Условно пригодные - Питер Хёг

– Если ты сядешь сюда, нам будет легче согреться,- сказала она.

Она обнимала Августа, а я прислонился к ней. Я все-таки сказал ей это, слова получились сами собой, с этим ничего нельзя было поделать, я сказал, что люблю ее. Впервые в жизни я произнес это.

Я понял, что слова эти относятся и к Августу. Что нельзя сказать такое женщине, чтобы это одновременно не касалось и ребенка.

Она ничего не ответила. Но в этом и не было необходимости. Я давал, не требуя ничего взамен.

Мы все втроем, должно быть, спали, когда он заговорил, это по-прежнему звучало как во сне.

– В другой раз,- сказал он,- надо будет побольше их помучить. А то все было так быстро.

Я всегда знал, что он человек конченый.

15

Именно Катарина заметила это, она взяла меня за руку.

– Он исчез,- сказала она.

Туман рассеялся, и от звезд и снега стало светло. Мы пошли по его следам, на снегу были капельки крови. По пути нам попалась его повязка.

В школе нигде не было света, здание было темным, окна – черными. Так все выглядело в те ночи, когда мне не спалось. Он прошел через южный двор вдоль стены. Проник внутрь, выдавив стекло в двери. Мне всегда казалось, что очень неразумно делать щеколду у застекленной двери.

Мы поднялись на шестой этаж. Он оставил дверь открытой и не погасил свет в кабинете, но задернул занавески. Это были темные и плотные занавески – некоторые из тестов, например прогрессивные матрицы Равена, показывали на экране со слайдов.

Сначала было тихо, потом в коридоре послышались их шаги.

Мы почувствовали запах сигары Биля. Потом наступила короткая пауза, а потом появился он сам. Он шел, как будто что-то разыскивая: его голова была у самой земли. Невозможно было представить себе, что он может так низко склониться,- он всегда держался прямо. Он был в халате, правая рука была вытянута назад. Она последней показалась в дверях, за ней появился Август. Он держался за три пальца Биля – они были сломаны.

За Августом появилась жена Биля Астрид, она, как всегда, была похожа на скандинавскую богиню: прямая, с серебристыми волосами и величественная.

Лихорадка покрыла пеленой глаза Августа. Видно было, что он очень напуган. Словно маленький ребенок. Но при этом полон решимости. Он тоже обратился теперь к боли. Чтобы стереть ее с лица земли.

– Хорошо, что вы пришли,- сказал он.

Он сказал это, не узнавая нас. Мы стояли в трех метрах от него. На таком расстоянии он уже больше нас не видел.

Он дал Билю немного поднять голову.

– Пришли мои мама и папа,- сказал он.- Чтобы забрать меня.

Биль не смотрел на нас. Все его внимание было сосредоточено на Августе.

– Ты прекрасно знаешь, что случилось с твоим отцом и матерью,- сказал он.

Август, казалось, даже не пошевелился, но послышался эластичный щелчок, когда один из пальцев Биля сломался в новом месте. Он упал на колени.

Август же был невозмутим.

Левую руку он держал так, как будто что-то в ней прятал. Я немного подвинулся, чтобы лучше видеть, он, должно быть, заметил мое движение, потому что вытянул руку вперед. В руке была зажженная сигара Биля. Кроме этого, двухлитровая бутылка с бензином, по-видимому, он нашел ее на складе. Бутылка была с пробкой, между пробкой и стеклянным горлышком был засунут кусочек его повязки.

– Это как фитиль,- сказал он.- Если я поднесу к ней сигару и разобью бутылку, то мы взлетим на воздух.

Астрид Биль посмотрела на мои босые ноги – я был без носков.

– Я ушибся,- сказал я,- и не могу надеть ботинки. Это больше никогда не повторится.

Они ничего не сказали. Может быть, поскольку синяки свидетельствовали о том, что я говорю правду, может быть, потому что ничего не могли сказать.

– Мы сейчас пойдем,- сказал Август Билю.- Нам надо домой. Но перед тем, как мы пойдем, ты должен сделать признание.

Все молчали.

– Я бы мог остаться дома,- продолжал он.- Нам было хорошо, мы могли бы сидеть по вечерам, как мы только что сидели. Не слишком близко друг к другу, никто ни к кому не лезет, совсем не обязательно приставать друг к другу. И все же вместе, в тишине и покое. Если кто-нибудь хочет порисовать, он просто берет карандаш и бумагу, и никто не возражает. Никто не говорит о твоих оценках. Никого не бьют. И тут тебя притаскивают сюда. По ночам тебя привязывают, днем позади тебя сидит Флаккедам. Расскажи маме, как все может кончиться.

Поскольку Биль стоял на коленях, его лицо было на одном уровне с лицом Августа.

– Мы хотели как лучше,- прошептал он.

Еще один палец хрустнул.

Губы Биля вдруг стали похожи на наждачную бумагу, серые и словно посыпанные сухими крупинками. Он посмотрел Августу в глаза.

– Мы хотели помочь,- сказал он.- Не только детям света. И вас мы хотели увести. Из домов призраков в страну живых. Мы хотели собрать всех в датской школе. И тех, кому очень плохо, но кто имеет право на свет.

Тело Августа теперь сильно дрожало, лицо тоже стало дергаться, казалось, он все время корчит гримасы. Только рука, сжимавшая пальцы Биля, не двигалась. В ней сконцентрировалась вся оставшаяся в нем жизнь.

– А как же тьма внутри людей? – спросила Катарина.

– Свет разгонит ее,- ответил Биль.

Август наклонился к самому его уху. Они походили на двух людей, ведущих доверительную беседу.

– Так много света не может быть,- прошептал он.

Он посмотрел на Катарину. Теперь она стояла в полуметре от него, но было видно, что зрение подводит его. Протянув руку, он коснулся ее. Он дотронулся до нее левой рукой, той, в которой были бутылка и сигара. Тыльной стороной ладони он провел вверх по ее шее и щеке, огонек сигары, дым и бутылка оказались в воздухе на уровне ее глаз. Она не пошевельнулась.

– Скоро все кончится,- сказал он.- И тогда я вернусь к тебе. И мы будем сидеть, как мы сидели раньше. И Питер будет с нами. Он сейчас с тобой?

– Да,- ответила она.

– Можно мне оставить бумагу и карандаши?

– Да,- ответила она.

Его рука скользнула вниз по ее щеке.

– Вы подождете меня здесь? – спросил он.

Она не смогла ответить ему.

– Больше не надо ездить на автобусе,- сказал он.- Я купил тебе машину. Она стоит внизу.

Он повел Биля к двери.

– Август! – крикнула она.

Он остановился.

– У них есть дети,- сказала она.- Он – чей-то отец.

На это он ничего не ответил. Он просто вывел Биля из двери, и они исчезли.

Тогда Астрид Биль повернулась и вышла в коридор. Где-то открылась дверь. Мы услышали, как она зашла в соседнюю комнату. Ту, где висели школьные часы. Наверное, они починили замок. Все звуки были очень хорошо слышны: шарканье ее босых ног по полу, тихий скрип, когда она выдавила стекло. Потом завопила сигнализация.

Это был тот сигнал, который обычно звучал из всех громкоговорителей. Но на этот раз он то включался, то выключался, то включался, то выключался, он был невыносим, мы вышли в коридор, чтобы спрятаться от него, и зашли в учительскую.

Было темно, только свет заснеженного парка, звездного неба и огней Копенгагена проникал в комнату. Мы подошли к окну.

Они приехали довольно быстро. Астрид Биль, должно быть, встретила их в воротах. Когда зажгли прожекторы, она несколько раз мелькнула в их свете, по-прежнему в ночной рубашке.

Они поставили машины полукругом, не выключая фар, и включили прожекторы. Здание склада стало черным центром посреди белого снега. На какое-то время все замерло. Потом подъехали еще машины, внизу на снегу появился Фредхой. Потом все затихло. Очень резкий свет, но ничего больше. Пауза.

Потом появился Биль. Он появился из-за сарая, он был один, но по-прежнему шел сгорбившись. Его халат наполовину сполз с него, он был полураздет. Так он и бежал навстречу прожекторам.

Потом появился огонь. Собственно говоря, даже не взрыв, не что-то резкое, просто все мгновенно загорелось. Сначала вспышка от бутылки Августа, потом взрывная волна, когда на воздух взлетели канистры с бензином для газонокосилок, она сначала выбила окна и двери, затем подняла крышу, так что появился доступ кислорода,- все было кончено за минуту.

Там, где мы стояли, на самом верху, мы конечно же не чувствовали тепла, да и не слышали почти ничего.

И все-таки это не помогло, хотя мы крепко обняли друг друга и закрыли глаза, это не помогло. Свет проник через веки, все продолжалось только мгновение, но все же запечатлелось в мозгу. Во всем теле появилась боль. Как будто этот пожар все-таки добрался сюда и сжег наружный слой кожи, так что мы стали двумя ожоговыми ранами, двумя обгоревшими зародышами, приникшими друг к другу.

Я ничего не хотел видеть. Когда я все-таки открыл глаза, я посмотрел на лицо Катарины. Оно было обращено к окну. Оно было сморщенным, как у ребенка в кувезе. Боль брошенного новорожденного на старческом лице.