Северные рассказы и повести - Эльдар Ахадов

Вспоминаю это волшебный туман холода на берегах Енисея. Речная вода не успевает замерзнуть почти никогда, поскольку течет она от плотины гидроэлектростанции. Само водохранилище под толстым слоем льда, а вода течет с придонной части. От текущей живой воды по всему городу распространяется такой плотный туман, что ветки деревьев, ограды из металлических прутьев и любые городские провода буквально на глазах покрываются толстенным слоем плотного инея. Только видеть всё это в целом на самом деле удаётся лишь после того, как мороз ослабеет и воздух прояснится. Под голубым небом в ясную погоду — это искрящееся белоснежное зрелище неописуемо красиво…

ПРО СНЕГ

А снег бывает разным. Очень разным. В морозную и сухую погоду посреди тундры он течет точно так же, как текут пески в пустыне. У тундры с пустыней много общего зимой. Снег — холодный и сухой от мороза напоминает песчинки. Он так же, как песок, режет лицо, когда ветер дует навстречу. Он так же змеится и течет над поверхностью, буквально на глазах перемётывая свежую дорожную колею, с лёгкостью растворяя в себе следы человеческие. А стоит появиться препятствию на пути текучего снега, как он образует возле них такие же сугробы, какие песчаные бугры возникают возле преград благодаря бесчисленным летучим песчинкам в далекой жаркой пустыне …

И как струящиеся в пустыне пески невольно рождают в душе ассоциации с песочными часами и вызывают к жизни мысли о бренности всего сущего, так же и текущие по тундре снега пробуждают в нас схожие настроения…

Змеится, струится, свивается и развивается мелкий снег в поземке. Но стихает ветер. Появляется в небе морозное солнце. И снег начинает искриться и кувыркаться в воздухе. Искры снега порхают, играют в воздухе, словно мелкая летняя мошкара. В особо же тихую морозную погоду искорки снега плавают в солнечном воздухе, как в бокале шампанского. Иногда он просто сыпется с чистого неба: идёт слепой снег точно так же, как летом бывает слепой дождь!

А когда начинается пурга, то струи снега вздымаются, неистово кружась, образуя снежные водовороты и смерчи. Белесое холодное пламя метели затмевает всё вокруг. Языки этого снежного пламени, как живые, жадно тянутся к корпусам мчащихся в белесом мареве грузовых автомобилей. Наступает ночь, и в свете фар, словно в сияющих тоннелях среди окружающей темноты, яростно плещутся, кружатся, фонтанируют сверкающие брызги снега.

Если же мороз небольшой, но идет снег, а вокруг темнота, то кажется, что кто–то незримый едва прикасается к щекам, оставляя на них ощущение влажных губ, ощущение поцелуев. Снег становится рыхлым, пушистым, невесомым, нежным. В него проваливаешься, как в сон. Хлопья снега летят из небытия на свет ночных городских фонарей, летят отовсюду, странным нескончаемым белым листопадом. Он падает на наши куртки и шубы и тает, исчезая на глазах, словно и не было ничего…

Но чуть проснется мороз, и падший снег тут же становится плотным и скользким. Теперь из него не вылепить снежка. Он жёсткий, как оплавленное стекло. Под ногами он фактически становится льлом. Это мёртвый снег. С карнизов свешиваются застывшие прозрачные острые пики бывшего снега — сосульки. Об такой снег можно и порезаться.

И снова дрожит, бьётся в конвульсиях пурга, разбрасывая по–над землёй снежные летучие сети. И тянет, и тянет их за собой, будто пытаясь выловить ветер, струящийся, бьющийся в тонких сетях позёмки…

Снег течет по земле всю зиму, словно время в песочных часах. И исчезает однажды, когда наступает весеннее тепло. И возникает снова — в призрачных глубинах осени. Возникает и снова течёт и течёт, как песок, отмеряя уходящее и возвращающееся, ускользающее от нас вечное время.

ОБЛАКА

Однажды, я видел облако–ангела, оно проступило в вечернем небе, на котором практически не было никаких облаков, только дымка. Вдруг дымка сделалась золотисто–прозрачной, а местами — чуть скрасна и сжелта, и неярко белесой. Ангел был в просторных одеждах, какие можно видеть на древних иконах. Руки его были простерты над землей, как у знаменитой фигуры Христа в Бразилии, курчавая голова с неясными очертаниями обращена лицом к земле. Он плыл в воздухе, не шевелясь. Это было в полночь. Ночной темноты не существовало, на Севере летом её нет.

В другой раз над огромной пухлой облачной ладонью сияло солнце. Белоснежное облако–ладонь словно бережно придерживало нашу звезду в полдневном небе.

На рассвете, когда с земли только поднялся, но ещё не растворился в небе туман, я видел как над высотными зданиями вздымались дыбом расчесанные вытянутыми клочьями облака, напоминающие белесое пламя метели. А на закате, после дождя, на сероватом фоне сплошной облачности с явно видимой скоростью, будто самостоятельные живые существа, летели ярко–розовые куски облачной «ваты», освещенные скользящим светом уходящего за горизонт солнца.

Заметил, что всё чаще после общения с людьми, особенно когда становится грустно, и опускаются руки, я смотрю в небо на облака. И душа светлеет…

ТАРКОСАЛИНСКИЙ ДНЕВНИК

Вот уже три часа как меня волокут по земле. Всё, чем я могу помочь себе — это время от времени переворачиваться со спины на живот или на бок. Впрочем, на боку долго не утерпишь, завалишься либо туда, либо сюда… Потому что трясёт неимоверно. Тело звонко откликается на каждую кочку и рытвину.

— Ну, как там? Живой ещё? — оборачивается ко мне человек в маске палача или налётчика — натянутой на лицо чёрной вязаной шапке с прорезями для глаз и рта. Он улыбается губастым обветренным ртом и подмигивает, потом нажимает на «газ» и всё, кроме заснеженной пустынной земли и бескрайнего неба, вновь исчезает для меня…

Лежу на животе — мелкие алмазные летучие искры снега режут моё лицо, слепят глаза. Переворачиваюсь на спину: надо мной голубые морщинки неба на фоне белесых, словно призрачных облаков, плывущих льдинами по небесной реке.

Небо течет–течёт, а за ним чудится, просматривается уже иное, уже не наше небо, а нечто из другого мироздания. Ветер дует в лицо слева направо, и левую щеку нестерпимо печёт, леденит, обжигает крепким морозом. От тряски из моих карманов выпадает всё, что только может выпасть, даже из внутренних. Меня нет, нет, нет… Я ничего не вижу. Только там, бесконечно далеко и высоко: тонкие вены, прорези, струйки ярко–синего текучего неба сквозь мутную пелену облаков…

Вчера всю дорогу шёл мягкий пушистый снег. Проезжая в «уазике» через посёлок при железнодорожной станции мы едва не задохнулись от выхлопных газов. Станция большая, грузов — на весь ближний Север, кругом склады, базы, уйма техники и суетящихся людей. Машины, идущие по трассе впереди и позади нас, нещадно чадят солярой. Целые облака выхлопных газов висят в воздухе: и дышать нечем, и видимость плохая.

Юрий Алексеевич — расхристанная шевелюра, старая тертая дубленка, нестриженная в дороге бородёнка, но при галстуке — настоящий представитель подрядчика. Сидит в «уазике» на переднем сиденье. Он говорит, что проходить, как кто–то спланировал, по трассе инженерных изысканий по 20 км в день — абсолютно нереально. Максимум, что возможно, если удастся проехать на снегоходе «Буран», — это 8 километров в сутки. Местность очень неровная, множество рек и стариц (озер) с крутыми, залесёнными, и, главное, покрытыми сплошным цепким кустарником берегами. Вот они сами в прошлую субботу за сутки прошли 3 км, а ощущение: как от ста. Так вымотались. Постоянные кусты и старицы. Мелкий лес и пеньки. Снегоход вечно буксует и ломается.

Их топографы и геодезисты в гостиницах не живут. Снимают «заежку», квартиру в частном секторе. Зашли. Кругом раскиданы вещи, на вешалке — всё вповалку. По квартире, как тени отцов гамлетов, ходят–бродят полусонные люди: растрёпанные, а некоторые просто в одних кальсонах. Но чаем угостили. Уважение к представителю заказчика проявили кусочком колбасы, куском хлеба с сыром и даже долькой лимончика в чай. Молодцы. Старшой — Аркаша, домашний такой весь, в тапочках и с пузиком. Тоже молодец.

Водителя зовут Сашей. По дороге завёз своего шефа на какую–то базу: копченого муксуна купить. А пока мы с Алексеичем пили чай, он успел куда–то сгонять и привёз вяленую ряпушку. Едем дальше. Всю дорогу в «уазике» орут песни: то ли с радио, то ли с диска. Но я всё равно полусплю. Прибываем к месту дислокации в 9 вечера. С утра — на трассу. Селюсь в гостиницу, успевая попутно заметить, что напротив входа на площади вовсю горит праздничными огнями новогодняя ёлка. Рядом сияет ледяной городок с разными подсвеченными фигурами. Очень красиво и актуально, особенно сейчас: за день до 23 февраля.

Следующий день — бело–голубого цвета. Меня волокут по земле. Другого варианта для проезда по лесотундровой трассе шириной 70 сантиметров — нет. Проскочить можно только на «Буране». А ехать на нём верхом двум крепким мужикам в полной полярной амуниции, да ещё в мороз, нет никакой возможности. Не поместимся попросту. К снегоходу цепляют низкие санки–ящик с высотой бортика, как у ящика для помидор, то есть, сантиметров 8–10, не более того. Сидя ехать — тоже невозможно: выпадешь. Остается — только лёжа. Смугловатый, круглолицый вежливый геодезист Дима с трехдневной небритостью на лице надевает свою «палаческую» шапку с прорезями (хоть какая–то защита от ледяного морозного ветра). Я ложусь в ящик–санки, крепко сжимая за пазухой фотоаппарат для съемки точек трассы и реперов. И мы поехали. И ездить нам так — ещё полмесяца.