Ночь длинных ножей. Борьба за власть партийных элит Третьего рейха. 1932–1934 - Макс Галло

Оба министра в фуражках, а у Геббельса на рукаве повязка со свастикой. Он садится рядом с Леем. Низкорослый, гримасничающий, на фоне массивного Лея он кажется мелким и незначительным человечком. «Когда власть становится сильной, жестокость уже не нужна», – заявляет Лей. Начав свою речь с аналогичного заявления, Геббельс обрушивает весь свой гнев на врагов режима, размахивая при этом сжатым кулаком. Они прячутся под разными личинами, порой под маской офицера или интеллектуала, иногда под маской журналиста или священника. Штурмовики ревут от восторга. Карл Кудер, сидевший в последних рядах, вспоминает, что, когда Геббельс заявил: «Это всегда одна и та же клика... жизнь так ничему их не научила... завтра они будут вести себя точно так же, как вчера», мы с товарищами вновь «увидели нашего Геббельса и наш рейх». Услышав критику в адрес юнкеров, офицеров и интеллектуалов, Кудер и его товарищи разражаются радостными криками. «Мы орали так громко, что сорвали себе голос». Когда Геббельс говорил о революционной дисциплине и преданности долгу, они его не слушали, но когда он выкрикнул: «Я убежден, что у нас есть силы делать все, что мы считаем нужным. Наша сила не знает преград», они снова заорали от восторга.

«Наша сила не знает преград». Штурмовики и члены гитлерюгенда подхватывают этот лозунг. Они бегут к широкому главному входу, чтобы проводить Геббельса до машины. «Мы подумали (наконец-то нам сказали), что мы все делаем правильно, мы были уверены в этом», – вспоминает Карл Кудер. Разве Геббельс не проклял всех Папенов Германии, а также тех, кого постоянно разоблачают Рем и его сторонники? Кудер добавляет: «Геббельс уехал из Эссена около двенадцати часов. Нам сказали, что он летит в Гамбург на Немецкое дерби».

Небо над Гамбургом серое, с легкими облачками, которые тянутся параллельными полосами. Идет легкий дождик, но на ипподроме собралась большая толпа. Дерби, впервые проведенные в 1869 году, привлекают представителей всех классов. На лужайке, несмотря на дождь, толпятся рабочие. Специальный поезд привез представителей дипломатического корпуса, которые после дерби посетят Кильскую регату. На трибунах много официальных лиц, они салютуют друг другу. Сюда приехали члены правительства рейха и Пруссии, включая директора Национального спорткомитета Чаммера фон Остена. На дороге, ведущей в Гамбург, выстроилась череда машин длиной больше километра. Неожиданно мимо этих машин в сопровождении двух мотоциклистов проезжает служебный лимузин. Это едет на дерби Франц фон Папен. Когда он появляется на центральной трибуне, к нему со всех сторон подходят люди; звучат аплодисменты. Вице-канцлер рассказывает об этом так: «Я отправился в Гамбург на Немецкое дерби. Как только я появился на трибуне, тысячи людей бросились ко мне, крича: «Да здравствует Марбург, да здравствует Марбург!» – совершенно неожиданное явление, поскольку гамбургцы обычно довольно флегматичны и поскольку мы собрались на спортивные состязания, а не на митинг. Весть о приезде вице-канцлера достигает задних рядов, и аплодисменты становятся громче. Люди напирают. Я не мог и шагу ступить – сотни радостных людей преграждали мне путь, и вскоре я почувствовал себя окруженным».

Офицеры СС не скрывают своего недовольства, а увешанные медалями штурмовики покидают трибуну. Спонтанная демонстрация носит, несомненно, политический характер. Папену аплодируют потому, что он осмелился сказать правду о жизни Третьего рейха.

Но вот появляются лошади, и внимание толпы переключается на них. Начинается первый забег. По внешней дорожке бежит Оршауф, большой, вытянувшийся в струнку жеребец, который нервно бьет копытами о землю. По внутренней дорожке бежит Агалир, умело направляемый своим жокеем, во втором ряду Фаландер. Вперед сразу же вырывается Граф Альмавива. Он бежит под низко нависшим небом, в тишине, нарушаемой время от времени отдаленными криками, которые усиливаются, когда Афанасий, подстегиваемый своим жокеем Блинценом, неожиданно вырывается вперед. Это захватывающее зрелище, не нарушаемое даже погодой. Дождь прекратился, только из-под копыт жеребцов во все стороны летит мокрая грязь. В конце первого заезда у входа на ипподром раздаются приветственные крики – это приехал Геббельс, произнесший в Эссене речь. Он бешено жестикулирует и выглядит возмущенным. Помощники только что рассказали ему, какую встречу устроили Папену гамбурщы. Он отказывается садиться в ложу с человеком, которого только что критиковал, человеком, символизирующим клику, которую «жизнь так ничему не научила». Он проходит на лужайку и смешивается с толпой рабочих. Его узнают и приветствуют аплодисментами. Папен отмечает в своих мемуарах: «Раздалось несколько жидких хлопков – гамбургцы вежливые люди, – и все».

Папен несколько минут раздумывает, но, чувствуя, что симпатии собравшихся на его стороне, берется поставить Геббельса на место. «Я решил извлечь максимум пользы из настроения толпы. Мне представилась прекрасная возможность выяснить, одобряют ли мою Марбургскую речь только представители высшего класса или и широкие массы тоже. Поэтому я, вслед за Геббельсом, спустился на дешевые места, где меня приняли еще лучше, чем наверху. Грузчики, студенты и рабочие устроили мне бурную овацию. Геббельс не смог этого перенести и, позеленев от злости, отказался от участия в официальном банкете».

Министр пропаганды покидает ипподром и уезжает в Берлин. Он дает распоряжение Герлицеру, помощнику гаулейтера столицы, высмеять Папена в своей газете. Гейдриху и Гиммлеру немедленно сообщают о случившемся в Гамбурге, а Гитлер, отдыхающий в своем шале в Берхтесгадене, получает подробный отчет. Несмотря на энтузиазм в Эссене счастливых членов гитлерюгенда и языческий фестиваль в честь солнцестояния, продолжают существовать фон Папены и Клаузенеры, группировка более или менее решительно настроенной оппозиции. Как и СА, которые вместе с Ремом ждут, надеясь извлечь пользу из выступления реакционной клики, которую разоблачил в своей речи Геббельс.

Гитлер слушает, размышляет и отдыхает, глядя на покрытые снегом пики. Он должен сделать выбор, чувствуя, как возрастает нетерпение обеих сторон. Папен приобретает сторонников, Рем собирает силы, Гиммлер и Гейдрих рассылают своих убийц по всему рейху, а солдаты Черной гвардии готовятся обрушиться на свои жертвы, как только поступит приказ. Пока внимание всей страны сосредоточено на простых летних удовольствиях, пока народ проводит последнее воскресенье июня в неведении и покое, момент для принятия решения и перехода к активным действиям становится все ближе и ближе.

Франц фон Папен возвращается в Берлин через несколько часов после Геббельса.

Банкет, устроенный магистратом Гамбурга для видных государственных деятелей, приехавших на дерби, удался на славу. Несколько офицеров СА, агрессивно настроенных и много выпивших, старательно избегают вице-канцлера. Поспав несколько часов, Папен утром в понедельник 25 июня снова уезжает из Берлина. Он отправляется в Вестфалию, на свадьбу своей племянницы.

Во время венчания, на котором присутствуют несколько офицеров рейхсвера, фон Папен выглядит встревоженным и отстраненным. Несколько раз его личный секретарь приносит ему послания и депеши. Лицо вице-канцлера напряжено; он улыбается молодоженам и их родителям, но мыслями далеко отсюда. От Нюрнберга до Кельна, по всей стране его критикуют в газетах. Папен имеет большой опыт в управлении государством и политической деятельности, чтобы понять, что в стране растет напряжение и что нацисты, получившие власть, готовятся к решительным действиям.

Геринг, тщательно подбирая слова, говорит в Нюрнберге: «Нам нужно кипение страстей, а не холод разума». Его бледное, тяжелое лицо дрожит от напряжения. Он предрекает великие события: «Вскоре мы увидим, как Германия, которую так часто предавали и унижали, превратится в величайшую из цивилизованных стран». Папен думает, какого рода будут эти великие события. Он получает текст еще одной речи. В этот самый момент по кельнскому радио выступает Гесс, и его речь передают по всей стране. Выступление второго после Гитлера человека в партии в понедельник – это что-то неслыханное. Зачем это Гесс явился в Кельн? Зачем все чиновники были поспешно собраны в Буцвейлерхофском аэропорту? Зачем в последний момент был вызван почетный караул СА с гаулейтером Грохе и бригаденфюрером Ховелем во главе и отвезен для встречи рейхсминистра? Гесс приехал в Кельн с одной-единственной целью – произнести по радио речь, а потом вернуться в Берлин. Все это очень странно, и все говорит об импровизации и решимости, словно давно вынашиваемое решение было наконец принято и власти решили приступить к активным действиям. Гесс очень возбужден, его речь эмоциональна, но сумбурна – он угрожает в ней всем подряд: и Папену и Рему, повторяя и всячески подчеркивая следующую мысль: «Есть только один человек, который выше всякой критики, – это фюрер. Все знают, что он всегда был прав и всегда будет прав. И сила национал-социализма заключается в безраздельной преданности и беспрекословном подчинении фюреру, в точном выполнении его приказов. Его задача – определить судьбу Германии». Гесс обрушивается на критиков нацизма, а потом, тщательно подчеркивая слова, произносит несколько фраз, каждая из которых содержит скрытую угрозу: «Горе тем, кто своими тяжелыми сапогами сокрушает хрупкую сеть стратегических планов фюрера, полагая, что это позволит быстрее достичь нашей цели. Эти люди враги революции». На кого же намекает Гесс, как не на Рема и его нетерпеливых штурмовиков? Еще одно предупреждение: «Следует подчиняться только приказам фюрера, которому мы все поклялись в верности. Горе тем, кто теряет веру, кто думает, что может послужить делу революции, устраивая мятеж».