Учитель фехтования - Артуро Перес-Реверте

В этот миг дона Хайме осенила неожиданная мысль, и по спине у него пробежали мурашки: кто бы ни был неведомый преступник, он уже дважды совершил убийство и при случае наверняка пошел бы на третье. Однако грозившая дону Хайме опасность — ведь его, как и тех двоих, могли убить — не смутила его. Поразмыслив, он с изумлением обнаружил, что опасность пробуждает в нем не страх, а скорее любопытство. Такой оборот дела все упрощал, многое теперь зависело только от него самого. Это переставало быть чужой трагедией, которой он оказался невольным зрителем, бессильным что-либо изменить; бессилие порождало в его душе тоску и беспокойство. Но если следующей жертвой суждено стать ему, все значительно упрощается: вместо того, чтобы безмолвно созерцать следы кровавой расправы ему предстоит встретиться с убийцей лицом к лицу. Именно так, лицом к лицу. Сердце старого учителя фехтования размеренно билось в груди, готовое к битве. За годы жизни он отразил бессчетное число атак, и это новое нападение не смущало его, даже если ему нанесут коварный удар в спину. Вероятно, Луис де Аяла и донья Адела в какой-то миг потеряли бдительность; но он, Хайме Астарлоа, встретит врага достойно. Он всегда говорил своим ученикам: укол в третий сектор куда сложнее, чем в четвертый. Он же мастерски отражал укол в третий сектор. И не только отражал, но и наносил.

Итак, решение было принято. Документы он непременно добудет нынешней же ночью. С этой мыслью он вернулся к себе, открыл дверь, положил трость в корзину для зонтов и взял другую, потяжелее, из красного дерева с серебряным набалдашником. Он снова спустился вниз, рассеянно постукивая тростью по чугунным перилам. Внутри чудесной трости была спрятана шпага из лучшей стали, грозная и острая как бритва.

У крыльца он приостановился, внимательно огляделся по сторонам и смело шагнул в темноту пустынной улицы. Дойдя до угла улицы Ареналь, он подошел к фонарю, освещавшему кирпичную ограду церкви Сан-Хинес, и посмотрел на часы. Приближалась полночь.

Он прошел еще немного. На улице не было ни души. В городе происходили тревожные события, и люди предпочитали сидеть дома: редкий прохожий отважился бы разгуливать по ночному Мадриду, который в эти часы при тусклом свете фонарей казался зловещим. На углу улицы Постас солдаты, завернувшись в одеяла, спали прямо на тротуаре, сложив возле себя ружья и знамена. Часовой, лицо которого скрывала тень козырька, приставил руку к виску, отвечая на приветствие дона Хайме. Почту охраняли полицейские с саблями и карабинами на плече. На улице Сан-Херонимо над черными силуэтами крыш взошла круглая багровая луна.

Дону Хайме повезло. Он не слишком надеялся отыскать в этот час извозчика, как вдруг на углу улицы Алькала перед ним остановился двухместный экипаж. Извозчик уже возвращался домой и взял пассажира с неохотой. Дон Хайме сел в экипаж и назвал адрес Агапито Карселеса, жившего в старом доме рядом с Пуэрта-де-Толедо. Адрес он узнал совершенно случайно и теперь вспомнил его как нельзя более кстати: однажды Карселес зазвал всю тертулию из «Прогресо» к себе домой, чтобы продекламировать первый и второй акты сочиненной им драмы под названием «Все за одного, или Народ-господин», написанной вольным стихом. Поставь он этот шедевр на сцене, первых же реплик было бы достаточно, чтобы отправить автора на неопределенный срок в тюрьму какой-нибудь далекой африканской страны. Правда, кое-что смягчило бы его вину: пьеса была бессовестным плагиатом «Овечьего источника»[49].

Из заднего окошечка экипажа было видно, как убегают назад темные пустые улицы; в ночной тишине звонко раздавался стук конских копыт и редкие щелчки хлыста. Дон Хайме обдумывал, как ему теперь вести себя с приятелем. По-видимому, журналист обнаружил в письмах нечто скандальное, из чего хотел извлечь для себя пользу. Это было непростительно, дона Хайме возмутило такое пренебрежение к его доверию. Однако, немного поостыв, он подумал, что, возможно, Агапито Карселес унес документы безо всякого дурного умысла; быть может, он просто хотел что-то сверить с данными в своем домашнем архиве. В любом случае скоро все должно было проясниться. Экипаж остановился, и извозчик крикнул:

— Приехали, сеньор. Улица Таверна.

Это был узкий, плохо освещенный переулок, пахнущий нечистотами и дрянным вином. Дон Хайме попросил извозчика полчаса подождать, но тот отказался: было очень поздно. Дон Хайме расплатился, и экипаж укатил прочь. Он зашагал в глубь переулка, пытаясь вспомнить, в каком доме жил Карселес.

Дом нашелся не сразу. Узнать его помог крошечный дворик с калиткой, который дон Хайме хорошо запомнил. Войдя внутрь, он почти на ощупь отыскал лестницу. Держась за перила и прислушиваясь к скрипу деревянных ступеней под ногами, поднялся на последний этаж. Оказавшись на открытой террасе, выходящей во двор, он достал из кармана спичечный коробок и зажег спичку. Он надеялся, что это была та самая дверь, потому что в противном случае ему пришлось бы долго объясняться с неизвестным хозяином: полночь не лучшее время, чтобы будить соседей. Он несколько раз стукнул в дверь набалдашником трости.

Ему никто не открыл. Он снова постучал и прижал ухо к замочной скважине, надеясь что-нибудь услышать, но за дверью по-прежнему было тихо. Обескураженный, он подумал, что Карселес куда-то вышел. Но куда он мог уйти в такое время? Он неуверенно потоптался у двери и наконец постучал еще громче, на этот раз кулаком. Скорее всего, его приятель попросту крепко спал. Дон Хайме снова прислушался.

Затем он отошел назад и прижался спиной к перилам террасы. Разгадка откладывалась до утра, что никак не согласовывалось с его планами. Ему нужно было немедленно увидеть Карселеса или по крайней мере заполучить обратно документы. Немного поразмыслив, он решил, что бумаги вполне можно считать похищенными: то, что совершил Карселес в его квартире, было самым настоящим воровством, и эта мысль приводила дона Хайме в ярость.

Маэстро оказался в тупике. Выход оставался один — взломать дверь, и теперь он безуспешно боролся с собственной совестью. А почему бы и нет, собственно говоря?.. Приятель унес его бумаги, что было просто вопиющей наглостью. У дона Хайме имелось веское оправдание: он хотел забрать то, что совсем недавно принадлежало ему.

Он опять подошел к двери и постучал, на этот раз без всякой надежды. К черту колебания. Он не стал ждать ответа и потрогал замок, проверяя его прочность, потом зажег спичку и внимательно осмотрел дверь. Действовать силой было неразумно: шум разбудит соседей. С другой стороны, замок выглядел не таким уж прочным. Маэстро нагнулся и с любопытством прижал глаз к замочной скважине, но ничего не увидел; должно быть, мешал ключ, запиравший дверь изнутри. Дон Хайме удивился. Он выпрямился, нетерпеливо сжав кулаки. Похоже, Карселес действительно заперся и, отлично зная, кто стоит за дверью, не открывал, чтобы его полночный посетитель решил, что его нет дома. Все это казалось дону Хайме крайне подозрительным, и принятое им решение окрепло: главное — попасть внутрь, а позже он уплатит Карселесу за сломанную дверь.

Он огляделся вокруг, пытаясь найти подходящий предмет, чтобы сломать замок Выполнять такого рода работу ему не приходилось, но он сообразил, что нужно смастерить рычаг и поддеть дверь изнутри. В поисках чего-нибудь подходящего он обошел террасу, освещая себе путь огоньком спички, прикрытым ладонью, но ничего не нашел. Постепенно он начал терять надежду. У него оставалось всего три спички.

Он уже готов был оставить эту затею, как вдруг заметил ржавую железную штуковину, прислоненную к стене наподобие стремянки. Он посмотрел вверх и обнаружил в потолке террасы небольшой люк, закрывающий отверстие, без сомнения ведущее на крышу. Его сердце забилось быстрее: он вспомнил, что с внешней стороны у Карселеса есть балкон. Попасть внутрь через крышу было проще, чем ломать дверь. Он снял сюртук и цилиндр, взял трость в зубы и полез вверх. Дверца люка поддалась без труда, и минуту спустя его взору открылось усыпанное звездами небо. Дон Хайме ощупал черепицу и стал осторожно карабкаться по крыше. Если бы он поскользнулся, внизу его ждала бы неминуемая гибель: он был на высоте четвертого этажа. Благодаря постоянным тренировкам он для своих преклонных лет сохранил отличную форму; однако он был уже не тем крепким юношей, что прежде. Он полз на четвереньках, тщательно проверяя устойчивость каждой новой плитки, держась на трех предыдущих. Где-то вдалеке часы пробили четыре раза — каждый удар соответствовал четверти часа, — а потом еще один раз. Ему пришло в голову, что все это чертовски нелепо, и он был рад, что ночной мрак скрывает потешное зрелище от случайных взоров.

Он медленно, предельно осторожно двигался по крыше, зная, что малейший шум разбудит соседей; несколько раз черепичные плитки, на которые он опирался, угрожающе шатались. В конце концов он оказался на небольшом выступе, нависающем над балконом Агапито Карселеса. Уцепившись за водосток, он на мгновение повис в воздухе, а затем прыгнул. Стоя на балконе Карселеса в рубашке, жилете и с тростью в руке, он наконец отдышался. Затем зажег спичку и подошел к двери. Это была простая, довольно обшарпанная деревянная дверь, закрытая на щеколду, которую без труда можно было отпереть снаружи. Прежде чем открыть, он заглянул внутрь: в квартире было темно.