Условно пригодные - Питер Хёг

– Это не поможет,- сказала она.- За ними стоит нечто большее.

У нее был очень настороженный вид. Не только из-за него, но из-за чего-то другого, чего-то вокруг нас. Она была близка к чему-то важному.

– За ними дыра!

Он прокричал это. Затем обернулся и ладонью разбил стекло в шкафу. Потом прижал ладонь к осколкам стекла, которые остались в раме, и начал поворачивать ее. Только тогда к нему подбежал Хумлум и оттащил его в сторону, потом подоспел я.

Катарина стояла выпрямившись, она не сдвинулась с места. Одной рукой я держал его, другой снял с себя рубашку, оторвал от нее рукав и обвязал ему руку. Потом он отошел от меня.

Он шел вдоль шкафов и смотрел через стекло на вещи на полках, на чучела животных. Ему надо было за что-нибудь держаться, чтобы не упасть.

– Все как дома,- сказал он,- по двенадцать штук всего, со старых времен. И все закрыто, а то испачкается. У кого-нибудь есть покурить?

Я протянул ему пачку – это была его собственная – и спички. Я спрятал их перед тем, как пришли за его вещами, после того как его положили в изолятор.

Он сам зажег сигарету, но потом она выпала у него из рук, он наклонился и поднял ее. Втянул в себя дым и закашлялся.

– Черт побери, как хорошо,- сказал он.

Он держал сигарету перевязанной рукой, повязка была уже мокрой. Когда все устроится, я сделаю ему настоящую повязку и промою рану.

– Теперь ей приходится ездить на автобусе, – сказал он,- это я про маму, хотя она это ненавидит. Стоять там, держась за поручни, к которым прикасались другие люди. Хотя она и в перчатках в сеточку. Когда я вернусь, я куплю ей машину.

Казалось, что он говорит во сне. Катарина отвела его назад к столу и усадила. На лбу у него выступил сильный пот, она одной рукой поддерживала его затылок, ладонью другой руки вытирала пот.

– Никто не имеет права трогать меня,- сказал он.

Но он не стал противиться.

Мы сидели вокруг стола. Август склонился к Катарине. Она не трогала его. Просто придвинулась поближе, чтобы ему было удобнее сидеть.

В темноте были слышны какие-то звуки, я посмотрел на Оскара Хумлума, он покачал головой.

– Еще рано,- сказал он.

Август и Катарина сидели, глядя на меня,- все было в порядке. Они меня не оценивали, не желали, чтобы я сделал что-то большее. Я привел их сюда, и все было так, как и должно было быть.

Я понял, как они по-своему чисты, и неважно, что они до этого сделали. Каждый из них по-своему попытался быть самим собой. Не то что я, который никогда ничего из себя не представлял и поэтому всю свою жизнь пытался стать другим. Чтобы попасть внутрь – в настоящую жизнь.

Я видел, что они и это понимают. Что они это понимают и что все в порядке. Что я, несмотря ни на что, все равно имею для них значение.

И тогда куда-то исчезло время. Я увидел, какой Август маленький, как тот ребенок, который появится у меня позднее, хотя он тогда и был старше. В это мгновение они оба слились в одно целое, он и ребенок, и с тех пор стало невозможно их полностью разделить.

Я протянул руку над столом и погладил его по голове, он позволил мне это сделать, под моей рукой его волосы стали теплыми и совсем мягкими. Скоро он заснул. Катарина смотрела на меня.

Я огляделся.

– Хумлум,- сказал я ей.

Она кивнула, как будто уже знала это.

– «Спасайся сам»,- это было последнее, что он сказал. Он знал, что оба мы не сможем выбраться оттуда. На школе было бы вроде как слишком большое пятно, если бы пришлось выставить нас обоих. Он стоял, держа веревку в руках. Потом он наклонил голову и прислушался к звуку поезда – он не очень хорошо видел. Однажды зимой, в туалете, он рассказал мне, что когда ему было девять лет, он жил в приемной семье на Генфоренингсплас. Его будили в половине четвертого утра и отправляли в прачечную Н. Л. Денс, где все делали вид, что ему четырнадцать лет, чтобы это не считалось детским трудом, и где он возил одежду от стиральной машины к гладильщице. Человек, работавший на стиральной машине, был пьян с раннего утра, и однажды что-то случилось с одним краном, и в глаза Хумлуму попала чистящая жидкость, и тогда его забрали из семьи. Но с тех пор он довольно плохо видел, поэтому он определял поезд по звуку, и сейчас тоже.

– Я останусь здесь,- сказал я.- Если ты никуда не поедешь, я тоже останусь здесь.

Он улыбнулся, он меня не слышал – был уже в другом мире.

Вообще-то он оттолкнулся, как обычно, правильно рассчитав время. Но к концу своего полета он задержался и повис. Это последнее мгновение своей жизни он растянул на такое долгое время, что оно задержало обратный полет, но наконец он, словно маятник, двинулся назад – и тут подошел поезд.

Катарина ничего не сказала, она просто кивнула.

Я не поднимал взгляд на Оскара, это было лишним, мы оба знали, что надо было рассказать ей всю правду.

Август что-то произнес. Из-за температуры это прозвучало так, как будто он находился где-то в дальней комнате.

– Может, бывает так, что ты рождаешься не в той семье,- сказал он.- Может, надо было бы тебе оказаться в другом месте.

Это он сказал, но мы все подумали об этом, все четверо, и Оскар тоже.

– Можно ли изменить то, что было? – спросил он.

Это был такой мирный вопрос. Словно ребенок задает вопрос своей матери, и все-таки скорее на равных. Так она и ответила ему.

– Тогда,- сказала она,- когда это случилось с моими родителями, мне казалось, что никогда не перестанет быть больно. Что радость никогда не вернется. Но теперь стало лучше, теперь она все-таки иногда приходит. Так что в каком-то смысле можно.

– А то, что ты сделал с другими?

На это она ему не ответила. Где-то в темноте залаяла собака.

– Я боюсь собак,- сказал он.

Мне захотелось почитать им.

В школе «Сухая корка» нам не читали вслух, считалось, что от чтения становятся неженками, в интернате Химмельбьергхус тоже так считали. Но в Общине диаконис нам читали.

Узнав, что такое чтение, я уже не смог забыть о нем. Мне было все равно, что читали: сегодняшнюю проповедь из Христианской газеты по утрам или Библию по вечерам – я так ждал этого. Читала управляющая, сестра Рагна, она стояла с книгой в конце спальни. Это помогало заснуть. Всегда самым трудным было войти в ночь. Когда светло, легче удерживать все на расстоянии. Когда становится темно, все обрушивается на тебя.

Я хотел почитать им вслух. Именно сейчас для Августа наступал самый тяжелый момент дня. И у нас не было для него никаких лекарств. Мне хотелось смягчить его путь в темноту.

У нас был «Мир природы», но читать это было невозможно. И единственное, что пришло мне на ум, была Библия, но это тоже не годилось – слишком уж это было близко к диаконисам и к Билю.

Тогда я решил говорить о том, что приходило на ум.

– Мы возьмем корабль,- сказал я,- достаточно большой, чтобы на нем можно было жить, и поплывем на юг, где становится теплее. На корабле невозможно никого исключить, у тебя всегда есть право быть там, где ты есть, и все всегда вместе. По вечерам мы можем сидеть и слушать, как плещется вода. Когда мне исполнится двадцать один год, мы тебя усыновим.

Может быть, он и не слышал меня, может быть, он спал, как и положено, но Катарина услышала меня.

То, что ты себе представляешь, как правило, не похоже на действительность. Обычно все оказывается хуже. Это мгновение было точно таким, каким я его себе представлял. Я так и представлял себе: семья соберется вместе. Именно вот так.

– Мне жаль, если я сделала вам больно,- сказала она.

– Не думай об этом,- сказал я.- Все ведь кончилось хорошо. Но как насчет твоего отца и матери?- спросил я.- И что же эксперимент?

– Наверное, я думала, что снова смогу увидеть их,- ответила она.- Но это невозможно. Это была лишь фантазия. И все-таки эксперимент заканчивается. Во всяком случае, первая его часть.

Мне не хотелось быть слишком навязчивым, и я не стал спрашивать почему. Но она поняла мой вопрос, хотя он и не был задан. В нашем нынешнем положении не было нужды так много говорить.

– Время – никакой не закон природы,- сказала она.- Оно есть план. Если посмотреть на него внимательно или начать прикасаться к нему, то оно начинает распадаться. Это результат первой части опыта. Этот план не может иметь отношения к Билю. Слишком уж он великий и всеобъемлющий. Вторая часть – это исследование того, что находится за временем. Мы увидели, как его части начинают расходиться. Дальше надо понять, что находится за ним.

Стоило на нее взглянуть, как это становилось ясно – ей обязательно нужно было получить ответ. Это была потребность, с которой она сама ничего не могла поделать. Это я и хотел сказать ей, но не было возможности.

Август сильно дрожал, она сняла с себя свитер и закутала его.

– Если ты сядешь сюда, нам будет легче согреться,- сказала она.