Звезда Вавилона - Наталья Солнцева

Из-за сильного снегопада они ехали дольше, чем рассчитывали. Пенсионерка Синельникова с нетерпением ждала гостей. Ее переполняла радость, – хоть кто-то ее навестит, хоть кому-то она понадобилась. С тех пор как умерла Глафира, она осталась одна-одинешенька.

Клавдия Прокофьевна передвигалась по квартире с палочкой и без особой нужды на улицу старалась не выходить. В прошлом году зимой она сломала руку, поскользнувшись на тротуаре, и теперь не собиралась подвергать себя такому риску. Раз в неделю ее навещала работница социальной службы, а по выходным заглядывала на пару минут соседка: спрашивала, не надо ли чего принести из магазина или аптеки. Обе женщины торопились, и Клавдия Прокофевна едва успевала переброситься с ними парой слов. Не будь телевизора, она бы совершенно одичала.

А тут к ней пришли двое молодых людей, поговорить о Глафире. Кто бы мог подумать, что она еще может оказаться полезной! Интересно, зачем им Глафира понадобилась?

– Мне торт нельзя, – смущенно улыбалась она, приглашая Астру и Матвея в запущенную гостиную, обставленную старой мебелью. – Я на диете. И так едва хожу, каждый лишний килограмм для меня вреден.

– Вы попробуете маленький кусочек, а я сама приготовлю чай, – запросто предложила гостья. – Вы позволите?

Она отправилась в кухню, а симпатичный молодой человек остался с хозяйкой. Он был прекрасно воспитан, что сейчас не часто встречается.

Женщина с трудом устроилась на диване, а он галантно придвинул ей скамеечку для опухшей ноги, которая не сгибалась и болела. Ради такого случая Клавдия Прокофьевна переоделась в новый халат с синими и красными полосками, повязала на голову яркую косынку. Ее фигура безобразно расплылась, а на лице не осталось и следов былой красоты.

– У вас есть альбом с фотографиями? – спросил Матвей. – Люблю смотреть черно-белые фото прошлых лет.

– Вон там, на полке… – с готовностью кивнула хозяйка. – Когда-то и я была молодой, резвой и здоровой. Вышла замуж, родила ребенка, потом развелась, воспитывала сына одна. Скучная история.

– Сын живет в Москве?

– В Архангельске. Служил в Северном флоте, прикипел к Белому морю, к снегам, к тайге. Женился там. Возвращаться пока не думает.

Она оживилась, показывая гостю фотографии сына, невестки и двоих внуков, себя в молодости. Синельникова уже тогда была склонна к полноте, а с годами эта склонность превратила ее в неповоротливую толстуху.

– А вот мы с Глафирой празднуем мой день рождения… Как раз сын приезжал в отпуск, щелкнул нас.

– Она уже была замужем за профессором Ракитиным?

– Да-а, только тогда он еще не был профессором. Глафира одинокая баба была, неприкаянная. Он на ней не по любви женился, ей-богу. Вместо домработницы ее взял и нянькой к своим детям, чтобы денег не платить. Поди найди дурочку вкалывать с утра до ночи и всякие издевательства терпеть! На такое одни жены способны. Вот он и сделал ее своей женой.

– А Глафира его любила?

– Без памяти. Она-то все за чистую монету принимала… Наивная. Это нынче девки ушлые, хитрые, норовят повыгоднее устроиться. Мы были другие. Глупые! Я ей говорила: заездит тебя, Глаша, это святое семейство. Так и вышло.

– Почему святое?

– Она их всех оправдывала, стояла за них горой. Никодим Петрович, мол, талантливый ученый, ему некогда ерундой заниматься. Без него будто бы культура зачахнет и наука придет в упадок! – усмехнулась Синельникова. – Детки его рано осиротели, без матери остались, оттого и капризничают, и вредничают! Они не виноваты, их жалеть надобно, а не ругать. Вот и дожалелась! Детки-то выросли эгоистами, будь здоров. Никакой тебе помощи, никакого уважения, одни каверзы. Глафира из-за них на тот свет и убралась.

– Из-за них?

– Из-за кого же еще? Билась, как рыба об лед, недоедала, недосыпала, все им, несчастненьким, обиженным горькой судьбиной!

Женщина осеклась и замолчала. Негоже поливать грязью семейство покойной подруги. Некрасиво это.

– Что-то я разошлась… – пробормотала она, покрываясь слабым румянцем. – Злая стала на жизнь, на людей. Когда долго болеешь, озлобляешься. Вы не обращайте внимания. Это я от одиночества, от безысходности. Сидишь в четырех стенах сутками, день с ночью путаешь, вот и копится раздражение. Сын к себе зовет, а я не хочу ехать. Я в своем доме хозяйка, а там нахлебницей буду, приживалкой. Стыдно. На сноху не жалуюсь, она хорошая, денег мне присылает, звонит по праздникам. Им самим нелегко, – двое детей, сын один работает, тянет семью. Он на рыболовецком судне помощником капитана ходит. Я все понимаю, но иногда волком выть впору…

Она смахнула ладонью выступившие слезы, горько вздохнула. Кому еще пожалуешься, кроме случайных гостей? Разве что Господу Богу.

Астра принесла расписной поднос с чайником и чашками и нарезанный торт.

– Мне вас и угостить-то нечем, – расстроилась пенсионерка. – До чего дожилась! Гости со своими харчами приходят.

– Вы нам лучше еще про свою подругу Глафиру расскажите, а я пока чай налью.

– Вот она, взгляни…

Матвей протянул Астре альбом. На фотографии сидели за праздничным столом две женщины – в одной без труда можно было узнать Синельникову, еще не такую расплывшуюся, вторая выглядела измученной и невеселой. Подтянутая, с собранными в узел волосами, в строгом платье с закрытым воротом – типичная «классная дама» из института благородных девиц.

– Вы не думайте, она очень образованная была, – вступилась за подругу Клавдия Прокофьевна. – Два языка знала, уйму книг перечитала, воспитание имела тонкое. Это я всю жизнь на заводе мастером протрубила. Мужик в юбке! Может, потому и замуж никто больше не взял.

– Как вы познакомились?

– С Глашей-то? Нас в заводском общежитии в одной комнате поселили. Она педагогом работала в училище при заводе, преподавала английский и немецкий, а я в цеху тогда у станка стояла. Это уж после меня мастером назначили. С тех пор мы с Глашей – неразлейвода. Она меня многому научила – говорить культурно, вести себя за столом, одеваться, книжки полезные мне подсовывала. А я за нее всегда горой стояла. В общежитии всякое бывало: и ругань, и разборки разные, но ее все уважали. Обращались исключительно по отчеству: Глафира Игнатьевна. Года через три я замуж вышла, и наши дороги разошлись: я к мужу переехала, она одна в комнате осталась. Мы перестали общаться. Потом развод… Я вернулась в общежитие с маленьким сыном на руках. Узнала, что Глаша уже замужем за Ракитиным. Ну, вот, разбросала нас жизнь по разным углам. Со временем мне отдельную квартиру дали. Я ведь была передовиком, ударником коммунистического труда…

Синельникова пустилась перечислять свои трудовые заслуги. Гости терпеливо слушали. Она сама перешла к интересующей их теме:

– Как-то Глафира позвонила мне, сказала, что телефон узнала у заводских. Я ее в гости пригласила… Так наша дружба возобновилась.

– Пейте чай, – напомнил пенсионерке Матвей. – Остынет….

Торт оказался свежим и вкусным.

– «Зимняя вишня», – определила Клавдия Прокофьевна. – Мой любимый. Как вы угадали?

Она не ждала ответа, просто наслаждалась угощением.

– Мне уже о фигуре не стоит беспокоиться, – заявила она вразрез с собственными словами о вреде лишних килограммов. – Сколько в моем возрасте осталось удовольствий? Поесть да поговорить с чутким собеседником. Глаша была очень чуткая, душа-человек. Мне ее так не хватает…

– Как она встретилась с Ракитиным?

– На выставке, кажется. Глаша часто на выставки бегала, ее все интересовало: живопись, и скульптура, и народное творчество. А Ракитин там то ли лекцию читал, то ли художника представлял, я уж запамятовала. Глаша ему вопросы задавала, он складно рассказывал… Она и влюбилась. С первого взгляда. Бедолага…

– Она была несчастлива с мужем?

– Как вам сказать… Счастье-то оно у каждого свое. Для Глаши большое значение имело замужество, дети, хоть и чужие, дом, семья. Она всю себя отдавала этим Ракитиным: с работы ушла, обхаживала Нелю и Леона, а Никодим был у нее третьим ребенком. Она готова была не есть и не спать, лишь бы мужу угодить: холодильник у них от еды ломился, в квартире идеальная чистота, все всегда выстирано, выглажено…

Матвей блуждал взглядом по гостиной – на выцветших стенах висят репродукции Айвазовского и Брюллова, деревянный барометр, грамоты в рамках под стеклом, какие-то вымпелы. Следы ушедшей советской эпохи. Сервант с посудой, книжный шкаф, полированный шифоньер… Бери и снимай кино «Москва слезам не верит». Не верит, ох не верит!

– А почему вы заинтересовались Глафирой? – спросила наконец хозяйка. – Эмма мне звонила, просила быть с вами предельно откровенной. Это жена Леонтия.

– Мы знаем, – кивнул Матвей. – Она и дала нам ваш адрес и телефон.

– Эмма сказала, что придет госпожа Ельцова, но я рада видеть вас двоих. Мужчины меня редко посещают.

– Это мой коллега, – смело заявила Астра. – Мы расследуем убийство Нелли Ракитиной.