От нашествия варваров до эпохи Возрождения. Жизнь и труд в средневековой Европе - Проспер Буассонад

Среди вилланов были даже арендаторы с большими привилегиями. Такими были свободные вилланы-censitaires монастырей и церквей, которых называли laeten, cerocensuales, homines ecclesiastici, homes de sainteur в Германии и Франции и abadengos в Испании. Такими же были censitaires правителей, например испанские realengos. Основная масса сельских жителей завидовала им. Их арендная плата была меньше, и оттого, что в нее входил воск для церковных свечей, эти арендаторы получили название cerocensuales (на латыни это значит «облагаемые восковым налогом». – Пер.) Они выполняли мало полевых работ, при вступлении в брак платили только легкие налоги и были не только свободны от требований светского господина, но и лучше защищены от войны и голода. Но большинство свободных вилланов, хотя и носили звание свободных людей и были свободны от предписаний договора и обычая, не имели ни права носить оружие для самозащиты, ни, как правило, возможности поменять место проживания или сменить господина. Они были отрезаны от политической жизни общества, потому не имели по-настоящему действенных гарантий против угнетения. Господин не обладал «полным правом пользования» такими вилланами – это признал в XIII в. знаменитый юрист Пьер де Фонтен. Но ничто, кроме совести господина, не гарантировало виллану, что тот не будет злоупотреблять своими правами сеньора. В спорах между господином и вилланом единственным судьей был Бог. Если феодал по своему произволу брал дополнительные налоги со свободного крестьянина, это было только моральным проступком – нарушением заповеди «не укради», которое губило душу господина. Но что эта угроза значила по сравнению с требованиями себялюбия или алчности? Против произвола феодалов не было никакого средства. Поэтому случалось, что свободный виллан, несмотря на обычай, часто был обязан выполнять для господина те или иные работы, платить ему налог натурой, монопольные сборы, пошлины – все множество грабительских поборов, которые в то время называли вымогательством, maltotes, дурными обычаями, и вынужден был терпеть огромное число злоупотреблений, которые время в конце концов узаконивало и которые еще больше увеличивали обязанности свободного арендатора.

Свобода виллана была полурабством, но все же она была гораздо лучше крепостной зависимости. Именно крепостные в X, XI и даже XII в. преобладали среди основной массы трудового населения Запада. Правда, в это сословие крепостных были объединены прежние категории – hotes, вольноотпущенники, coloni, colliberti, личные и домашние рабы. Весь человеческий капитал, которым французские феодалы могли распоряжаться при эксплуатации господской земли в своих поместьях, состоял из этих hommes de corps – крепостных мужчин и женщин, с которых сеньор мог когда угодно взимать налог и осуществлять над ними «право мертвой руки» (mainmorte) (то есть лишать их права распоряжаться своим имуществом. – Пер.). Их называли иногда questaux, иногда «люди, чье тело – феод господина» (hommes liges du corps), податные люди (hommes de capitation), поскольку они платили подушную подать, или местные уроженцы (nativi). В англо-нормандской Англии в Книге Судного дня были объединены в одну категорию, подобную французскому и нормандскому крепостному сословию, 109 тысяч вилланов, имевших пару быков и от 13 до 15 акров земли, 90 тысяч коттеров и бордаров – крестьян без пахотной упряжки, имевших только хижину и около 5 акров земли, и 25 тысяч рабов, трудившихся в сельском хозяйстве. Эти англо-нормандские вилланы, низведенные до положения крепостных, с XI по XIII в. составляли более трех четвертей населения Англии. В Германии было много таких же по положению в обществе крестьян, которые назывались leibeigenen, eigenleute, несвободные (unfreien), слуги (knechte, servi, hominess proprii), поскольку были собственностью других людей. В Нидерландах они получили название hagastalds, что значит «данники», а в Испании были известны под многими названиями – solariegos в Кастилии и Наварре, collazos в Наварре, villanos de parada в Арагоне, pageses de remensa (крестьяне, прикрепленные к земле) в Каталонии. В Италии девять десятых сельского населения составляли земледельцы из этого сословия; здесь они назывались подданными (vassali homines, homines) либо как в древности – aldions, coloni или censiles.

Как бы ни назывались крепостные, их сословие везде пополнялось одними и теми же способами: в него попадали дети, родившиеся у крепостных, свободные люди, вступившие в брак с крепостными, те, кто просто жил на земле, предназначенной для крепостных, а также пленные, захваченные во время войн между феодалами, и те, кто был зачислен в крепостные по приговору суда. Случалось даже, что люди дарили крепостных или отдавали своих детей в качестве крепостных церкви или монастырю. Более того, бывало, что человек сам предлагал себя в крепостные, надев на шею веревку и прикрепив ко лбу мелкую монету. Так возник целый разряд крепостных, которые назывались oblates – «принесенные в дар». Насилие, нищета, благочестие – все увеличивало число крепостных, и на рубеже XII в. часто бывало так, что огромные массы людей могли получить дом, клочок земли и хлеб насущный, только согласившись стать крепостными или униженно попросив об этом, даже если не родились в крепостном состоянии.

Однако у крепостной зависимости были разные уровни, и существовала целая иерархия крепостных. В самом низу этой иерархической лестницы находились домашние крепостные (vernaculi) или ремесленники (operarii), которых в Англии называли просто вилланами. Они мало отличались от прежних рабов – не имели собственного дома, а вырастали и потом жили в доме своего господина и выполнялинаименее почетные работы в доме. Постоянно находясь в господской усадьбе, они все время терпели оскорбления и незаслуженные обиды. Эти домашние слуги, с которыми жестоко обращались и избивали за малейшую провинность, были чем-то вроде пролетариата среди крепостных – эксплуатируемые озлобленные люди, которые, как античные рабы, надеялись только на побег из ненавистной тюрьмы, где их держали в неволе. Но на вершине той же лестницы были привилегированные крепостные крестьяне, например colliberts в восточных провинциях Франции, в Иль-де-Франс и Ниверне. Их семьи нельзя было разлучать, и к ним, вероятно, не применялись formariage[3] и право мертвой руки (mainmorte). Самыми счастливыми были королевские и церковные крепостные, которые жили в имениях правителей либо на землях обычного или монашествующего духовенства и имели все юридические права. Их труднее было отдать другому господину, продать или обменять, и они были обеспечены в материальном отношении. Им было гарантировано благополучие, которого не было у обычных крепостных.

Основная масса крестьянства – обычные крепостные – находилась посередине между бесправными людьми внизу и привилегированными наверху. Они несли те же повинности и находились в одинаковом положении.

Единственным отличием такого крепостного от раба было то, что обычай или закон признавал крепостного юридическим лицом. Кроме того, поселившись на выделенном ему наделе, крепостной мог иметь дом, семью и даже движимое имущество, и как раз таким было положение большинства крепостных. Но они ни в коем случае не могли свободно распоряжаться собой. Они считались необходимой частью сельскохозяйственного капитала – его экономическим обеспечением. Утрата семьи крепостных была для господина таким же убытком, как утрата части его скота, – возможно, большим убытком. Поэтому крепостным людям-скотам было запрещено покидать землю, которую они возделывали, под страхом наказания. Куда бы они ни бежали, их могли схватить и вернуть на прежнее место проживания; это право господина называлось suite или parée. Крепостного можно было завещать, продать или обменять вместе с землей, на которой он жил. Он не имел права являться в суд или давать показания в суде, в особенности по делам, касавшимся свободных людей. Крепостным был закрыт доступ в духовное сословие. В Англии их не допускали в присяжные. Лишь в редких случаях крепостному удавалось получить разрешение покинуть имение при условии, что он по-прежнему будет платить налоги и сборы, взимаемые лично с него, или же уйти со своего надела и взять с собой часть имущества, которое он смог накопить.

Еще одним, не менее суровым, ограничением свободы крепостных был запрет на вступление в брак с кем-либо не из поместья его господина, порожденный опасением, что дети от таких браков не будут принадлежать господину. Для такого брака крепостному крестьянину или крепостной крестьянке нужно было получить разрешение господина и, под страхом наказания и конфискации имущества, уплатить сбор, называвшийся formariage. Существовали определенные правила, по которым господин мужа и господин жены делили между собой крепостную семью. И наконец, ни один крепостной не имел права собственности. Аренда надела крепостным в корне отличалась от аренды надела свободным вилланом. Во втором из этих случаев земля предоставлялась на основе нерасторжимого договора, а в первом – на основании одного лишь желания господина и по соглашению, которое всегда могло быть расторгнуто. Для свободного крестьянина условия аренды и взимаемые с него платежи были фиксированы, для крепостного господин мог их изменять по своему желанию, то есть ухудшать условия и увеличивать платежи, когда хотел. Арендованный надел свободного виллана становился наследуемым и отчуждаемым, как настоящая собственность, но надел крепостного никогда не считался его собственностью даже в смысле пользования. В принципе такой надел не наследовался и не отчуждался, то есть крепостной не мог распорядиться им – обменять, продать или завещать. Ради того, чтобы земля была хорошо возделана, господа все же разрешали крепостному передавать по наследству надел, который он обрабатывал, поскольку такой крестьянин лучше трудился. Но крепостной мог передать надел только своему прямому наследнику, а тот должен был заплатить налог – выкуп за право мертвой руки (mainmorte), которым была обременена эта земля. Этот налог был словно нестираемый знак принадлежности человека к крепостному сословию, и потому крепостного называли mainmortable – «подлежащий праву мертвой руки».