Никогда не было, но вот опять. Попал - Алексей Николаевич Борков

И я рассказал ему все с самого начала. Дед, хмуро не перебивая и без всякого удивления, выслушал. Видимо Баба Ходора хорошо его подготовила. Помолчал и задал неожиданный вопрос:

— Чего раньше-то молчал?

— Раньше? Раньше ты б меня и слушать не стал, да и кто должен был рассказывать? Ведь тогда как бы двое нас в одном тельце было. Ленька боялся рассказывать, а старик не хотел, потому что был уверен, что ты ему не поверишь.

— А теперь, думаешь, поверю!

— Можешь конечно не верить, но согласись, что ты стал потихонечку привыкать к тому, что Ленька сильно изменился после того как молния его шандарахнула. Да и Баба Ходора тебе все рассказала. Но только тогда она не знала про то, что теперь я один. И скорее всего я больше Ленька, но Ленька освоивший память старика из будущего. Будем считать, что Ленька чудесным образом повзрослел, хотя и остался в теле тринадцатилетнего мальца.

— Ладно, посмотрим, что дальше будет. А точно помнишь, как мать твою с отцом варнаки убивали?

— Помню, но раньше рассказывать не мог — горло перехватывало, да и сейчас вспоминать не сильно хочется, но тебе, что помню, расскажу.

Я ведь спал тогда, когда эти гады телегу остановили. Проснулся от мамкиного крика, приподнялся и увидел как отец какого-то зачуханца топором по голове хватил, а его другой оборванец ножом в спину ткнул. Два или три раза. А двое мамку схватили и в кусты поволокли, она вырывается кричит: «Ленька беги! Беги!». Я с телеги соскочил, но убегать не стал, схватил палку и одного этой палкой изо всех сил хряснул. Тот мамку бросил, ко мне обернулся и видно кулаком меня по голове саданул, голова как будто взорвалась и стало темно. Очнулся, вижу: высокий рябой мужик в нашей телеге шарится. Потом он голову поднял, прислушался и не громко так, крикнул своим: мол, обоз идет и надо уходить. Один схватил наш мешок с харчами, а двое быстро коня выпрягли, мужика, который с разбитой башкой валялся, на коня бросили и в кусты. А рябой мужик сначала лежащего отца ножом ударил, потом быстро так за кусты заскочил там тоже ножом раза два ткнул. Хотел ко мне подбежать, а обоз уже близко. Он рукой махнул и следом за своими в кусты нырнул. Я кое как на ноги встал и к дороге пошел. Дальше не помню.

— А этого мужика рябого запомнил? Узнаешь, если встретишь?

— Узнаю! Лишь бы встретить! Кстати у него вроде и кличка «Рябой». По крайней мере, так его подельники называли.

— «Рябой» значит. А ведь это он тогда от меня ушел. Пока я варнакам головы откручивал, он с заду подобрался, ткнул и убег. Ловок и хитер, оказался, добивать не стал, побоялся видать и правильно побоялся, придушил бы его. А так догнать не смог, сил не хватило.

Я скрипнул зубами и перехваченным ненавистью горлом прохрипел:

— Зубами грызть суку буду!

Дед внимательно на меня посмотрел, но ничего не сказал, лишь головой покачал, и ушел в дом. Я же устало присел на холодное крыльцо и стал разглядывать вечернее зимнее небо. Из будки вылез Кабай, подошел, ткнулся мокрым носом мне в руки. Я потрепал его по голове и, глядя в умные собачьи, глаза произнес:

— Ничего! Ничего Кабаюшка. Еще не вечер! Земля круглая — бог даст встретимся.

Из сеней выглянул Архипка:

— Немтырь ты че зад морозишь? Айда вечерять. А то я мед весь съем, тебе не оставлю.

Я показал дружку кулак и пошел в дом. А то ведь и впрямь этот проглот весь медок схавает.

Через день я, наконец, рассказал деду о том, что знаю из прошлой жизни, где лет через двадцать найдут золото и хотел бы это золотишко будущим летом добыть. Дед почесал бороду:

— Стараться хочешь, летна боль. Ну и где же то место?

— Отсюда верст двести, может чуть меньше. Есть там в верстах шестидесяти от Спасска речка небольшая, у нас она Аптазой называлась. Впадает в другую речку — Кичи. Куда эта впадает, точно не знаю, кажется в Пурлу.

— Пурла? Знаю, бывал на той речке, лет тридцать пять назад или поболе даже.

— Вот как! И что же ты там забыл?

— Старался. Летна боль! Золотишко искал.

— Ни фига себе! Неужели нашел? — не поверил я.

— А! — дед махнул рукой. — Нашел. Вон на кузню и хватило того золота. С мая по октябрь горбатились с Федькой Жабиным, света белого не видя. Федюня вон, получше распорядился своей долей. Вишь, как забогател. Того и гляди в купцы подастся.

— Ну если ты бывал в тех местах, значит не заблудимся, найдем! Так что, едем или нет? — И вспомнив незабвенного губернатора Калифорнии схохмил:

— Так каков будет ваш положительный ответ?

Дед снова поворошил свою роскошную бороду, ухмыльнулся и выдал:

— А и поедем! Летна боль! Свезет — разбогатеем, а не свезет так прокатимся.

— Вот это правильно! Теперь подготовиться надо и времени осталось не так уж и много. Кстати, насчет Жабина. Спроси его: хочет он свои капиталы в несколько раз увеличить года за три? Если захочет, то подскажу как, за долю малую, разумеется.

— Ишь ты! А чего же сам, летна боль, не хочешь капиталы умножить, коль знаешь как?

— И где у меня те капиталы? Пятнадцать рублей, да и их ты вон за божничку спрятал. А там чтоб дело начать как минимум тысячу надо. Может у тебя тысчонка — другая найдется?

— Эк хватил! Тыща рублёв. Таких денег пожалуй и у Жабина не сыщется. А что за дело то?

— Дело верное, но хлопотное, как раз по дружку твоему. Нужно весной и летом закупить как можно больше хлеба и к осени как-то переправить в Тюмень. Неурожай и голод в Европейской части империи и на Урале в этом или в будущем году будет. В Тюмени за пуд будут давать от полутора до одного рубля семьдесят копеек. Как думаешь за сколько можно здесь пуд зерна купить?

— Ежели урожай хороший, то копеек за двадцать можно будет сторговаться. Дак его еще нужно до Барнаула доставить, а там на баржу и до Тюмени. Накладно будет.

— До Бийска-то в два раза ближе возить. А там здоровенную лодку купить иль самим сделать, загрузить на нее тысяч десять пудов, гребцов нанять человек двадцать. Все это будет стоить не более четырех тысяч. Если до Тюмени догребут там можно выручить тысяч тринадцать — семнадцать. Чистой прибыли девять — тринадцать тысяч.