Как закалялся дуб - Борис Вячеславович Конофальский

и ещё один цыган полетел с лошади. Буратино тоже кинул оба своих камня, но в цель не попал.

Может быть, всё сложилось бы по-другому, но когда первый враг, сражённый окатышем Рокко, летел на землю, половина армии Буратино уже разбегалась. Потом всё смешалось. Широкая лошадиная грудь опрокинула мальчишку, что стоял правее Пиноккио, задние ноги лошади задели его и откинули назад, как тяжёлую от воды тряпку. А над нашим героем взвизгнула нагайка, несильно шлёпнула по штанам, и всё скрыла, летевшая по пятам лошадей, пыль. Кто-то кричал, кто-то визжал от боли и страха, а Буратино не мог разобраться, что происходит вокруг. В облаках непроглядной пыли он метался из стороны в сторону, налетая на своих сторонников либо на лошадей. Один раз из пыли на него вылетел огромный, как скала, и тёмный, как демон, всадник. Как у Буратино хватило проворства увернуться, парень и сам не понимал. А всадник исчез в пыли точно так же, как и появился.

Пиноккио, продолжая метаться в клубах пыли, споткнулся об своего сподвижника, лежащего безмолвно лицом вниз. Но тут же вскочил, чтобы получить хлёсткий удар нагайкой по спине. В конец нагайки был вплетён свинец, который легко рассёк рубаху и кожу. Боль была такая, что кричать даже было невмоготу. Пиноккио оглянулся и каким-то чудом увернулся от второго удара. Но этот всадник не исчез, как первый, а напротив, не удовлетворившись промахом, он припустил за мальчишкой, в третий раз занося плётку. Цыган бешено орал что-то непонятное, и от этого крика страх у Пиноккио перерос в ужас. Буратино бросился бежать, и вдруг земля перед ним кончилась и он едва затормозил, чтобы не сорваться в грязную портовую воду. Но лошадь, летевшая сзади, так быстро затормозить не могла, хотя цыган и предпринимал все усилия для этого. Буратино остановился на самом краю, замахал руками, удерживая равновесие и, удержавшись, повернулся лицом к врагу. Лошадь замахать руками при всём своём желании не могла и поэтому по инерции она врезалась в мальчишку, столкнув его с пирса, и сама же полетела следом вместе с седоком.

Пиноккио ощутил мерзкий вкус грязной воды во рту, а когда всплыл, то увидел голову лошади над водой, которая бешено ржала от страха. Рядом плавал всадник, который пытался её успокоить и одновременно вытащить ногу из стремени. Злость почти ослепила нашего героя. За грязную воду во рту, за боль в спине, за позор поражения кто-то должен был ответить. Как-то сама собой нащупалась заточка, как-то сама собой рука сжала её и… За позор поражения ответила ни в чём неповинная лошадь. Бедное животное заржало ещё сильнее и испуганнее. Она стала биться в воде и делать конвульсивные движения с такой интенсивностью, что цыган оставил свои попытки успокоить животное и отплыл от него подальше. Но Буратино всего этого не видел, он поплыл вдоль пирса, уплывая от места позора и горечи.

Если бы вода была бы чистой, то нетрудно было бы заметить, что она потемнела вокруг лошади, а цыган, всё ещё плававший вокруг, и не подозревал, что из круглого лошадиного бока торчит рукоять заточки.

…Блестящий Красс повёл легионы в Парфию, он хотел расширить границы великого Рима и вернуться туда триумфатором. Ему это было необходимо для усиления своего политического влияния, а было ли это необходимо его легионерам — не знаю. А вот что точно было нужно его легионерам, так это умереть в Парфии, а ведь они умерли там под ударом тяжёлой парфянской конницы. Лучшие легионы Рима не выдержали фронтальной атаки тяжеловооружённых парфянских всадников. Красс погиб в бою, а любезные парфяне послали его голову в Рим, чтобы в следующий раз амбициозные римляне не пытались усилить своё политическое влияние за парфянский счёт.

— К чему эта аналогия? — спрашиваете вы. — Причём здесь Красс?

— Да ни при чём, — отвечаю я. — Глупо было бы сравнивать друга Помпея, соратника Цезаря, врага Гракхов, и победителя Спартака Красса с нашим деревянным мальчишкой. Да больно уж случаи похожи.

После Гросегерсдорфа король Пруссии Фридрих Великий был сильно расстроен, поражение было весьма ощутимым. Мало того, он так устал, что лёг на землю прямо там, где стоял. А стоял он рядом с лужей. Проходивший мимо него старый гренадёр заметил королю:

— Эй, Фриц, ты валяешься прямо в луже.

— Тут мне и место, — отвечал великий полководец.

Буратино после сражения на пирсе чувствовал себя не намного лучше, чем Фридрих. Пиноккио лежал на ящиках. На спине он лежать не мог, удар нагайкой был настолько сильный, что рассёк кожу до кости, и она ещё кровоточила. Буратино и несколько его соратников прятались за складами, а вид соратников говорил о том, что они тоже были в сражении. У кого голова обвязана, у кого кровь на рукаве, а кто и не пострадал, но всё равно выглядит неважно. Только один Рокко был по-прежнему блестящ, как всегда, нагл и готов драться снова.

— А вы, пацаны, скажу я вам, бегаете неслабо, — ухмылялся он. — Некоторых из вас цыгане даже на лошадях догнать не могли.

— Так все побежали, — объясняли пацаны.

— Найти бы того, кто крикнул: «Потопчут!». Убил бы гада, — почёсывая больной бок, произнёс парень по имени Джеронимо.

— Ничего, найдём, — пообещал Рокко.

— Сколько народу в больницу попало? — спросил Пиноккио.

— Восемь, — ответил Чеснок. — Тебе бы тоже не мешало бы обратиться к врачу.

— Нет, у меня дел слишком много, просто ужас как много дел, — отвечал Пиноккио тоном, что многие мальчишки напряглись. — Мне теперь с этими барыгами рассчитаться надо.

Пацаны с опаской покосились на своего предводителя, опасаясь не повредился ли он в уме. А Рокко Чеснок обрадовался:

— Значит, биться будем?

— Биться не будем, — сказал Пиноккио, — будем убивать. Ты, Рокко, пошли кого-нибудь в больницу узнать, не умер ли кто из ребят.

— Уже послал, — ответил Чеснок.

— А цыгане всё ещё по пирсу разъезжают, — произнёс Джеронимо, — ещё ловят пацанов.

— Ничего, — отвечал Пиноккио, — они нам за всё ответят. Мы им этого не простим.

— Ни в жисть, — поклялся Рокко. — Зуб даю, они ответят!

Все присутствующие поддержали его, но спросили:

— Нас мало, всего десять человек, как же мы будем мстить?

— Изменим тактику, — отвечал Буратино. — Если мы не можем победить в открытом бою при свете дня, будем