Бангкокская татуировка - Джон Бердетт

Сразу раскрасневшийся Митч Тернер повернулся к официанту:

— Признайтесь честно, что вам не приходилось видеть такой чертовски красивой женщины! — Чанья и официант обменялись удивленными взглядами.

Они не стали заказывать десерт, и всю дорогу домой в такси Чанье пришлось отбиваться от его приставаний. Сильные, жадные, настойчивые изголодавшиеся руки сновали повсюду. Когда она пригрозила дать оплеуху, Тернер только хихикнул и, до жути похоже подражая Гомеру, прошептал:

— Это лезет у меня из ушей, Мардж.

В квартире Чанья, как принято у женщин ее профессии, быстро взяла клиента в оборот: повела с собой в душ и старательно вымыла его половые органы холодной водой, что нисколько не сказалось на впечатляющей эрекции. Митч попытался написать свое имя мыльной пеной на ее груди. А в постели оказался неожиданно активным.

Проявил необыкновенную изобретательность — двадцати пяти минут у нее внутри ему показалось мало. Чанья продолжала извиваться и взбрыкивать под ним лишь потому, что профессиональная гордость не позволяла сдаться.

И когда Тернер, изобразив французский акцент, нежно спросил:

— Ты кончила, дорогая? — она, как истинная буддистка, не могла не признать очевидного и, едва переводя дыхание, ответила:

— Три раза.

— Я тоже, — хмыкнул Митч и продолжил свое дело.

После четвертого оргазма Чанья усомнилась в своих прежних взглядах на Библию христиан. Может быть, в ней что-то все-таки есть?

Даже после того, как, насытившись сексом, они снова сходили в душ и затем лежали бок о бок в постели, тот единственный бокал вина продолжал свое волшебное действие. Митч сделался болтлив, как мальчишка, и принялся рассказывать о своей жизни. Выложив про себя все (учился в Арканзасе в школе суровых религиозных правил, затем в Йельском университете и в Японии), он перешел к вашингтонским слухам, причем самого ядовитого свойства.

Митча Тернера воспитывали южные баптисты строгих нравов, отец его был сенатором. У Митча была сестра, близкая ему по духу, два брата настолько разбогатели, что стали почти миллионерами, занимаясь бизнесом в телекоммуникационной индустрии. Но Чанью больше всего поражал набор акцентов и голосов, которым Тернер точно подражал, и она, не отрываясь, слушала все, что он говорил. Казалось, в его теле обитало множество персонажей, и этот театр производил такое жуткое впечатление, что временами ей приходилось прикрывать себе рот, чтобы, не дай Будда, не вылетело что-то недоброе. Когда Митч ушел, ей осталось только качать головой. Ничего не скажешь — странный улов.

Чанья признавалась в дневнике, что ожесточение, которое порождало в Митче Тернере спиртное, могло производить неотразимое впечатление. Ей еще не раз придется наблюдать эту метаморфозу: тридцатидвухлетний мужчина, выпивая, сбрасывал почти половину лет. Таинственный процесс превращал его в совершенно бесполезного для любых общественных дел человека, но зато он много приобретал в личном плане — становился похож на большого шестнадцатилетнего и очень озабоченного юнца, который воплощал в себе дюжину личностей и умел развеселить. С тех пор Чанья постоянно держала дома бутылку красного вина, и ритуал никогда не давал сбоев.

Митч приходил к ней мучимый чувством вины, скованный, хмурый, неразговорчивый, глубоко загадочный и намекал, что не представляет, до каких пор способен с ней грешить. Чанья предлагала стакан вина, и через несколько минут Тернер отбрасывал взрослую оболочку и превращался в здоровенного болтливого ребенка с шаловливыми руками. После секса он принимался облегчать душу — психологически. Однако эта психологическая разгрузка включала в себя рассказы, которые раз от разу все более противоречили друг другу. В одной из версий его любимая сестра исчезла, а ее место занял не менее любимый, но капризный брат, которого Митч спас от разорения. В другой истории мать превратилась в католичку из Чикаго. Довольно часто отец выступал транжиром, бросившим семью, когда Митчу было всего четыре года. А сам Тернер достиг всего в жизни благодаря своей гениальности и государственным стипендиям. Но иногда утверждал, что отец работал дипломатом и долгое время жил в Токио — там Митч и научился свободно говорить по-японски.

Другая женщина распознала бы в этих рассказах сигналы опасности, но опытные проститутки привыкли выслушивать морочащих им головы мужчин. Чанья заключила, что у Митча есть где-то жена и семья, а ее он считает недостаточно умной, чтобы разглядеть в этих историях противоречия. Слегка удивленная тем, что из-за своих предрассудков он не способен ее оценить, ждала приходов Тернера, чтобы позабавиться его новой личностью, насладиться необыкновенным сексом, а больше всего — потешиться трепу на разные голоса, дару, который, по ее скромному мнению, превращал Митча в своего рода гения. Что ж, она знала чертовски много мужчин, но ни один не умел так рассмешить. Пусть это был смех недоуменного изумления, но разве не таким способом мужчины привлекают внимание девушек, в которых они влюблены? Чанья не веселилась так сильно с тех самых пор, как уехала из Таиланда.

Но правоверную буддийскую составляющую ее существа тревожило, что зависимость американца от нее становится пугающей. Митч уже дважды признался, что чувствует себя заново рожденным. Или точнее — истинно рожденным. Познакомившись с развлечениями в тайском духе, он понял, насколько сраным (по его собственным словам) было его детство. Или все это такая же американская муть?

Изумленная тем, насколько он ее недооценивает, Чанья решила побудить Тернера завраться еще сильнее.

— Митч, скажи мне правду. Твой отец в самом деле был сенатором?

— Отец? Конечно. Самым честным в конгрессе. Типичный американец — такому каждый доверил бы свое состояние или жену.

Чанья посмотрела, сколько он выпил. В последнее время она немного увеличила дозу и приобрела огромные винные бокалы, вмещающие сразу полбутылки. Чанья налила в бокал Митча четверть бутылки красного «Напа», и тот уже успел высосать треть.

Митч усмехнулся. Понимал, что Чанья ждет, когда вино будет допито и произойдет долгожданная метаморфоза. Уже слегка навеселе, Тернер хихикнул. Чанья улыбнулась, и он сделал глоток, явно думая о том, что им предстоит очередной любовный марафон. А она с интересом наблюдала, как меняется гость. Еще пара глотков, и перемена свершилась. Щеки вспыхнули, глаза осветились новым блеском.

— Так кем он был на самом деле?

— Полным дерьмом, козлом, каких поискать, — раздался голос Гомера Симпсона.

Сидящая на диване Чанья закатилась от хохота. Это резкое изменение сознания происходило необъяснимо и без всякого предупреждения. Для нее оно служило наглядной иллюстрацией истины буддийской доктрины, которая гласила, что не существует единой личности, но есть миллион образов мышления. Тот, кто это понимает, способен выбрать любой из них, однако достигшие просветления не выбирают вообще никакого.

— Говоришь, козлом? — Чанью душил смех, она едва выговаривала слова.

И этот смех, смех красивой женщины, чье очарование в глазах Митча выросло до сказочных размеров, был очень заразителен. Чанья это ясно видела (подделкой могло оказаться все, что угодно, только не его чувство к ней, или она вовсе потеряла способность понимать мужчин). Тернер подсел к ней, а она заливалась низким, грудным хохотом.

— Знаешь, однажды он выключил телевизор, потому что показывали, как трахались две собаки. — Это окончательно доконало Чанью, девушка покатилась на пол и зашлась на целых пять минут. Но было ли это правдой — то, над чем оба смеялись? Как следовало воспринимать его слова: как театр или реальность? Или он нарочно противоречил сам себе, желая убедиться, что она готова играть по его необычным правилам? На мгновение Чанье показалось, будто она поняла: это нечто вроде разновидности любовной игры; так забавляются мужчины, которые посещают проституток: ее задача — войти в запрещенный с незапамятных времен мир детства, единственное место, где клиент способен почувствовать себя по-настоящему живым. И в подтверждение ее догадки Митч целых пять минут блестяще и весело подражал всем телевизионным героям, которых она называла.

В разгар веселья Тернер внезапно прекратил смеяться; раньше такого не случалось, но в последующем будет повторяться все чаще и чаще: словно где-то в мозгу щелкал выключатель, и лицо тут же искажала гримаса сложного чувства — то ли вины, то ли негодования, то ли простого страха. Чанья не поняла, а Митч не объяснил. Может, и сам не ощутил перемены настроения. Она взяла с кофейного столика бокал и протянула ему. Митч жадно выпил все. Через несколько секунд веселье возобновилось. Старательно избегая опасных тем, Чанья позволила себя раздеть и зареклась спрашивать о родителях.