Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

частей. Этот бич населения положительно терроризировал страну, создавая анархию в городах и станицах, производя разгромы, захват земель и предприятий, попирая всякое право, всякую власть и создавая невыносимые условия жизни»[672]. Но ведь тем же закончилась и русско-японская война, положившая начало Первой русской революции: «400 тысяч запасных из солдат, — сообщал в конце декабря 1905 г. ген. М. Алексеев, — превратились в истеричных баб — дряблых, безвольных, помешанных на одной мысли — ехать домой»[673]…

Запасные батальоны, действительно сыграли свою роль в революции, но не они были ее причиной, и не их разложение, которое само было лишь следствием уже давно начавшегося развала армии…

Развал

Трехлетняя война осталась чужда русскому народу, он ведет ее нехотя, из-под палки, не понимая ни значения ее, ни цели…, он утомлен и в том восторженном сочувствии, с которым была встречена революция, сказалась надежда, что она приведет к скорому окончанию войны…

В. Набоков[674]

«Дисциплина, — указывал морской министр Временного правительства адм. Д. Вердеревский, — была уничтожена на корню не в момент революции, а намного раньше, новые и демократические формы следовало начать создавать уже давно…, дисциплину невозможно восстановить кнутом или гильотиной»[675]. «Симптомы разложения Армии были заметны и чувствовались, — подтверждал М. Родзянко, — уже на второй год войны»[676].

«Настоящая суровая и беспристрастная правда в том, что вся Русь, а не только ее армия, начала разрушаться задолго до того, как социалисты получили в ней право голоса…, — подтверждал М. Горький, — О том, что армия неизбежно должна развалиться, говорила еще докладная записка Комитета обороны, поданная в 16-ом году на имя царя»[677]. В сентябре 1916 г. генерал-губернатор Кронштадта Р. Вирен извещал Главный морской штаб: «Достаточно одного толчка из Петрограда, и Кронштадт вместе с судами, находящимися сейчас в кронштадтском порту, выступит против меня, офицерства, правительства, кого хотите. Крепость — форменный пороховой погреб, в котором догорает фитиль — через минуту раздастся взрыв… Мы судим, уличенных ссылаем, расстреливаем их, но это не достигает цели. 80 тысяч под суд не отдашь»[678].

«Настроения в армии очень тревожное, отношение между офицерами и солдатами крайне натянутые, почему неоднократно имели и имеют место даже кровавые столкновения, — сообщалось в сводке за октябрь 1916 г. начальника Петроградского губернского жандармского управления, — держат себя солдаты крайне вызывающе, публично обвиняя военные власти во взяточничестве, трусости, пьянстве и даже предательстве. Повсюду тысячами встречаются дезертиры, совершающие преступления и насилия в отношении мирного населения, с сожалением говорящего о том, что «напрасно не пришли немцы», что «немцы навели бы порядок» и т. д… Всякий, побывавший вблизи армии, должен вынести полное убежденное впечатление о безусловном моральном разложении войск. Солдаты указывают на необходимость мира уже давно, но никогда это не делалось так открыто, с такой силой как сейчас. Офицеры часто даже отказываются вести команды в бой, в виду опасности быть убитыми своими же людьми»[679].

Сводка директора департамента полиции А. Васильева от 30.10.1916 в отношении армии, указывала на «растущее дезертирство и массовые сдачи в плен»[680]. «В конце 1916 г., — вспоминал атаман Г. Семенов, — дезертирство из армии приняло такие размеры, что наша дивизия была снята с фронта и направлена в тыл для ловли дезертиров… Мы ловили на станции Узловая до тысячи человек в сутки. Солдатский поток с фронта был настолько значителен, что это явление нельзя было рассматривать иначе, как грозным признаком грядущего развала армии»[681][682].

Из-за больших потерь, «кадровой армии почти не осталось, — отмечал в дневнике 14 января 1917 г. И. Ильин, — уровень офицеров весьма низок и, конечно, все или большая часть всех этих прапорщиков из сельских учителей, настроены озлобленно, а главное, общее утомление от войны несомненно»[683]. «Армия в течение зимы может просто покинуть окопы и поле сражения, — предупреждал в январе 1917 г. с фронта ген. А. Крымов председателя Госдумы М. Родзянко, — Таково грозное, все растущее настроение в полках»[684]. «Можно сказать, что к февралю 1917 года вся армия…, — приходил к выводу командующий Юго-Западным фронтом А. Брусилов, — была подготовлена к революции»[685].

Действительно с первых дней февральской революции, еще до того как появились Советы и Временное правительство, полки, по свидетельству В. Шульгина, один за другим «покидали казармы без офицеров. Солдаты многих арестовали, многих убили. Другие скрылись, бросив части, как только почувствовали враждебное агрессивное настроение людей»[686]. «В армии, — отмечал А. Керенский, — уже фактически царила анархия, когда 16 марта к власти пришло Временное правительство. То же самое происходило по всей стране. Анархию породило не Временное правительство, ему пришлось только бороться с ее результатами»[687].

С этой набиравшей силу анархией в армии не могло справиться даже, наделенное всей полнотой власти, высшее командование. Именно это бессилие было причиной того, что «от наших высших начальников — ген. Алексеева и ген. Рузского, не последовало ни одного энергичного слова, которое вселило бы М. Родзянко убеждение, что с разрушительной стихией нужно бороться с самого начала ее возникновения»[688].

Высшее командование было вынуждено пойти по пути умиротворения этой стихии. Именно этой цели служила та настойчивость начальника штаба Верховного главнокомандующего М. Алексеева, с которой он убеждал Николая II подписать отречение еще до прибытия к нему представителей Временного правительства. И Алексеева поддержал весь Высший состав армейского командования[689]. «Не подлежит никакому сомнению, — приходил в этой связи к выводу Н. Головин, — что решающим моментом в отречении Императора Николая II явились телеграммы Высшего Командования»[690].

Деникин оправдывал решение Высшего командования встать на сторону революции двумя обстоятельствами: «первое — видимая легальность обоих актов отречения, причем второй из них, призывая подчиниться Временному правительству, «облеченному все полнотой власти», выбивал из рук монархистов всякое оружие, и второе — боязнь междоусобной войной открыть фронт…»[691]. Сам Алексеев обосновывал свое решение надеждой на предупреждение революции снизу: «революция в России… неминуема», «подавление беспорядков силою, при нынешних условиях, опасно и приведет Россию и армию к гибели»[692].

Однако отречение произвело прямо противоположный эффект. Его наглядно отражали слова Деникина: «Родины не стало. Вождя распяли…»[693]: отречение привело к полному и окончательному развалу «армии, сбитой с толку, развращенной ложными учениями, потерявшей сознание долга и страх перед силой принуждения. А главное — потерявшей «вождя». Ни правительство, ни Керенский, ни командный состав, ни Совет, ни войсковые комитеты по причинам весьма разнообразным и взаимно исключающим друг