видите ли... э-э... — он не договорил то, что собирался сказать, но я знала, что он думал о том же, что и я — о зеленом бархатном платье, подаренном мне графом. Он усмотрел в этом какое-то значение, но обсуждать это было опасно. Однако, как он боялся своего кузена! Он широко улыбнулся:

— Мой друг владеет богатой коллекцией картин, и некоторые из них нуждаются в реставрации. Вам бы нашлось там немало работы, я уверен.

— Но я еще не скоро закончу реставрацию ваших картин.

— Мой друг, господин де ла Монелль, хочет, чтобы его картины реставрировали незамедлительно. Я подумал, если вам не нравится здесь... или вы хотите уехать...

— У меня нет желания оставлять эту работу.

Он вновь очаровательно улыбнулся.

— Я чувствую ответственность за вас. Тогда, в первый день, я мог бы настоять на том, чтобы вы уехали...

— Но вы этого не сделали. Я оценила это.

— Возможно, это было бы лучше.

— О нет! Я увлечена работой здесь.

— Это чудесное старинное место, — он говорил почти с жаром. — Но семья эта не самая счастливая на свете, и Принимая во внимание то печальное происшествие в прошлом... жена моего кузена умерла, как вы знаете, при весьма таинственных обстоятельствах.

— Я об этом слышала.

— И мой кузен может быть весьма неразборчив в средствах, добиваясь того, чего он желает. Мне не следовало бы этого говорить. Он был добр ко мне. Я здесь... теперь это мой дом... благодаря ему. Я решился на это только из чувства ответственности за вас, и мне хотелось бы, чтобы вы знали. Если вам действительно понадобится моя помощь... Мадемуазель Лоусон, я надеюсь, вы ничего не скажете моему кузену.

— Я понимаю. Обещаю, что ни скажу ни слова.

— Но, прошу вас, помните: Если мой кузен... если вы почувствуете, что вам нужно уехать, пожалуйста, придите ко мне.

Он подошел к одной из картин и стал расспрашивать о ней, но по-моему, он не слушал, что я отвечала.

Взгляд его был застенчивым, робким, но очень теплым. Он определенно переживал за меня, и хотел предостеречь насчет графа.

Я почувствовала, что в замке у меня есть надежный друг.

Рождество приближалось. Мы с Женевьевой выезжали верхом каждый день, и ее английский заметно исправлялся. Я рассказывала ей, как встречают Рождество в Англии, как мы приносим домой венки из остролиста и омелы; как каждому приходится вымешивать рождественские пудинги, и как весело в тот день, когда эти пудинги готовят, и как вытаскивают одну формочку на пробу. Это очень ответственный момент: каждый берет ложку и пробует, и становится ясно, какими будут все пудинги.

— Тогда еще была жива моя бабушка по матери, — рассказывала я. — Она была француженкой, и ей пришлось осваивать наши традиции, но она, по счастью, к ним быстро привыкла и строго соблюдала.

— Расскажите мне еще что-нибудь, мисс, — попросила Женевьева.

И ярассказывала ей, как я садилась возле матери на высокую табуретку и помогала ей вынимать косточки из изюма и чистить миндаль.