Стальная империя - Сергей Александрович Васильев

судят!», «Пан или пропал» – оба эти девиза можно было с полным основанием поместить на гербе этого баловня судьбы. Ещё на старте своей военной карьеры Горацио усвоил, что «кто не рискует, тот не пьет шампанское», и действовал всю свою жизнь соответственно.

Служа в Египте, Китченер на свой страх и риск затеял суданскую авантюру. Необходимость включения Судана в корону Британской империи не была очевидной ни для английского командования в Египте, ни для лондонских правительственных кругов. Но Китченер рискнул, понимая, что победы во славу Британии и присоединение новых колоний – единственный шанс шагнуть в высшее общество, и не прогадал. Его военная карьера в тот период сделала стремительный, качественный скачок. С позиции младшего офицера королевских инженерных войск он в 38 лет продвинулся до генерал-адъютанта египетской армии и был представлен королеве. Монаршее благоволение, интерес и восхищение английской прессы показали Китченеру, что он всё делает правильно. У его образа действий находится множество сторонников на родине, а значит – больше наглости и решительности. Долой условности и моральные барьеры, препятствующие достижению цели! С таким настроением Горацио прибыл в 1899 году в Трансвааль и в 1900-м был назначен главнокомандующим британскими войсками в англо-бурской войне.

Газета «Новое время», официоз российского МИДа, обвиняла английских генералов во главе с Китченером в том, что их методы ведения войны были сродни псовой охоте на несчастных буров. Английские газеты, наоборот, требовали предоставить своему любимцу полную свободу, вплоть до самых жестоких мер. «Неистовый Горацио» не обманул ожидания соотечественников. В результате его бешеной активности появились печально известные концлагеря для жен и детей буров, карательные отряды мобильного реагирования. Их участники сами признавались: «воюя по-китченеровски, невозможно иметь свидетелей». Карательная практика некоторыми британскими политиками признавалась нерациональной даже с точки зрения прагматических задач, не говоря уже о моральной стороне вопроса. Но в целом новая тактика, агрессивная и безжалостная, позволила Китченеру сломать сопротивление буров, и его авторитет в метрополии взлетел на недосягаемую высоту.

Триумф в Судане и на юге Африки помимо лавров завоевателя принес генералу сомнительную международную славу палача мирного населения. Обстоятельства его победы над Омдурманом, массовые убийства раненых, осквернение гробницы Махди даже стали поводом для парламентских разбирательств. Уинстон Черчилль, в ту пору корреспондент «The Morning Post», писал, что Китченер утратил право называться джентльменом. В системе ценностей англичанина это был весьма чувствительный упрек, но только не для Горацио. Он искренне считал, что если что-то сделал «не по правилам», но Бог его не наказал, значит, Всевышнему угодно именно такое поведение, а раз так – плевать на этих столичных чистоплюев.

После победы над бурами Китченер, получивший звание генерал-лейтенанта и титул виконта, пользовался бешеной популярностью. В Британии его авторитет казался непоколебимым. Новое официальное назначение на должность главнокомандующего всеми войсками в Британской Индии и неофициальное – спасителя главного бриллианта английской короны от нашествия «русских варваров», вполне соответствовали его амбициям. Прибыв в Вейхайвей, Горацио принялся за дело с присущей ему энергией. Под видом союзнического обмена информацией он фактически переподчинил себе японскую разведку. Первую китайскую бригаду, набранную из местных жителей под командованием британских офицеров, разбил на мобильные отряды, поручив им полевую разведку, диверсии в Маньчжурии и на КВЖД. От флота, как от собственного, так и от японского, генерал требовал провоцировать русских, вынуждать их вести себя агрессивно.

«Вы должны непрерывно тыкать палкой в этот улей! – буквально кричал он на адмирала Бриджа, упершись стеком во Владивосток. – И круглосуточно держать под рукой журналистов, чтобы они на своей шкуре смогли почувствовать, насколько несносными и опасными являются русские пчелы!»

Адмиралу Бриджу эта возня активно не нравилась. Он, без сомнения, не был пацифистом, а в рамках британской морали его можно было причислить даже к «интернационалистам», одинаково ненавидевшим все нации, кроме собственной. Но как джентльмену ему претили «эти дешевые театральные трюки», поэтому втайне он искренне желал, чтобы выскочка Китченер сломал себе шею на очередной авантюре, и желательно подальше от моря, чтобы, не дай бог, флот не обвинили в том, что не уберегли «народного героя»[43]. Однако просто манкировать требованиями главнокомандующего всеми вооруженными силами Британской Индии тоже было неправильно. Командир крейсера «Орландо» Джеймс Генри Томас Бёрк застал своего адмирала, как всегда, деятельным и энергичным.

– Джеймс, вы мне давно жаловались на скуку, одолевшую после штурма Таку. Поздравляю, Всевышний услышал ваши молитвы, и теперь отдыхать не придется. Вам поручается вместе с нашими японскими союзниками потревожить русского медведя в его берлоге, но сделать это так, чтобы в агрессии обвинили именно их, а не вас… В фантазии и средствах не ограничиваю, но советую держаться хоть в каких-то рамках. Нам здесь достаточно одного mayhem-creator[44].

19 января 1902 года. Северное море

Возможно, на свете есть менее приятные места, чем январское Северное море, помеченное на русских картах как Немецкое. Но это обычно либо крайний Север, либо крайний Юг. Может быть, ещё Бискай. А чтобы рядом с тёплой Европой, между Германией и Шотландией, и такое недружелюбное – оно единственное в своём роде. Сколько ласковых поэтических эпитетов художники слова посвятили морю! Нежно-лазурное, малахитовое, изумрудно-бирюзовое сине-зелёное и прочая-прочая-прочая… Январскому Северному морю не подходит ни один из них. Вода за бортом корабля напоминает ту, что остаётся в тазике после стирки изрядно грязной, да к тому же линяющей одежды, а рваные верхушки волн сродни остаткам мыла на поверхности. Но моряки – особый народ. Они любят море любое. Поэтому, вопреки глазам своим, придумали другие определения: стальное, серое, строгое, сердитое, но всё равно желанное и родное.

– Прошли, Степан Осипович, – обернулся к бородатому адмиралу значительно менее бородатый капитан первого ранга. – Пронесла Царица небесная.

Он оглядел идущую справа колонну крейсеров. Первым по короткой злой волне легко катился мореходный «Громобой», за ним не так уверенно ковыляли «Диана», «Паллада», «Аврора», «Богатырь» и «Витязь»[45]. Капитан перешел на левое крыло мостика, окинул взглядом эсминцы и минные крейсера, конвоирующие длиннющую сигару танкера «Эммануил Нобель». «Новик» с ведомыми «Бдительным», «Бесстрашным», «Беспощадным» откровенно зарывался в холодную волну своим низким полубаком. Не лучше чувствовала себя приобретенная у немцев «Медуза». За ней, как цыплята за курицей-наседкой, все в брызгах и пене поспешали эскадренные миноносцы «Бесшумный», «Внимательный», «Выносливый». По паспорту – все «повышенной мореходности», а в действительности… Страшно даже представить, что творилось сейчас на этих крохотных корабликах водоизмещением всего четыреста тонн. По палубе непрерывно перекатывались холодные морские волны, грозя подобраться к низенькой рубке и ничем не защищенному мостику. Рука капитана дернулась, словно он собирался перекреститься, но опустилась вниз.

– Полагаете, англичане перехватили бы нас прямо в датских водах? – делано удивился адмирал.

– Да,