Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны - Наталья Борисовна Граматчикова

страницах. Этот текст создан, видимо, по тому же «официальному запросу», но дает возможность предполагать меньший уровень цензурирования в силу рукописного характера.

Сопоставление воспоминаний конца 1970‐х и опубликованных несколько ранее «былей» Бударина дает возможность оценить, насколько к концу 1970‐х индивидуальные нарративы о Казымском восстании находятся под влиянием общих процессов.

2.1. Воспоминания В. П. Попова и Г. И. Хрушкова

Василий Петрович Попов и Георгий Иванович Хрушков, по всей видимости, были мобилизованы для участия в заключительной части операции. По крайней мере, их воспоминания касаются лишь заключительного боя/перестрелки отряда Булатова у чумов повстанцев и последующих суток. Воспоминания коротки, рассказчики (особенно Попов) скованны, причины чего можно лишь предполагать (самоцензура перед школьниками-пионерами? несвободное владение русским?).

Воспоминания Василия Петровича Попова написаны (а скорее всего — записаны) от первого лица и предельно кратки: полстраницы машинописного текста, три абзаца, девятнадцать предложений. В заголовке Попов характеризуется как житель села Казым и проводник отряда Булатова (он ехал на нарте с ним и с погибшим затем пулеметчиком Соловьевым). Воспоминания касаются эпизода последнего боя, когда после четырех суток пути, ночью, в буран, отряд Булатова добрался до чумов повстанцев.

Завязка событий остается за пределами рассказа, развязкой служат похороны убитых членов отряда Булатова. Намерения сторон не комментируются, коротко протоколируются действия, которым был свидетелем рассказчик, ночной бой у чумов остается запечатлен в состоянии «здесь и сейчас»: «Кибардин С. В. подъехал первым, соскочил с нарты и, не успев сделать ни одного выстрела, упал, сраженный пулей из винтовки. За ним соскочил Дуркин, он тоже был убит из той же винтовки. Скочилов, ехавший за ними, успел спрятаться за нарты»[392]. За пределы хронотопа «здесь и сейчас» Попов выходит только в уточнении имени стрелка-ненца — Енгух.

Лишь один фрагмент воспоминаний Попова изложен с позиции участника: «Я начал кричать им по-хантыйски: „Сдавайтесь! Вас всех перестреляют. Русских много и еще скоро подъедут больше!“» В воспоминаниях Попов не солидаризируется ни с одной из сторон, предпочитая занимать позицию свидетеля, а не участника экспедиции. Единственное исключение — описание конца боя, где в рассказ включено местоимение «мы» и именование «товарищи»: «А остальных пленных мы погрузили на нарты и повезли вместе с убитыми товарищами в Нумто, а оттуда в Казым».

Как и В. П. Попов, Георгий Иванович Хрушков представлен как житель села Казым. Его воспоминания[393] также сфокусированы в основном на последнем эпизоде восстания — походе карательного отряда и в целом более подробны, чем воспоминания Попова. Однако роль самого Хрушкова в событиях установить не представляется возможным. Вероятнее всего, он прибыл к месту перестрелки с хантами вместе с отрядом поддержки из Казыма уже после окончания сражения.

В своем рассказе Хрушков пропускает события 1931–1933 годов, подробно останавливаясь только на убийстве членов советской делегации, подчеркивая вероломство хантов. Расправа над пленными описана с натуралистической жестокостью (нехарактерной для сочинения Бударина): «…По определенному сигналу, схватили сразу всех членов бригады, накинули им на шеи веревки, начали затягивать петли. Тянули человек двадцать с одной стороны, двадцать с другого конца веревки. Потом им этого показалось мало. Они привязали пленных к нартам и таскали по снегу, а потом изуверски стали втаптывать ногами в снег» (курсив здесь и далее в цитатах мой. — Н. Г.[394]). Поэтика сцены закономерно разрешается подтверждениями самоидентификации, уточняющими солидарность с жертвами и размежевание с убийцами: «Совершив страшную казнь над пятью советскими людьми, враги скрылись»[395]. Таким образом, вся первая страница воспоминаний Хрушкова — это воспроизведение «памяти победителей» и, возможно, результат совместного редактирования воспоминаний казымскими пионерами и ветераном ОГПУ.

Вторая страница текста посвящена событиям той же ночи «штурма» поселения у Нумто, что и воспоминания Попова. Воспоминания Хрушкова расширены за счет пересказа мыслей нападавших, однако в остальном это более или менее та же версия, которую излагает Попов. Вероятнее всего, версии Попова и Хрушкова основываются на одних и тех же рассказах очевидцев. Незначительные различия (имена и количество стрелявших хантов), возможно, обусловлены аберрациями памяти. Завершает рассказ автобиографический фрагмент, в котором Хрушков ночью дежурит при трупах убитых в перестрелке и описывает пережитое вполне в жанре святочных быличек.

Таким образом, даже самые краткие воспоминания, записанные, скорее всего, в формальной обстановке по официальному запросу, оказываются достаточно сложно устроены. Они обнаруживают несколько жанров — повествовательных моделей, включая в себя в качестве стержневого сюжета память о событии, основанную на пересказе свидетельств очевидцев боя и собственном пережитом опыте.

2.2. Воспоминания Г. М. Бабикова

Основная рамка воспоминаний Г. М. Бабикова задана не коллективной памятью о восстании (к которой, по всей видимости, отсылают воспоминания В. П. Попова и Г. И. Хрушкова), а автобиографическим дискурсом. В 1979 году Бабикову 74 года, он рассказывает о себе и в отрывочных, но ярких эпизодах воспроизводит запомнившееся ему и имеющее отношение к Казымским событиям. Точкой отсчета становится 1933 год: «1933 г. августе м-це я выехал Казымскую кульбазу. Попросили меня работать тузсовете секретарем»[396].

Текст Бабикова являет некоторые яркие черты письма «наивного автора»: следование «правде факта» без выделения приоритетов повествования, высокая детализация отступлений, возникающих каждый раз, когда отправка Бабикова на новое место работы откладывается («отправкой меня время затянулось»), постоянные упоминания чаепития и угощения строганиной заехавших на факторию (такие встречи с особой любовью описаны автором). Рукопись Бабикова отражает и особенности письма человека с пробелами в образовании: пропуски предлогов (регулярно — предлог «в»), орфографические ошибки («пожалуста», «ботрак», «кульбаза», «зразу», «малированная кружка» и т. д.), написания географических названий со строчной буквы (помут, березово), использование просторечий («Ямщиком оказался пожилой хант Степан фамилию путем не помню не то Оборин (?) или др.», «там людей было дивно» и др.). Почти полное отсутствие знаков препинания значительно затрудняет установление логических связей. При этом Бабиков охотно прибегает к принятым в делопроизводственном стиле сокращениям (в т ч; и др, п/торг, т/пункт), распространяя их и на предлог «без»: «б/замка», «б/полезно».

В своих воспоминаниях Бабиков обнаруживает несомненный талант рассказчика, внося в повествование интригу и драматургически оформляя эпизоды прошлого, врезавшиеся в его память. В отличие от Попова и Хрушкова Бабиков не был участником боевых действий; он был работником отдаленной фактории по заготовке пушнины и открыто и часто прибегает к «чужому слову» в описании событий.

Завязкой повествования становится описание поездки в отдаленную факторию: «Приехали помут (Помут. — Н. Г.) т/пункт Интегралкооператива там людей было дивно в т ч Дидюхин Николай работник кооператива. Они очень заинтересовались моей поездкой в сторонке шушукаются можно было понять вот еще нашелся один…» (с. 1–2). «Приезжаем т/пункт, а торг пункте ни души. Одна юрта б/замка среди густого соснового бора. Вместе прилавка служат ящики из под товаров. Промтоваров тыс.