Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века - Татьяна Вяземская

Он говорил долго – и ни о чем. Хюррем все ожидала, что Ибрагим заговорит о том давнем времени, когда она, к счастью не слишком долго, была его собственностью. Честно признаться, она ожидала извинений, но для самого Ибрагима тот эпизод, казалось, вроде бы вовсе не существовал.

Наконец он ушел, и Хюррем осталась совсем одна. Одна с детьми, служанками – и ожиданиями.

Было сразу понятно, что в ближайшее время никакого результата ожидать не стоит: пока Ибрагим «проговорится», пока посланники или купцы сумеют довести эти сведения до своих государей, пока информация дойдет до императора Карла, пока он отреагирует… На все это уйдет несколько месяцев!

Она понимала, но с каждым днем начинала все сильнее нервничать.

В ней накапливалось глухое, тяжелое раздражение. Она снова не могла ни есть, ни спать. Потом вспомнила клятву, которую дала самой себе в дни, когда праздновались свадьбы султанских сестер: что бы ни случилось – не нервничать!

Вернувшегося Сулеймана встретила спокойная, ласковая, приветливая жена. Спокойно рассказала ему, что вопрос с Ибрагимом решила. От нее словно исходило ровное, уверенное сияние. И повинуясь минутному порыву, Сулейман сказал:

– Приглашу живописца. Хочу, чтобы с тебя написали портрет.

Это было неслыханно! Ислам запрещает изображать людей и животных. Правда, в Коране прямого запрета нет, но в хадисах – есть.

– Далеко не всегда, – возразил Сулейман. – Например, делать куклы или игрушки – можно. Нельзя создавать изображения, которые будут использоваться для поклонения; многие мусульмане недостаточно времени уделяют изучению Корана, поэтому слегка перевирают смысл сказанного там. Но мы выберем европейского мастера. Христианина. У христиан такого запрета нет вообще.

– Многие и так недовольны…

– Меня не интересуют многие, – отозвался Сулейман надменно. – Я – султан. Я значительно расширил территорию этой страны. Люди стали жить богаче. И я считаю нужным сохранить для потомков образ женщины, благодаря которой мое правление стало таким успешным.

Имени живописца, старого толстого голландца с большими усами, она не знала; да и позировать ей было нелегко: ну не могла она долго сидеть на одном месте без движения!

Но когда портрет наконец был готов, Хюррем осталась очень довольна. Художник ничего не старался приукрасить: это был ее лоб, немного высокий, ее носик, слишком смелый, ее тонкие брови, но вместе с тем на изображение было очень приятно смотреть – почему-то одного взгляда хватало, чтобы понять: на нем изображена женщина умная, непокорная и непокоренная, самодостаточная.

– Вы мне польстили, – сказала хасеки мастеру, ласково касаясь испачканной краской руки художника.

Он покачал головой:

– Нет, Ваше Величество. Ни на йоту. У вас незаурядное лицо, и я получил истинное удовольствие, работая с такой натурщицей.

– Знаете что? – Она на секунду задумалась. – Помогите мне уговорить мужа! Мне кажется, его портрет тоже получится хорошо.

– Великого Султана? – голландец удивился. – Вряд ли Его Величество согласится позировать мне.

И в самом деле, уговорить мужа в этот раз ей не удалось.

– Глупости, – сказал он. – Меня-то чего рисовать? Изображать стоит только прекрасное. Мастер хорош – ты получилась только чуть-чуть хуже, чем в жизни. Я дал ему на тысячу золотых монет больше. Хочу, чтобы художники выстраивались в очередь, дабы изображать тебя, моя радость.

– Ты хочешь заказать еще один мой портрет? Не слишком ли много «меня» будет?

– Тебя не может быть слишком много, – серьезно ответил Сулейман.

Глава 22

Ибрагим «за разглашение государственной тайны» был наказан: султан запретил ему месяц появляться во дворце. Ходили слухи, будто Сулейман грозился лично удавить своего визиря; говорили также, что Сулейман хотел посадить бывшего любимца на кол. Говорили, что пощаду ему вымолили у султана две женщины: жена Ибрагима, Хатидже-султан, и жена самого султана, Хюррем. Говорили, что обе женщины ползали на коленях, упрашивая простить его верного слугу.

«А этой-то какое дело?» – интересовался кто-то.

«Как же! Они ведь оба сообщники! Пытаются крутить нашим султаном! Две гадюки иноземные! Но наш султан не таковский! Его так легко не обдуришь! Он их всех насквозь видит! Сестру только пожалел, а так бы – конец греку. Но Хатидже уже один раз становилась вдовой, хватит уже с нее горя».

Эти слухи усердно муссировались на всех базарах и в чайханах; и почему-то никого не удивило, что султан даже не лишил Великого визиря его сана.

Впрочем, Хатидже-султан и в самом деле прибыла во дворец и ползала у брата в ногах. Таким образом стало понятно, что даже жену Ибрагим не поставил в известность о полученном поручении.

Султан хмурился, не зная, что сказать сестре; та восприняла это как плохой знак. Вцепилась брату в рукав и потянула так, что оторвала, после чего упала в обморок.

При этом Ибрагим бывал во дворце чуть ли не через день – приходил под разными личинами; казалось, эта странная игра доставляет удовольствие и султану, и его визирю.

По окончании месячного срока Сулейман торжественно «простил» своего визиря и подарил ему арабского скакуна стоимостью в двадцать тысяч.

«Государственная измена» принесла хорошие плоды: испанцы и в самом деле стали гораздо серьезнее относиться к охране своих транспортных судов и, как и предполагал Сулейман, избрали самый эффективный способ защиты: они стали первыми нападать на английские суда и, надо сказать, действовали зачастую гораздо более успешно, чем англичане.

Сулейман «для подтверждения легенды» и в самом деле отправил парочку кораблей «пощипать англичан», это даже принесло казне определенную прибыль.

Венгрия под руководством короля Лайоша сумела разбить армию Фердинанда I, эрцгерцога Австрии, без помощи со стороны османов; войска Фердинанда спешно отступили: при живом Лайоше Ягеллоне Фердинанд, шурин Ягеллона, никаких прав на венгерский престол, соответственно, не имел.

Осада Вены не состоялась: у Сулеймана не было необходимости осаждать столицу Австрии. Венгры без его помощи «подгребли под себя» все спорные территории.

Император Священной Римской империи, Карл V, на помощь брату не пришел: он всегда относился к нему несколько настороженно и опасался, что тот постарается сместить его с престола.

Двадцать девятый, тридцатый и тридцать первый годы ознаменовались войной между Священной Римской империей и Австрией, являющейся частью этой империи: Фердинанд то ли решил отомстить брату, то ли просто посчитал, что пришла пора «карьерного роста». Притязания Фердинанда на престол поддержали испанцы.

Попеременно успех сопутствовал то одной, то другой стороне, пока наконец в самом конце тридцать первого года неожиданно не умер от столбняка император Карл V, или, как он сам себя называл, «Избранный император христианского мира и Римский, католический король Германии, Испании и всех королевств Кастильской и Арагонской корон, обеих Индий, Антиподов Нового Света»; также в титуле упоминались Балеарские и Канарские острова, Люксембург, Брабант и другие земли, доставшиеся Карлу по праву наследования. Титул оказался чуть ли не длиннее жизни – монарху был всего тридцать один год. Хуана Австрийская, испанская инфанта, благодаря браку с которой испанский король получил право претендовать на престол Португалии, так и не родилась.

На престол сел младший брат Карла, Фердинанд.

Сыну Карла Филиппу II было всего 5 лет, однако некоторые вельможи считали, что наследовать отцу должен был именно он. Еще до коронации в стране началась гражданская война.

А у Роксоланы-Хюррем и султана Сулеймана в конце 1531 года родился еще один сын. Его назвали Джихангиром. В честь рождения Джихангира Сулейман даровал жене право строить благотворительные и религиозные здания в любом месте Османской империи. Это решение тоже было неслыханным: до сих пор султанские жены имели право строить что-нибудь только в тех провинциях, в которые уезжали вместе со своими сыновьями. Она сразу же заказала архитектору Синану проект столовой для паломников.

Новый 1532 год обещал быть для империи достаточно спокойным.

Насколько Хюррем помнила, в этом году посольство основателя империи Великих Моголов Бабура добралось наконец до Москвы. Русью в это время правил Василий Иванович, отец Ивана Грозного. Сам Бабур умер почти за три года до этого события. В грамоте содержалось предложение «быть в дружбе и братстве».

Мысль поговорить с Сулейманом о таком же посольстве промелькнула – и исчезла. Для османов славянские земли – предмет вожделения; территория, которую неплохо бы присоединить к империи… А впрочем, чем черт не шутит? К тому же открытие новых торговых путей помогло бы избежать очередного конфликта с Венецией и, как следствие, – может быть, и создания Священной лиги, которая возникла как противовес турецкой экспансии.