«Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ) - Альфина

— А вы всё-таки эксцентрик, — когда Гныщевич вырулил из кухни к чёрному ходу, его снова нагнали, на сей раз — барон Каменнопольский. — Я даже и не знаю, ужасаться или восхищаться! И мсье Армавю… Что с ним?

— Он нашёл истину, — Гныщевич с удивлением обнаружил, что истина получилась обширной, а на улице совсем стемнело.

— Я понимаю, что вы наверняка заняты, но… Не уделите мне пару часов? — Каменнопольский умудрился потерять супругу окончательно и ухватил бы за локоть Гныщевича, если бы тот не увернулся. — Я обдумал ваши слова и понял, что нам следовало бы заглянуть в Восточную часть вместе. Ну, чтобы оценить масштабы необходимых санитарных мер. Это ведь недалеко…

— Вы что, без меня вшей найти не можете?

— Могу, но… честно говоря, вы больше моего смыслите в хозяйственных вопросах, — смутился Каменнопольский. — Понимаете, арестанты там… Как бы это… Изукрасили, — страшным шёпотом признался он. — Я не уверен, можно ли их художества вывести или нужно менять всю…

— J'ai compris, — перебил его Гныщевич и бросил сопротивляться.

Когда они вышли из Старшего района в многострадальный Конторский, на него напала некоторая мечтательность. Несмотря на то, что Конторский район считался приличным, фонари тут, в отличие от Старшего, стояли редко и светили тускло. Но с запуском новой электрической станции это изменится — и тогда-то конторские любители повозмущаться осознают глубину своей ошибки!

Поразительным образом эта мысль грела сильнее, чем l'état de choc европейских гостей. Всё же в душе Гныщевич — очень добрый и альтруистический человек.

К середине Конторского, впрочем, спина доброго и альтруистического человека Гныщевича почуяла: что-то не так. Он инстинктивно отступил от фонарного света на середину дороги.

— Не оборачивайтесь, — шепнул Гныщевич Каменнопольскому, — за нами следят.

— Следят? — чересчур громко охнул тот. — Кто?!

«Кого» было человек восемь, не меньше. О compétence господина генерала Охраны Петерберга это, конечно, говорило многое.

— У вас есть оружие? — Гныщевич, отыскав относительно удобное место на углу, замедлил шаг.

— Револьвер…

— Ну так достаньте!

Увидев, что цель их замедлилась, восемь человек перестали скромничать и перешли на бег. А вот ходил бы Гныщевич до сих пор при солдатах, вышел бы честный бой! Почти даже равный.

— Qui êtes-vous? — развернулся он на каблуках, упирая руки в бока. — И о чём бы вы в этот славный вечер хотели поговорить?

От восьмёрки крепкого вида ребят ответа не последовало. Он прозвучал с неожиданной стороны.

— Вы арестованы, — голосом, полным восторга от самого себя, объявил Каменнопольский, упирая Гныщевичу револьвер в бок.

О, этот славный момент, когда время растягивается, позволяя подумать о чём угодно, а тело напрягается, выбрасывая лишние мысли прочь! Гныщевич не успел ещё понять, что происходит, но рука его уже протянулась к голенищу.

Рука барона Каменнопольского тоже не медлила, и правое плечо окатило горячей, дикой болью.

En fait, настоящий мастер драки должен усвоить только одно правило: никогда не делай то, чего ожидает твой противник, даже если это инстинкт. Главное в хорошей драке — научить тело не реагировать на боль. Не сгибаться, если ударили в живот; не наклоняться, если вывернули руку. У Гныщевича имелась обширная практика, поэтому движение он не прекратил, дотянулся до ножа и, не поднимаясь, пнул Каменнопольского каблуком в лодыжку со всей силой, которую допускала неловкая поза. Во рту стало мокро (прокусил губу, стремясь не почувствовать выстрела?).

Второе важное правило хорошей драки: не зевай.

Каменнопольский споткнулся, и этого Гныщевичу хватило, чтобы подскочить и протаранить его макушкой в грудь. На безопасном от генерала расстоянии свистнула ещё пара пуль. Руку с револьвером Каменнопольский отвёл в сторону, но рука интересовала Гныщевича куда меньше, чем генеральское горло.

Брать генерала Каменнопольского заложником нынче в моде.

В отличие от мсье Армавю, способного в ответственный момент хотя бы ткнуть в причинное место, Каменнопольский попытался Гныщевича стряхнуть, но добился только шипения (плечо манёвру не обрадовалось).

— Кто, говорите, арестован? — насмешливо поинтересовался тот, прячась от восьми солдат (а это были, конечно, солдаты — кто ж ещё?) за не слишком широкой, но для скромных его габаритов достаточной генеральской спиной. — Револьвер-то бросьте, зачем он вам теперь.

— Это вам не поможет, — прокряхтел Каменнопольский, но именной гравированный револьвер всё же простучал по брусчатке. — Вы ранены, долго вам не продержаться.

— Ничего, когда я утомлюсь, я просто вас зарежу, и мне сразу станет легче.

Солдаты торопливо брали их в кольцо, а Каменнопольский вовсе не спешил двинуться вслед за Гныщевичем к ближайшей стене. Это осложняло дело. Единственным вообразимым вариантом оставались переговоры, ибо Гныщевич не Хтой Глотка, чтобы перерезать горло троим, пока те догадаются дёрнуть крючок.

Да даже если б был, противников-то восьмеро.

Переговоры так переговоры.

— За что это вы надумали меня арестовать? — вопросил он в генеральское ухо достаточно громко, чтобы и солдаты при желании сумели включиться в беседу.

— За что вы арестовывали людей в период революции? — фыркнул Каменнопольский. — За преступления против Петерберга. Сдавайтесь и пойдёмте по-хорошему.

Он совершенно не паниковал, хотя имел все на то основания. Почему? Ткнуть ножом у него ловкости не хватит. Ещё какие-то заготовки?

Солдаты тем временем замкнули кольцо. Это было неудачно. Гныщевич выбирал угол с расчётом на то, что двое легко сумеют тут разбежаться, поделив между собой преследователей. Что Каменнопольский окажется лживой скотиной, он не рассчитывал.

Задним числом это казалось наивным.

— Это вы сдавайтесь, — предложил Гныщевич. — Пока что у меня складывается впечатление, что я в лучшем положении.

— Иллюзия. Иллюзия! Подумайте сами. Вам больно, вы теряете кровь. Скоро ваша рука ослабнет.

— Но тебя-то я прирезать успею, — промурчал Гныщевич в самое каменнопольское ухо. Тот ощутимо задрожал, но ответил:

— При восьми свидетелях. И потом, если вы… если вы меня убьёте, у солдат не останется причин сдерживаться.

— Да ты шутник. Если б я не нужен был тебе живым, мы б уже не разговаривали. А раз так, давай разговаривать!

Как ни прискорбно, Каменнопольский был отчасти прав. Гныщевич никогда раньше не получал пулевых ранений и не представлял, к чему те ведут. Правая рука его почти полностью онемела, по лицу катились слёзы. Тянуть время было опасно, но что ещё-то поделаешь — не убивать же в самом деле генерала при восьми свидетелях?

— Например, расскажи своим друзьям, что ты перепутал жертву, — разозлился Гныщевич и в припадке воистину мистического вдохновения прибавил самую страшную угрозу, которую только мог озвучить Каменнопольскому: — А не то я порежу тебе лицо.

Угроза возымела эффект. Каменнопольский замер и призадумался.

А потом всю правую сторону Гныщевича свело судорогой.

Он думал, что в него снова выстрелили; тёмную улицу в Конторском районе залило таким ослепительным светом, будто здесь снимали фотокарточки, и ничем, кроме пули, подобная боль, конечно, оказаться не могла. Это было бы естественно: при всём желании Гныщевич не сумел бы обернуться лицом ко всем солдатам сразу, хоть и вертелся как угорелый.

Но через секунду, когда нож уже улетел во тьму, он понял, что выстрела не было. L’improvisation солдат заслуживала похвалы.

Один из них просто метнул ему в простреленное плечо сапог.

Каменнопольский успел вывернуться из захвата и стоял теперь напротив Гныщевича, белея в тяжёлой апрельской ночи своим сюртуком, как пресловутый призрак.

— Я думал, генерал, мы друзья! — закричал Гныщевич, чтобы не завопить бессловесно. — Вас так обидела моя escapade в адрес европейцев? Мы ведь договорились о солдатах…

— И они без шинелей, — победоносно хмыкнул Каменнопольский.

— …Разве я вообще не зарекомендовал себя как человек, с которым можно договориться? К чему вам аресты? Я бы понял, если бы вы сделали это публично, это был бы жест, но на тёмной улице… И мне, конечно, льстят восемь человек, но не перегибаете ли вы палку?

Каменнопольский не сообразил даже подобрать собственный револьвер, от которого Гныщевич отволок его на пару шагов. Стрелковое оружие вообще бесчестно, правы тавры. Удобно, когда исполняешь приговор, но бесчестно. С ним любой дуб справится. И где все патрули?

Гныщевич успел нырнуть за револьвером, но при таком приземлении не опереться на руки невозможно. Улица взорвалась перед ним белыми пятнами, окуная солдат, генерала, фонари и дома в контрастную тьму. А потом во тьме растворился уже сам Гныщевич, сражённый наповал тупой болью в затылке.