Рассказы Старого Матроса - Владимир Контровский

— Спасибо вам, тётя Маша, — глухо проговорил Ильин, отрешённо глядя в окно.

— Да не за что, сынок. Обидно как-то — маме твоей было ещё жить да жить, какие это годы? Да только инфаркт — он возраст не спрашивает.

«Да, — подумал Дмитрий, — это точно. Не спрашивает, особенно если этот инфаркт — уже второй…».

Он хоть и был поздним ребёнком, но мать его была далеко не старухой: она ещё даже не вышла на пенсию и продолжала работать во Всероссийском НИИ растениеводства имени Вавилова на Исаакиевской площади. Первый инфаркт с ней случился, когда погиб в море отец Дмитрия: моряки иногда умирают не дома — бывает. Узнав о гибели мужа, она молча упала пластом и наверняка бы не выжила, если бы не сын — Диме было тогда тринадцать. И она не ушла вслед за любимым — осталась жить, чтобы вырастить сына. И вырастила, и снова не вышла замуж, хотя еле сводила концы с концами — в девяностые годы над её зарплатой смеялись не только куры, но и расплодившиеся в городе вороны. И не возражала, когда сын решил стать военным моряком, хотя Дмитрий видел, что она еле сдерживает слёзы.

И ещё мать любила свою работу: как пришла в институт Вавилова после окончания университета, так и проработала там тридцать лет. Дмитрий помнил, как она приводила его в институт и показывала смена уникальных растений, собранных со всего света. «Они сейчас спят, — говорила мама, — но если их бросить в землю, из них вырастет хлеб, и плоды, и ещё много чего вкусного и полезного на радость людям. Это сокровища, сынок, и даже в блокаду никто не съел ни единого зёрнышка из этой коллекции, хотя люди страшно голодали».

Что такое блокада, маленький Дима уже знал: об этом рассказывала бабушка, мамина мама, совсем ещё девчонкой пережившая в Ленинграде это страшное время. Блокада — это когда темно, холодно, очень хочется кушать, а с тёмного неба падают чёрные бомбы. И Дима смотрел на семена в стеклянных колбочках и думал о людях, которые не съели эти семена. И не знал он тогда, что из-за этих вот семян его мама — самая хорошая мама на свете — умрёт.

На престижное здание в самом центре города кое-кто зарился уже давно — очень уж хотелось чиновникам-бизнесменам из окна своего кабинета, отделанного под евростандарт, поглядывать свысока на конную статую государя-императора и испытывать гордость от своей крутости. И упорно проталкивалось решение о переезде института — не по чину каким-то ботаникам занимать такое здание и путаться под ногами у деловых людей. Директор НИИ резко возражал, доказывая, что при переезде неминуемо будет нарушен температурный режим хранения, что приведёт к гибели всей генетической коллекции — той самой, которая пережила блокаду. Против намерения властей выступили крупнейшие мировые научные и общественные организации и четыре нобелевских лауреата, и всё-таки институт не выдержал многолетней осады. Решение о переселении было принято, а мать Дмитрия Ильина настиг второй инфаркт, ставший для неё роковым…

За окнами темнело. Дмитрий помотал головой, прогоняя воспоминания.

— Пойду я, тетя Маша, — сказал он, вставая, — пройдусь немного.

— Иди, иди, сынок, — отозвалась старушка, возившаяся с посудой. — Я дверь закрою — ключи у меня есть.

Он вышел на набережную Невы у Горного института и пошёл к мосту лейтенанта Шмидта. Несмотря на ноющую в сердце тупую боль, усмехнулся, проходя мимо памятника Крузенштерну, стоявшего напротив его училища: в этом году выпускники снова наденут на бронзового мореплавателя тельняшку — традиция есть традиция. Здания вдоль Невы и мосты были ярко освещены, и древние сфинксы напротив Румянцевского сада бесстрастно взирали на плавучий ресторан «Нью Айленд». Дмитрий — почти бессознательно — шагал к Стрелке Васильевского острова. Зачем? Он и сам не знал — надо же было ему куда-то идти.

Шёл мокрый снег, но не злой, как на севере, а мягкий — весенний. В голове у Ильина был полный сумбур — он никак не мог смириться с дикой несправедливостью случившегося. «Как там говорил Андреич? — думал Дмитрий. — «Что делать?» и «Кто виноват?» — это вечные российские вопросы. Хорошо бы ещё получить на них ответы…».

Переходя проезжую часть у Дворцового моста, он не смотрел по сторонам — машины здесь шли сплошным потоком. И только дойдя до ростральных колонн, Дмитрий бросил взгляд на знакомое здание Биржи и… оцепенел. Вокруг Биржи плотными рядами стояли роскошные машины, здание сияло огнями, а на его фасаде вспыхивала, гасла и вновь загоралась надпись: «Что движет людьми? Жажда больших денег!».

— С-сука… — выкрикнул-выхаркнул Ильин, и девчонка, с интересом посматривавшая на молодого статного офицера, испуганно шарахнулась в сторону; на её миловидном личике промелькнуло выражение незаслуженной обиды. Но Дима не обратил на девушку никакого внимания: ему вдруг показалось, что на крыше Биржи, прямо над похабным слоганом, сидит тот самый крючконосый и плешивый колдун из сказки, рассказанной ему Пантелеевым. Поганец был мелок ростом, и в его тонких ручках действительно не было ни меча, ни даже перочинного ножика, вот только глазки у плешивца были отнюдь не добрыми: они глядели на Дмитрия с презрением. И лейтенант Ильин услышал мерзкий липкий шёпот, доносящийся непонятно откуда: «Золото — оно всему голова, всему цена, всему мера! Продай мне свой меч, защитник земли русской…».

— А вот х… тебе! — яростно прошептал Дмитрий. — Не дождёшься!

Он отвернулся от опоганенного здания, где когда-то находился его любимый военно-морской музей, и только сейчас обратил внимание на светящуюся колонну, хотя её было видно из любой точки центра города. Это был небоскрёб «Газпрома», ударными темпами выстроенный у моста Петра Великого, неподалёку от того места, где некогда стоял шведский городок Ниеншанц, взятый русскими войсками. Все разговоры о нарушении архитектурного ансамбля города оказались гласом вопиющего в пустыне, деньги победили, и знаменитый артист доказывал с экрана телевизора, что этот небоскрёб станет лучшим украшением города на Неве. И стеклобетонный фаллос упёрся в серое питерское небо нагло и торжествующе.

«Вознёсся выше он главою непокорной Александрийского столпа, — подумал Ильин. — Ну, погодите…».

— Двадцать кило? Ну и аппетиты у тебя, братан… У вас на флоте чё, торпеды нечем начинать стало? — Арап Петра Великого ошарашено покрутил головой.

— Двадцать, — спокойно повторил Дмитрий. — И как можно скорее — времени у меня нет. Совсем. За бабки не волнуйся — получишь. Есть у меня деньги, так что мы за ценой не постоим.

Арап хмыкнул, хотел было ещё что-то спросить, но осёкся, посмотрев в отрешённые, какие-то нездешние глаза старого приятеля. Приобретённый на крутых и скользких тропках опыт подсказывал ему: человеку с такими глазами не стоит задавать лишних вопросов.

Вообще-то Арапа звали Валерой, а прозвище своё он получил за свою характерную внешность. Его бабушка, царство ей небесное, была одной из комсомолок-энтузиасток, с распростёртыми коленками встречавших гостей Московского Международного фестиваля молодёжи и студентов, прибывших из стран Азии и Африки, только-только освободившихся от ига проклятых колонизаторов. Интернациональная дружба не знала границ, и когда волна восторгов схлынула, на песке, промокшем от девичьих слёз, шустрыми крабиками остались многочисленные «дети фестиваля» — с противозачаточными средствами в Стране Советов было туго.

Не минула чаша сия и валерину бабулю: у неё родился чёрненький сынишка — весь в папу. Борец за независимость вернулся на родину, нимало не задумываясь о последствиях своей пылкой, но краткой любви в далёкой северной стране, а его отпрыск вырос и тоже занялся продолжением рода. Вероятно, он унаследовал отцовскую блудливость: мать Валеры стала матерью-одиночкой, поскольку мулат-жених, так и не ставший её мужем, тихо исчез в неизвестном направлении, и след его затерялся в бескрайних российских просторах. А Валерка — смуглый Валерка получил от сверстников прозвище «Арап Петра Великого».

Валера с Димой жили по соседству, росли вместе, учились в одной школе, дружили и стояли, случалось, спина к спине в уличных драках. Страну корёжило в судорогах перемен — мальчишки взрослели. Потом их пути разошлись: Ильин давно выбрал свою стезю, а Валера с головой нырнул в омут криминально-теневого бизнеса, где продавалось и покупалось всё, от наркотиков и девственности до расщепляющихся материалов и государственных секретов. Дмитрию деятельность Арапа очень не нравилось, однако их странная дружба продолжалась: Валера испытывал к Дмитрию почти бессознательное уважение, а тот как чувствовал, что когда-нибудь Арап ему понадобится. И вот — понадобился.

— Двадцать кило — это много, — задумчиво проговорил Валера, что-то прикидывая в уме. — Трудно столько найти в один присест, да ещё в таком пожарном темпе…