Слепые по Брейгелю - Вера Колочкова

— Не надо мне ее телефон в память!

— Маха, не шебурши. Так надо, мало ли что. Да, еще свой рабочий запиши вот тут, на бумажке, для верности… Я тебе позвоню завтра. Записала? Молодец, Маха. Иди, спи…

Ей снился фильм — «Белое солнце пустыни». Причем не было во сне ни красноармейца Сухова, ни отряда свободных женщин Востока, была одна пустыня — бесконечная, одинаковая, дрожащая знойным пеклом. Знойное пекло проникало в нос, в горло, в легкие, давило красно-оранжевыми кругами на воспаленные веки… Правда, иногда появлялась в голове нормальная мысль, вовсе не сонная — очнись наконец, и никакой пустыни не будет. Где ты и где «Белое солнце пустыни»?

Вдобавок раздражал надоедливый звук, ужасно знакомый. Может, это пустынный песок звенит на ветру? Как бы его убрать, чтобы не звенел над ухом?.. И еще — попить бы. Жажда замучила. «Горячее солнце, горячий песок…» — песня такая есть, кажется. — Горячие губы — воды бы глоток…»

От жажды, наверное, и проснулась. Хотя в первую секунду даже не поняла, что проснулась. Села на постели, сглотнула наждачным горлом, хотела головой потрясти, да испугалась. Голова была вовсе не головой, а звенящим чугунным колоколом.

А вот и звук. И никакой не пустынный песок по ветру, это мобильник на тумбочке надрывается. Надо ответить…

— Да, слушаю!

О! А голоса-то, оказывается, нет. Вместо голоса — хрипота вымученно сухая. И почему в ухо льется тревогой голос Вероники Сергеевны? При чем тут Вероника Сергеевна?

— Маша, это ты? Маша, не молчи, что случилось? Почему ты на работу не вышла? У тебя все в порядке, ответь?

— М-м-м… А который час? — выдавила с трудом, поджав под себя ноги калачиком. Глупее вопроса, конечно, нельзя было придумать. К сожалению, слишком поздно сообразила.

— Как это, который час? — конечно же, опешила Вероника Сергеевна. — Уже десять, к твоему сведению! Ты что, проспала?

— Да, Вероника Сергеевна… Выходит, проспала, извините…

— Маша, но как же так? Нет, я тебя не понимаю. Ты просила отгул — я пошла тебе навстречу. А ты по отношению ко мне ведешь себя… Ну, я не знаю! Вызывающе просто.

— Простите, Вероника Сергеевна. Я сейчас приду.

— Да уж, пожалуйста! Мне от тебя ведомость по расходам нужна! Ты подводишь меня, Маша!

— Все, бегу! Через полчаса буду на месте, Вероника Сергеевна!

И только нажав на кнопку отбоя, поняла, как отчаянно погорячилась с обещанным «полчаса». Да и относительно «бегу» — тоже. Какое там «бегу», до кухни бы добрести, припасть к стакану с холодной минералкой. Нет, как люди каждый вечер пьют, они что, и каждое утро так умирают?! Бедные, бедные люди!

И тем не менее надо было жить. Да, хорошо сказано у классика — надо было жить и исполнять свои обязанности. Да, надо идти в душ, одеваться, выходить из дома, топать на работу. А в зеркале в ванной… Кто это, боже мой, в зеркале в ванной?! Это что, ее лицо?! И с таким лицом надо на улицу выходить?

Получится, надо. Никуда от лица не денешься, в карман стыдливо не спрячешь, под паранджой, как женщина Востока, не скроешься. Может, если умыться холодной-холодной водой, отеки сойдут? Например, минералкой из холодильника? А пока до работы едет, глаза нормально откроются? Хотя нет, не успеют, наверное.

Боже, как плохо. Все тело дрожит и сотрясается. Внутренности выворачивает наизнанку. Да, Павел вчера что-то говорил про огурцы… Или не говорил? Да и все равно времени нет — надо выходить из дома, как бы тебя ни сотрясало. Тихо, тихо… Не стонать, не рыдать и не причитать… Плохой опыт — тоже опыт. Интересно, что бы сейчас Павел сказал, если бы ее увидел? Наверное, смешное что-нибудь. Вроде того — молодец, Маха, так держать! А иначе что получается, пятый десяток баба разменяла, ни разу не напилась по-человечески? Непорядок…

Вспомнила о Павле, и проскочила через хмельную голову горькая мысль — нет, что он за человек такой! Даже в чужих мыслях не позволяет себе быть слабым. Потому и не думается о нем в безысходной тональности, а думается, наоборот, в тональности несерьезной, какой-то смешливо-оптимистичной. Вот и получается — голова знает страшную правду, а душа не принимает. И сердце не принимает. И какое, в конце концов, счастье, что судьба подарила ей это знакомство! Или, черт возьми, все-таки кощунственно говорить о счастье? Но по-другому все равно не получается! Нет, что он за человек такой…

Так, в мыслях о Павле, и добралась до работы. Потянула на себя дверь с анахроничной табличкой «бухгалтерия», вошла, поздоровалась, виновато улыбнулась в сторону Вероники Сергеевны. И не сразу поняла, почему она так подозрительно ее разглядывает. И Таня с Леной тоже ее разглядывали. И кассирша Лилечка.

— У-у-у… — протянула Таня, качнув головой и многозначительно переглянувшись с Леной. — Я и не предполагала, что все так плачевно закончится. Верной дорогой идете, товарищ Маша, флаг вам в руки!

— Ты о чем, Тань? — напряглась она невольно, стараясь уловить смысл упрека.

— Ой, да ладно… Дурочку-то из себя не строй. Учти, на бабьем лице после сорока все написано. Прикладываться начала, да? На дно бутылки заглядывать? Наверное, потому и отгул вчера взяла?

— Ах, вот оно в чем дело… — проговорила тихо, пряча улыбку в ладонях. — Ну да, ты права, Тань, приложилась я вчера изрядно, так уж получилось. Все, как у больших, без шуток.

— Так я и говорю — верной дорогой идешь! Классической, можно сказать. Как всякая брошенка. Поздравляю! Сначала растерянность, потом слезы, потом бессонница и тоска, потом утешение на дне бутылки! Нет, оно понятно, конечно, с первыми пунктами, это само собой, но вот последнего от тебя не ожидала, честное слово!

— Да я и сама от себя не ожидала, Тань! — засмеялась она, не сдержавшись. — Я ж не думала, что это так… Так увлекательно!

— Маш, что такое несешь-то? Не протрезвела еще, что ли? — покосившись в сторону начальницы, прошипела Таня и спряталась за свой монитор, выставив напоследок ладонь в сторону Лены, будто передавая ей эстафету.

Лена эстафету приняла. Встала из-за стола, подошла, наклонилась к ее уху, прошептала так, чтобы слышали Вероника Сергеевна с Таней:

— Ты это… Кончай, Маш… Возьми себя в руки, стыдно ведь. Такая приличная женщина… Сроду замечена не была. Помнишь, как Павлову из технического отдела все осуждали? Ты так же хочешь, что ли? Ведь сплетничать будут, за спиной шептаться! Мало того, что о тебе уже сплетничают?

— А чего обо мне сплетничают, Лен?

— Ну, как это? Тебя же муж бросил. Только одним этим уже привлекаешь внимание. Надо очень осторожной сейчас быть, Маш, иначе прилипнет грязь, потом не отмоешься.

— А… Ну, на здоровье, пусть прилипает. Ты извини, Лен, мне работать надо. Спасибо тебе, конечно.

— Да за что спасибо-то?

— Как за что? За внимание! Сама же говоришь, что я внимание привлекаю.

— Да ну тебя… — махнула рукой Лена, отходя от ее стола и косясь на начальницу. Не поймав ее взгляд, протянула в сторону Тани: — Ну как с ней разговаривать, я не знаю… Будто подменили человека! Ей как лучше хочешь, а она… Что творится с людьми, иногда просто диву даешься!

Прежде чем уйти в рабочий процесс, она обвела взглядом знакомые лица, вздохнула легкомысленно — а ведь Лена права. Странное что-то с ней творится. Никогда она не испытывала раньше такого залихватского равнодушия к чужому о себе мнению. А как боялась-то раньше, как боялась, вспомнить смешно. Ах, что о ней подумают, боже! Что скажут за спиной! Как прокомментируют! Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна. О, самый ужасный из всех ужасных ужасов! Нет, правда же, смешно.

Ближе к обеду Вероника Сергеевна привычно сняла трубку зазвонившего стационарного телефона, не отрываясь от монитора, произнесла равнодушно:

— Слушаю, бухгалтерия…

И тут же лицо ее вытянулось, брови поползли домиком вверх.

— Кто? Какая Маха? Ах, вы имеете в виду Машу… А, ну да, да, конечно.

Зажав микрофон ладонью, проговорила громким удивленным шепотом в ее сторону:

— Маш! Это тебя! Очень приятный мужской баритон! Странно как он тебя назвал — Маха. По-моему, так обнаженных на картинах Гойи называют.

Лена и Таня высунулись из-за своих мониторов, не зная, кого есть глазами. То ли начальницу, выражая тем самым крайнее восхищение ее познаниями в искусстве, то ли ее, выражая на всякий случай привычное осуждение и недовольство.

— Привет, Маха! Как дела? Жива с утра, кони с похмелюги не откинула?

— Привет. Жива, как видишь, и кони целы. А ты как?

— Да терпимо. Ну, относительно терпимо, конечно.

— Что? Так, может, я прибегу? Прямо сейчас нужно, да, Павел?

— Нет, не надо, до вечера перебьюсь. Говорю же, терпимо. Ты до которого часу работаешь?

— До шести…

— Нормально. Значит, к половине седьмого будешь?

— Да, конечно!

— Давай, жду… И не только из-за укола. Соскучиться успел, честное слово! Хорошая ты все-таки баба, Маха… Жаль…