Как закалялся дуб - Борис Вячеславович Конофальский

в отличие от седобородого, всячески демонстрировал неприязнь к ребятам, смотрел волком и раздувал ноздри. А сам седобородый спросил, обращаясь к Чесноку:

— А не ты ли, парень, тот самый Рокко Чеснок, о котором так много говорят наши женщины?

— Я, может быть, и Рокко Чеснок, а вот кто ты такой, пока неизвестно. А вежливые люди сами сначала представляются, а потом имена спрашивают, — продолжал наглеть Рокко.

— Я ему сейчас башку расколю, — вспыхнул молодой цыган, но старший только взглянул в его сторону, и тот сразу успокоился.

— Меня зовут Николай, — продолжал седобородый, пальцем коснувшись шляпы из вежливости, — а тебя как, парень? — он взглянул на Буратино.

— Буратино, — сухо представился наш герой. — Позвольте полюбопытствовать, синьор Николай, что вас привело в наши края, вижу я, что вы тут не частый гость?

— Честно говоря, я тут гость не частый, а пришёл я сюда к вам погутарить о делах наших скорбных, об обидах и обиженных, о бабьей глупости и мужской чести.

— Ну, что ж, говорите, что хотите нам сказать, а мы ответим вам как сможем.

— Между нами и вами, — начал синьор Николай, — никогда не было никаких кикозов, мы уважали портовых пацанов, но всё изменилось. Наши женщины боятся ходить на работу, они говорят, что Рокко Чеснок — страшный человек, бьёт их. Наши мужчины готовы взяться за ножи, и я понимаю их, никакому мужчине не понравится, если кто-то будет бить его жену, кроме него.

— Я разделяю их чувства, — неожиданно заявил Буратино. — Я их прекрасно понимаю, но если с портовыми пацанами не считаются, почему портовые пацаны должны сочувствовать чьим-то мужьям.

— О чём ты говоришь, Буратино? — спросил синьор Николай, хотя по его глазам было ясно, что он прекрасно понимает, о чём речь.

— Ваша цыганка обманула меня на восемьдесят шесть сольдо, — произнёс Буратино и почувствовал, что ему стыдно в этом признаваться.

— Кто же тебе виноват, если ты такой дурак? — оскалил зубы в едкой усмешке молодой цыган.

— А кто вам виноват, что ваших баб бьют и калечат? — парировал Чеснок.

— Что, сопляк, нож в брюхо захотел? — зло спросил молодой цыган у Рокко.

— А как насчёт булыжником в рыло? А то смотри, и ножа достать не успеешь, — нагло ухмыльнулся Чеснок.

Цыгане, что приехали во второй коляске, приблизились с явной готовностью кинуться в драку. Портовые тоже, как по команде, подоставали ножи и цепи и стали потихоньку подбирать камни с земли. Цыгане были, конечно, старше и сильнее, но пацанов было больше и некоторые из них заняли удобные позиции на ящиках, приготовив рогатки с окатышами и камни. Да и что не говори, отчаянные это были ребята, тем более что их предводители демонстрировали такую уверенность, которая больше смахивала на вызывающую наглость.

Ситуация накалялась на глазах, но мудрый седобородый цыган сказал что-то достаточно резкое на своём языке, и его соплеменники сразу поутихли.

— Не надо, — продолжал он, уже обращаясь к мальчишкам, — не надо начинать свару, если мы можем обойтись без крови, давайте попробуем обойтись.

— А мы крови не боимся, — заявил Чеснок.

— Знаю. Молодость и глупость ни греха, ни крови не боятся. Я сам был такой, поэтому приехал сюда лично, а не прислал своего сына с друзьями.

— И зря, отец, — сказал молодой цыган.

— Молчи, скажешь, когда спросят, — произнёс синьор Николай. — Наглец, ещё ставит под сомнения мои решения. Вот и я такой был. Холодной мысли не было, один огонь души. В общем, синьоры шпана, говорю я вам как людям, давайте заключим мир и забудем всё, что было.

— Я пожму вашу руку, синьор Николай, и мы закончим войну уже сегодня, завтра ваши женщины вернутся в порт и на базар и ни один из портовых пацанов даже плохо не взглянет в их сторону, но только после того, как Аграфена или ещё кто из цыган вернут мне мои деньги. Мои восемьдесят шесть сольдо.

— Сынок, так нельзя, — укоризненно произнёс седобородый. — Ты требуешь невозможного. Мой народ будет смеяться надо мной, если я соглашусь, ведь мне и так было нелегко успокоить мужчин, они хотели крови.

— Вы уже слышали, синьор Николай, что сказал мой друг. Я повторю: мы не боимся крови, — твёрдо сказал Буратино.

— И смерти? — спросил цыган абсолютно серьёзно.

— И смерти, — ответил Буратино, немного помедлив.

— Неужто ты готов умереть за восемьдесят шесть сольдо? — спросил синьор Николай.

— Знаете, далеко на востоке живут люди, они придумали себе кодекс. Этот кодекс называется Бусидо. Так вот, первая запись этого кодекса звучит примерно так: «Предпочти смерть потере лица». В данном случае, синьор Николай, речь идёт не о деньгах, речь идёт о моём лице.

— Честь — это та вещь, за которую можно умереть, — согласился цыган, — тут, конечно, говорить не о чем. И раз так, то мне вам нечего больше предложить, синьоры шпана. Я считаю, что кровь если и прольётся, то прольётся не по моей вине.

С этими словами старый цыган повернулся и пошёл к коляске, а остальные последовали за ним. У Буратино было тяжело на душе, он смотрел вслед уходившим цыганам, и страх касался его сердца, но вида он, конечно, не показывал.

— Здорово ты ему про честь ввернул, — восхитился Рокко, — старому и крыть было нечем.

— Рокко, а тебе и вправду никогда страшно не бывает? — спросил у него Пиноккио.

— Может, и бывает, — ответил дружок, — только во мне злости дюже много, она, наверное, весь страх убивает. Кстати, а что это за народ с востока, который кодекс придумал?

— Японцы, а жили по этому кодексу самураи — воины ихние.

— Чудесные названия, честное слово. А у нас тоже есть люди чести, они тоже самураи, получается?

— Наверное, только европейские, — ответил Буратино. — Давай-ка, Рокко, лучше не про самураев говорить, а готовиться будем. Веселье, кажется, будет большое.

Глава 5

Аустерлиц

На следующий день перед последним уроком, когда перемена должна была вот-вот закончиться, на школьный двор влетел мальчишка с широко вытаращенными глазами и закричал:

— Эй, пацаны, где Буратино или Рокко? Дело срочное.

И Рокко, и сам Буратино