На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии - Синдаловский Наум Александрович

С тех пор количество пословиц и поговорок, в которых подчеркивается «женское» начало Москвы и «мужское» Петербурга, множится и множится. «Москва девичья, Петербург — прихожая», надо полагать, прихожая, где толпятся многочисленные претенденты на руку и сердце единственной капризной красавицы; «Москва женского рода, Петербург — мужского»; «Москва — матушка, Петербург — батюшка»; «Москва невестится, Петербург женихается».

И действительно, Петербург всегда был городом более мужским, чем женским. Его население составляли преимущественно чиновники правительственных ведомств, солдаты и офицеры гвардейских полков, студенты университета и кадеты военных училищ, фабричные и заводские рабочие. В XIX веке более двух третей жителей Петербурга были мужчины. Но и в 1970-х годах, когда этой разницы давно уже не существовало, в городе бытовала пословица: «В Ленинграде женихи, а в Москве невесты». И это не было данью традиции. Скорее всего, речь шла уже не о сравнительной численности женихов и невест, а об иных свойствах юных претендентов на брачный союз. В народе высоко ценилась просвещенность и образованность, внутренняя культура и цивилизованность молодых ленинградцев, с одной стороны, и пресловутая домовитость московских красавиц — с другой.

Во всяком случае, фольклор всегда старался подчеркнуть разницу между представителями обеих столиц. В трамвай входит дама. Молодой человек уступает ей место. «Вы ленинградец?» — спрашивает дама. «Да, но как вы узнали?» — «Москвич бы не уступил». — «А вы москвичка?» — «Да, но как вы узнали?» — «А вы не сказали мне спасибо».

Признаки мужского и женского начала в столицах отмечены не только в низовой, фольклорной культуре. Вкус к раскрытым в пространство широким проспектам и прямым улицам, тяготение к острым, прямым углам в зодчестве и к логической завершенности архитектурных пространств заметно отличали Петербург от Москвы с ее запутанными лабиринтами узких переулков, тупичков и проездов, уютными домашними двориками и тихими особнячками чуть ли не в самом центре города. Впрочем, хорошо известны не только архитектурные и градостроительные различия. На фоне подчеркнуто ровного, уверенного и достаточно твердого петербургского произношения, которое москвичи язвительно приписывали гнилому воздуху финских болот и дрянной погоде, когда «не хочется и рта раскрыть», выигрышно выделяется мягкость и певучесть московского говора. Роковой юношеский максимализм революционного Петрограда противопоставляется степенной осмотрительности сдержанной и флегматичной матушки-Москвы. Наконец, не случайно по отношению к Москве используется существительное женского рода «столица», в то время как Петербург в представлении многих — скорее стольный град.

Этой удивительной фразой, выражающей высшую степень приблизительности, неточности, словарь петербуржцев обогатился в середине XIX века, благодаря появлению второго, нового варианта мемориальных Нарвских триумфальных ворот. «Трухмальные» ворота, как их часто называли простодушные обыватели, и в самом деле возводились дважды, на разных местах, в разное время, из разных материалов и по проектам разных архитекторов. Вторые, существующие ныне ворота — и те, и не те, что первые.

Первые Триумфальные ворота были установлены на границе города, вблизи Обводного канала в 1814 году. Они предназначались для торжественного прохождения гвардейских частей русской армии — победителей Наполеона, возвращавшихся из Парижа в столицу Отечества. Ворота строились по проекту архитектора Джакомо Кваренги. Это была величественная однопролетная арка, украшенная колоннами ионического ордера и увенчанная фигурой Славы, управляющей шестеркой коней. Все лето 1814 года через Триумфальные ворота, приветствуемые ликующими петербуржцами, в город вступали полки, славные имена которых золотом сияли на фасадах ворот.

Вид Нарвских триумфальных ворот. К. П. Беггров по рисунку К. Ф. Сабата и С. П. Шифляра. 1823 г.

Но возведенные из недолговечных материалов — дерева и алебастра — ворота постепенно ветшали и через десять лет уже представляли серьезную угрозу для прохожих. В то же время все понимали, что столица империи не может лишиться памятника славы и доблести: еще свежи были воспоминания о войне, еще живы были ветераны.

Ворота решили восстановить. Но уже «в мраморе, граните и меди», как об этом было сказано в «высочайшем рескрипте». К тому времени граница города передвинулась на запад от Обводного канала, там и решено было установить новые ворота. Их проектирование было поручено архитектору В. П. Стасову. Строгий и последовательный классицист, он в основном сохранил замысел, идею и пропорции кваренгиевских ворот. Конную группу для них создал П. К. Клодт.

Торжественное открытие новых триумфальных ворот состоялось 17 августа 1834 года, в двадцатую годовщину возвращения русских войск на родину. Тогда-то остроумные петербуржцы и предложили новую уникальную формулу приблизительности, или неопределенности: «Плюс-минус Нарвские ворота».

Дважды за всю свою долгую историю старинное название острова Голодай вошло в пословицы. И оба раза благодаря ассоциации со словом «голод». Первый раз давно, еще в XVIII веке, в связи с содержавшимися на острове каторжниками, сострадание к которым родило среди петербуржцев пословицу: «Голодай да холодай, а колоднику отдай». Отсюда будто бы и остров так назван. Второй раз это произошло через двести лет, уже в наши дни, во время блокады Ленинграда. В то время на острове Голодай находилось трамвайное кольцо, откуда начинался один из самых протяженных маршрутов — № 4. Он проходил по Васильевскому острову, пересекал Неву по Дворцовому мосту, продолжался по Невскому проспекту, поворачивал на Лиговку и заканчивался вблизи старинного Волкова кладбища. Его хорошо знали и им пользовались практически все ленинградцы. Люди они были самые обыкновенные. И проблемы у них были самые обыкновенные, человеческие. «Как поживаешь?» — спрашивает при встрече один блокадник другого. «Как трамвай четвертого маршрута: поГолодаю, поГолодаю — и на Волково».

Другим, столь же продолжительным путем следовал трамвай маршрута № 6. Он также начинался на острове Голодай, но заканчивался у ворот Красненького кладбища. В фольклорной летописи блокады сохранился и этот маршрут: «ПоГолодаю, поГолодаю — и на Красненькое».

Одним из самых коротких маршрутов того времени был одиннадцатый. Он проходил по тому же Голодаю и делал кольцо недалеко от Смоленского кладбища. Можно сказать, маршрут был свой, островной, домашний. Многие его просто игнорировали, предпочитая пешие путешествия: «ПоГолодаю, поГолодаю, да и пешком на Смоленское».

Один из самых успешных архитекторов так называемого «второго», или «рядового», плана петербургского строительства второй половины XIX века Николай Павлович Гребенка был выходцем из Украины. Он родился в Полтавской губернии. В 1835–1843 годах учился в Петербургской академии художеств на архитектурном отделении, в 1852 году стал академиком архитектуры. Пик его деятельности пришелся на 1850–1870 годы, когда массовое строительство доходных домов приобрело в Петербурге невиданный до того размах.

В петербургский городской фольклор Гребенка вошел благодаря доходному дому купца В. Г. Жукова, построенному им в 1845 году на углу Гороховой и Садовой улиц (№ 34/31). Четырехэтажный дом на высоких подвалах был возведен в невиданно короткий срок, всего за 45 дней. Тогда-то среди архитекторов, строителей, да и просто горожан и возникло устойчивое словосочетание, на долгое время определившее популярность того или другого петербургского зодчего: «Строить под Гребенку», или «Под одну Гребенку», то есть быстро, качественно, но при этом не особенно заботясь об индивидуальном облике каждого отдельного здания.