Проза и публицистика - Иннокентий Федоров-Омулевский

   Заглянул было к нему и Балашов, но после двух-трех отрывистых фраз постояльца деликатно поспешил стушеваться. Солнце начинало уже играть красноватыми лучами на окнах, а Лев Николаевич все еще продолжал шагать из угла в угол, упорно обдумывая что-то. Наконец, медленно поправляя очки, он остановился перед кучкой сложенных у стены чемоданов, нетерпеливо порылся в верхнем из них, потом досадливо сбросил его на пол и порывисто достал из второго маленькую дорожную шкатулку с письменными принадлежностями. Матов до того был занят поглотившей его теперь мыслью, что, садясь писать к столу, он машинально, сам не зная зачем, зажег свечу, как будто не подозревал, что в комнате совсем светло еще. Листик почтовой бумаги заметно дрожал под всегда самоуверенной рукой доктора, пока она лихорадочно набрасывала следующие строки:

   "Милостивая государыня, Евгения Александровна, при нашей неприятной встрече сегодня утром вы изволили заявить мне, что сочли бы за бесчестие видеть меня у себя в доме. Позвольте мне надеяться, по крайней мере, что вы не сочтете новым позором для себя, если я в качестве человека, не имеющего никаких причин не уважать вас, решаюсь немедленно потребовать от вас отчета в вашей дерзкой фразе, которую, в силу указанного сейчас мотива, ни в каком случае не могу оставить без разъяснения. Может быть, мне суждено получить отказ и в этом, совершенно справедливом требовании.. Тогда я вынужден буду обратиться к вам уже с прямым вопросом: соответствует ли ваша смелость на словах храбрости на деле? Вы назвали глупостью мои слова, когда я выразил сожаление, что на вашем месте не было в ту минуту мужчины. Позволяю себе спросить теперь: какого же удовлетворения могу я получить от женщины за незаслуженно наложенное ею пятно на мою честь? Потрудитесь принять в соображение при этом, что я всегда считал ваш пол равноправным с моим и привык видеть в каждой женской личности тот высокий образ, какой носила и моя покойная мать. Честный ответ на честный вопрос обязателен, по-моему, для всякого сколько-нибудь уважающего себя человека, и если вам угодно будет обойти молчанием настоящее письмо, то я не поставлю в особенную честь себе, что потрудился написать его.

   А пока примите, милостивая государыня, искреннее уверение в моем совершенном почтении.

Лев Матов".

   Кончив писать, доктор впал в минутное забытие и, даже ни разу не пробежав вновь глазами своего оригинального наброска, стал торопливо заклеивать его в конверт петербургской работы с изящно вытиснутыми буквами на месте печати. "Кажется, уж я и сам начинаю сходить с ума на здешней заразительной почве",– подумал он только, быстро подписывая адрес.

   – Любезный хозяин! – позвал наконец Лев Николаевич Балашева, слегка приотворив дверь в его половину.– На одну минутку.

   Никита Петрович не замедлил явиться.

   – У меня будет к вам большая просьба, хозяин,– обратился к нему Матов, смущенно повертывая в руках только что изготовленное письмо.– Не возьметесь ли вы передать вот эту записку сегодня же г-же Белозеровой?

   На лице старика, в свою очередь, выразилось крайнее смущение.

   – То есть эвто помещице нашей, што ли? – медленно переспросил он, почесав кончик правого уха,

   – Да.

   – Не могу никак я тепериче эвтого самого, не могу, хоть бы и рад угодить тебе всем сердцем,– проговорил Балашев, выступая на полшага вперед.– Эку ты мне задачу мудрену задал! – вздохнул он после минутного молчания.– Как ни верти ее – все, значит, дело дрянь выходит: перво-наперво, меня туды дальше двора и не пустят; второ, коли н проберусь как-нибудь на кухню, дак опять же; в горницу не допустят, а записочку вашу никто не посмеет к ней понести, эвто уж как пить дай. Неладное вы дело задумали... Да тебе что от нее надо-то, ты мне скажи?

   – Просто пишу ей, что хочу познакомиться,– солгал Матов.

   – Эка ты задача, право! – повторил Балашев, опять почесав кончик уха.

   – Уж как-нибудь сослужите вы мне эту службу, хозяин,– вкрадчиво попросил доктор.– Вот мы и поквитаемся за ружье.

   – Так, так...– задумался Никита Петрович.

   – Так что же, хозяин? Решайтесь! – уговаривал его Лев Николаевич.

   – На эдаки дела тоже решиться, дак надо сперва с подушкой ночь потолковать... Ну! Да уж нечего делать, человек-то ты будто душевный, надо как-нибудь оборудовать дело; для другого кого не достичь бы того и за тысячу рублев, а для тебя завсегда удружу. Мы вот ужо как эвто справим: Авдотью я туда пошлю – верное так дело-то у нас будет: Евгения Александровна ее любит. Э-эх! – с чувством заключил Балашев.– За что ружье... да я не знаю... да я бы, кажется, девки тебе моей не пожалел, не токмо што... Вот што!

   – Постараюсь пригодиться и я вам в другой раз,– ласково заметил Матов, вставая и трепля старика по плечу.– Спасибо, хозяин!

   После непродолжительных совещаний Авдотья Никитична накрылась красным платком и отправилась в путь. Доктор торжествовал теперь, уверенный, что его письмо дойдет, по крайней мере, по назначению. Тем не менее он сидел как на иголках, дожидаясь возвращения хозяйской дочери. Прошел, однако, час, а ее все но было; убежало еще полчаса – все нет. Наконец, когда на двор залегла уже темная ночь, Лев Николаевич невольно вздрогнул, услышав скрип отворяемой наружной двери и шорох торопливых шагов в сенях. Это действительно возвратилась Авдотья Никитична.

   – Ну что?.. Благополучно ли сходили? – не дал ей Матов даже переступить порога.

   – Кабы знала я, так ни за что бы не пошла; лучше и не посылай в другой раз,– сердито ответила девушка, запыхавшись от скорой ходьбы.– Евгения Александровна таку мне гонку за тебя дала, што я просто со стыда у ней сгорела... На вот, читай... писулька тебе,– прибавила она, неловко доставая из-за ворота рубашки запечатанную черным сургучом записку.– Все тут тебе прописано.

   И Авдотья Никитична, наскоро передав доктору принесенный ею ответ, тотчас же ушла, с явным неудовольствием хлопнув за собой дверью.

   Лев Николаевич мельком взглянул на адрес записки, кратко гласивший: "Г. Матову",– и с лихорадочным нетерпением распечатал ее, как будто дело шло о его жизни. Действительно, содержание этой "писульки" было не совсем обыкновенно. Хотя доктор и мог ожидать от ее автора какой-нибудь новой эксцентричной выходки, но то, что прочел теперь Лев Николаевич, поразило его самым неожиданным образом. Вот что ему писали:

   "Милостивый государь, честный ответ на честный вопрос обязателен и по-моему. В силу только этого я отвечаю вам. Впрочем, ответ мой будет немногословен. Вот он: попросите вашего уполномоченного обратиться завтра за необходимыми условиями к лекарю здешней женской больницы Августу Карловичу Зауэру, которого я, со своей стороны, избираю свидетелем. Он занят все утро до четырех часов, а с этого времени будет ожидать до позднего вечера помянутого визита.

   Готовая к услугам вашим Е. Белозерова.

   Примите, милостивый государь, к сведению, что я стреляю мастерски".

   Матов решительно не хотел верить своим глазам, пробегая этот категорический ответ, так смело набросанный мелким, но твердым, почти мужским почерком.

   – И подобный ответ пишет мне женщина? Да ведь это наконец настоящее безумие!

   Доктор порывисто вскочил со стула и опять зашагал по всем комнатам.

   – А между тем из уважения к ней я не вправе уже отступить теперь, тем более, что сам первый затеял всю эту нелепость... Но разве я желал этого именно? Я хотел только, чтобы она заочно извинилась передо мной за свое неуместное выражение или, по крайней мере, разъяснила мне мотив его... Нет! Во всяком случае, это чушь... во всяком случае, нужно употребить все силы, чтоб предупредить несчастие... Впрочем, какое же несчастие? Разве поднимется когда-нибудь моя рука стрелять в женщину, хотя бы ее пуля и пронизала меня насквозь?.. Что за чепуха такая! Просто нужно ехать, ехать и ехать отсюда, и чем скорее, тем лучше. Наконец, у меня даже нет секунданта: где я найду его здесь? Ни души знакомой... Ну, это-то, положим, Лев Николаевич, еще недостаточная причина для отказа! – раздражительно накинулся на себя доктор, продолжая рассуждать вслух и еще порывистее шагая от угла в угол.

   "Пусть же будет все так, как она хочет, но ни единой кровинки не прольется... За это я ручаюсь!" – мысленно решил, наконец, Матов, подходя к постели.

   Он бросился в нее нераздетый и почти тотчас же заснул каким-то гнетущим, далеко но освежающим сном...

   Пасмурное утро стояло над Завидовом, когда проснулся доктор. Солнце уже но посылало ему сегодня в окна приветливых лучей; оно как будто хотело подделаться под настроение его души, на дне которой тоже затаилось теперь какое-то непреодолимое уныние. Облокотясь левой рукой на изголовье постели, Лев Николаевич долго просидел на ней в таком положении, весь погруженный в глубокую, невеселую думу. Он не заметил, как Авдотья Никитична раза два осторожно заглянула к нему в дверь, желая, вероятно, удостовериться, проснулся ли жилец; даже звяканье чайного прибора и шипенье поставленного на стол самовара не могли сразу вывести его из этого раздумья. Матов только тогда очнулся, когда хозяйская дочь окликнула его с ласковой насмешкой: