Мой мальчик - Ник Хорнби

— Вы меня извините, что вечер приобрел такой… откровенный характер, — сказала Рейчел. — Я понятия не имею… Просто не знаю, мне показалось, что на Новый год… — она состроила рожицу. — Господи, как неудобно. И во всем виноват ты, Али. Нам не стоит сейчас об этом говорить.

— Все нормально, — весело успокоил Маркус. — Вы ему действительно нравитесь. Он сам мне говорил.

— Ты что, окосел? — спросила Элли у Маркуса после занятий в понедельник.

— Наверно, — ответил Маркус, потому что сказать это было проще, чем признаться в том, что он практикует на ней приемчик, которому научился от Уилла.

— Тебе, видимо, нужны новые очки.

— Ага.

— А разве бывают очки сильнее этих? — съязвила Зои. Она не пытается его задеть, решил Маркус, ей просто любопытно.

Проблема заключалась в том, что, в отличие от Уилла и Рейчел, которые могли сидеть, переглядываться и беседовать о том, как симпатичны они друг другу, сейчас, после школы, Маркус с девчонками шел в газетный киоск и ни о чем таком не разговаривал. Из-за того, что они брели по улице, Маркусу приходилось постоянно выгибать шею, чтобы состроить Элли глазки, и, ясное дело, при этом он выглядел довольно странно; но беда была еще и в том, что они с Элли никогда не сидели друг против друга. Они торчали у автомата с газировкой и иногда, как сегодня, встречались после школы, чтобы просто послоняться по округе. Что же ему оставалось делать? Как можно смотреть кому-то в глаза, если все, что удается увидеть, — это уши?

В киоске было полно детей из школы, и хозяин закричал на кого-то из них, чтобы уходили. Он был не то, что мистер Патель, который никогда ни на кого не кричал и никого не выгонял.

— Никуда я не выйду, — огрызнулась Элли. — Я не ребенок, я — покупатель.

Она продолжала шарить глазами по витрине с конфетами, готовая протянуть руку, как только заметит что-то интересное.

— Тогда ты, — велел он Маркусу, — выйди-ка.

— Не обращай внимания, Маркус! — взбесилась Элли. — Это нарушение прав человека. Он считает тебя воришкой только из-за твоего возраста. На него за это можно подать в суд.

— Не волнуйся, — ответил Маркус, — мне все равно ничего не нужно.

Он вышел и начал читать объявления на витрине: "Продаются детские пресвитерианские униформы"… "Продаются футбольные бутсы фирмы "Пума", 5 размер, в коробке".

— Да ты извращенец, Маркус.

Это был Ли Хартли с парочкой своих приятелей; пока в этой четверти Маркусу от них не очень доставалось, видимо, потому, что он общался с Элли и Зои.

— Что?

— Да ты, наверно, и не знаешь, что означают все эти объявления, да?

Маркус не понял, как первая фраза соотносилась со второй: если бы он был извращенцем, то наверняка знал бы, что означают все эти объявления, — но он пропустил это мимо ушей, как всегда делал в таких случаях. Один из приятелей Ли Хартли протянул руку, снял с Маркуса очки и напялил их на себя.

— Мать твою! — воскликнул он. — Неудивительно, что он не врубается.

Пару секунд он крутился на одном месте, вытянув перед собой руки и издавая хрюкающие звуки, которые, по-видимому, должны были означать, что Маркус в каком-то смысле умственно неполноценный.

— Верните мне очки, пожалуйста. Я без них совсем ничего не вижу.

— Отвянь! — рявкнул приятель Ли Хартли.

Вдруг из киоска вышли Элли и Зои.

— Жалкие маленькие засранцы, — прошипела Элли. — Быстро отдай ему очки, а то сейчас так получишь!

Приятель Ли Хартли отдал очки, но она все равно с размаху двинула ему куда-то между носом и глазом.

— Обманула, — сказала она, и Зои засмеялась. — А теперь валите отсюда — все, пока я и в самом деле не рассердилась.

— Сука, — прошептал Ли Хартли, ретируясь.

— Интересно, почему это, если я дала кому-то в морду, то так уж сразу и сука? — спросила Элли. — Странные существа, эти парни. За исключением тебя, Маркус. Ты, конечно, тоже странный, но по-своему.

Однако Маркус уже не слушал. Своей стильностью, красотой и умением бить морды Элли произвела на него слишком ошеломляющее впечатление, чтобы обращать внимание на смысл слов.

Глава 28

Спустя двадцать четыре часа Маркус все еще жужжал об этом, и Уиллу было трудно найти в разговоре подходящий тон. Ему казалось, что со стороны Маркуса было бы ошибкой считать нападение Элли на приятеля какого-то Ли проявлением неукротимой страсти; скорее, это доказывало совершенно обратное: пока он будет рассчитывать на то, что девчонки станут защищать его на улицах, он вряд ли сможет привлечь чье-то внимание. Но, с другой стороны, может, Уилл мыслит слишком традиционно. Может, теперь так принято, и, пока девчонка не даст за тебя кому-то в глаз, она и внимания твоего не стоит? В любом случае Маркус был влюблен еще больше, чем прежде, и Уилл за него беспокоился.

— Да ты бы ее видел, — трещал Маркус.

— Мне уже кажется, что видел.

— Бац!

— Да. Бац. Ты уже рассказывал.

— Она просто потрясающая.

— Да, но…

Уилл понял, что ему придется изложить свою теорию о том, что статус жертвы, в котором сейчас пребывает Маркус, не прибавляет ему ни сексуальной, ни романтической привлекательности, и было ясно, что разговор предстоит сложный.

— А как, тебе кажется, она сама относится к тому, что ей пришлось тебя защищать?

— В каком смысле?

— Просто… просто обычно так не бывает.

— Да, так не бывает, но в этом-то и весь класс.

— Я так не думаю. Понимаешь, мне кажется Элли будет трудно относиться к тебе, как к кавалеру, если всякий раз, как она отойдет купить шоколадку, у тебя будут отбирать очки и ей придется превращаться в Жана-Клода Ван Дамма.

— А кто такой Жан-Клод Ван Дамм?

— Не важно. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— А что мне теперь делать?. Записаться на карате или что-то в этом роде?

— Просто я говорю, что ваши отношения могут сложиться не так, как тебе хотелось бы. По моему опыту, любовь развивается по другому. Ваши отношения напоминают скорее отношения хозяина и домашнего животного, чем девушки и молодого человека.

— Ничего, развеселился Маркус.

— Тебе что, нравится, когда с тобой обращаются как… с хомячком?

— Нет, конечно, нет. Я этого не вынесу. Просто я хочу быть с ней.

И сказал он это настолько искренне и без малейшей тени жалости к себе, что Уиллу впервые захотелось его обнять.

Уилл не хотел, чтобы его роман с Рейчел развивался по той же модели, что отношения хомячка Маркуса с Элли, и, хотя он вполне понимал простые и чистые желания Маркуса, его собственные желания не были ни просты, ни, честно говоря, чисты; из этого посыла он и решил исходить. Правда, Элли, по крайней мере, знала, что собой представляет Маркус, хоть, может, самому Маркусу и хотелось бы здесь что-то изменить: ведь он был именно тем маленьким очкариком, над которым издевались у входа в киоск, и никем иным. Парень же, который пришел к Рейчел на обед со своим двенадцатилетним сыном, в действительности был не Уилл, — даже если кто-то (а именно — Уилл, собственной персоной) и пытался вообразить нечто обратное. Может быть, однажды, думал он, жизнь научит его тому, что лгать о себе — весьма уязвимая стратегия и хороша она только для случайных знакомых. Можно наврать с три короба кондуктору автобуса, или водителю такси во время короткой поездки; но если собираешься провести с человеком остаток жизни, то рано или поздно что-нибудь неизбежно да всплывет.

Уилл решил, что постарается исправить все ложные представления, которые сам, медленно, но верно, и культивировал, однако при первой же попытке, во время их совместного выхода в свет, все обернулось так, что он невольно вспомнил старую первоапрельскую шутку: в Великобритании решено перейти на правостороннее движение, и этот переход будет осуществляться постепенно.

Оказывается, нужно или врать, или говорить правду, состояния же промежуточного достичь крайне сложно.

— О, — вот и все, что смогла сказать Рейчел, когда он признался в том, что не является настоящим отцом Маркуса. Она несколько раз пыталась ухватить комочек водорослей палочками, но все время роняла его.

— Это не настоящие водоросли, — заметил Уилл, безуспешно пытаясь создать у нее впечатление, будто в том, что он ей сказал, нет ничего особенного, по крайней мере для него. — Это листовой салат или что-то подобное. Его режут, жарят, добавляют немного сахара…

— Так кто же его настоящий отец?

— Вообще-то… — начал Уилл. Как же ему не пришло в голову, что если он не настоящий отец Маркуса, значит, должен быть и настоящий? Почему он до сих пор об этом не догадался? — Это парень по имени Клайв, который живет в Кембридже.

— Ясно. У вас с ним нормальные отношения?

— Да. Вообще-то мы даже вместе праздновали Рождество.

— И-и-извини, кажется, я тут что-то недопонимаю — если ты не настоящий отец Маркуса и не живешь с ним, тогда каким образом он, ну, ты понимаешь, твой сын?