Советская разведка в Китае. 20-е годы XX века - Виктор Усов

С каждым пассажирским поездом на станцию Маньчжурия прибывало по два-три делегата. На привокзальную площадь к поезду выезжал специально подобранный извозчик, приметы которого и пароль были заранее известны делегатам. Извозчик после обмена паролем предлагал китайцам занять места в экипаже и направлялся к границе, проходившей в двух километрах от города. На границе как с китайской, так и с советской стороны был обеспечен беспрепятственный проезд. Переправа длилась две недели и прошла без единого инцидента».[488]

В. И. Рощин рассказывал, как они переправляли китайских делегатов на конгресс Коминтерна, но ни одним словом не обмолвился, как переправлялись китайские делегаты на VI съезд КПК, проходивший под Москвой почти в то же время (с 18 июня по 11 июля 1928 г.), на котором присутствовали 84 официальных делегата и 34 кандидата в делегаты.[489] Можно предположить, что информация о VI съезде КПК видимо была настолько секретной, что ее не считали нужной сообщать резидентам. (Всего в Конгрессе принимали участие 532 делегата от 57 партий и 9 зарубежных организаций).[490] Известно, что часть делегатов на VI съезд КПК (29 человек) была включена в состав делегации КПК на VI конгресс Коминтерна, в том числе Чжоу Эньлай, Цюй Цюбо, Дэн Чжунся, Ли Лисань и другие.[491]

Рассказ В. И. Рощина дополняют воспоминания единственного еще живого 99-летнего делегата VI съезда КПК Тан Юньчао. По его данным, делегаты на съезд могли добраться двумя путями: первый — на пароходе из Шанхая во Владивосток (таких было меньшинство), второй — на пароходе из Шанхая до г. Дальнего, затем до Харбина, а оттуда через границу у станции Маньчжурия или Суйфэнхэ (таких было большинство). Сложность заключалась в том, что делегаты из южных провинций Китая говорили только на своем диалекте, а им надо было целые сутки ехать из Харбина до станции Маньчжурия на поезде и не выдавать своего южного акцента. Как вспоминал Тан Юньчао, ему и его группе из пяти человек — делегатов съезда от Маньчжурии, было поручено Чжан Готао сопровождать до советской границы группы делегатов из южных провинций. Лично он переправил делегации из Гуандуна, Юньнани, Гуйчжоу и Цзянси. Он должен был купить для каждой группы отдельно билет на поезд, вместе с ней доехать до Маньчжурии и затем вернуться за следующей группой. Перед тем как сесть в поезд, каждому делегату давалась специальная бирочка с номером. Когда он сходил с поезда в Маньчжурии, на станции уже стояли извозчики с лошадьми. Каждый делегат должен был найти свой номер, который соответствовал номеру лошади извозчика, вывешенному под фонарем на телеге, и отдать свою бирку вознице, который был русским, затем уже делегата перевозили на советскую сторону.[492]

Если в 1926 г. в Китае было пять «легальных» резидентур ИНО ОГПУ, то в 1929 г. их число выросло до 13, из них пять было в Маньчжурии. Если в начале 20-х годов главной резидентурой ИНО была пекинская, то, в связи с изменившейся ситуацией, в конце 20-х годов стала харбинская.

В первой половине 20-х годов в Мукдене генеральным консулом работал некий Кузнецов.[493] Он принимал участие в переговорах с японцами в Чанчуне и Дайрене, работал в качестве первого секретаря нашего посольства в Пекине, подписывал с Чжан Цзолинем соглашение о КВЖД (Мукденский протокол 1924 г.). По слухам, Чжан Цзолинь был буквально влюблен в Кузнецова и предлагал ему оставить советскую службу и перейти на службу мукденского правительства. В начале июня 1929 г. мукденский генеральный консул Кузнецов был арестован с двумя консульскими служащими на пограничной станции Хайлар на пути в Москву. Задержанные были вскоре освобождены, так как осмотр багажа не показал ничего обличающего. Но пока маньчжурская полиция обыскивала Кузнецова и его спутников, другой советский консульский служащий пересек маньчжурско-советскую границу на автомобиле с большим количеством багажа, в котором находилось, вероятно, то, что искали китайские власти.[494] Позднее Кузнецов работал первым секретарем посольства в Японии.[495]

С ноября 1924 по май 1926 г. от Коминтерна в Тиране (Албания), а затем в Мукдене под дипломатической «крышей» работал П. В. Стучевский.[496] Этот человек попеременно работал то в Коминтерне, то в военной разведке (а может быть, и одновременно в обоих ведомствах сразу).[497]

В 1925–1926 гг. генеральным консулом в Мукдене работал А. Н. Васильев (1880–1941), большевик с 1904 г., в 1923–1925 гг. — полпред и торгпред СССР в Монголии, с 1926 г. — в аппарате Восточного отдела ИККИ и на дипломатической работе.[498]

Резидентура в Шанхае

После обращения в марте 1919 г. 1 конгресса Коминтерна, руководимого В.И. Лениным, к угнетенным народам Востока с призывом совместно бороться против мирового империализма, аппарат Коминтерна стал обдумывать планы более тесных связей с Китаем. В апреле 1920 г. Дальневосточный секретариат ИККИ направил в Китай группу работников во главе с Г.Н.Войтинским; в нее вошли также его жена М.Ф. Кузнецова, И.К.Мамаев (в 1924–1927 гг. — военный советник в Китае) и его жена, Ян Минчжай (переводчик). Целью их визита были знакомство с обстановкой в Китае, налаживание контактов с передовыми кругами китайского общества и изучение возможности создания в Шанхае Восточного секретариата Коминтерна. Они первую остановку сделали в Пекине. Здесь через профессора С.Н.Полевого, преподававшего в Пекинском университете и имевшего обширные связи с прогрессивной китайской интеллигенцией, был установлен контакт с пионером марксизма в Китае Ли Дачжао и группировавшейся вокруг него радикально настроенной революционной молодежью. Однако казенный, чиновничий Пекин, центр милитаристской реакции, лишенный промышленности и, следовательно, крупных отрядов рабочего класса, не представлялся тогда для коминтерновской группы достаточно перспективным для развертывания коммунистического движения.

Другим политическим центром Китая был в те годы Гуанчжоу. Но там тоже не было развитой промышленности. Вот почему опорным пунктом работы Коминтерна в Китае и на всем Дальнем Востоке в конце концов был избран Шанхай — крупнейший промышленный и пролетарский центр страны и одновременно средоточие революционной интеллигенции. “Шанхай является центральной базой китайских социалистов, где можно вести открыто пропаганду. Там существует масса организаций социалистического характера, — говорилось в докладе в Амурский областной комитет РКП(б) от 5 октября 1920 г. представителя Китайской коммунистической партии Федора (Лю Цяня) о результатах его поездки в Шанхай. — Выходят более 300 номеров изданий, все социалистического направления. Там устраиваются иногда митинги. Литература, газеты, журналы, издаваемые с портретами советских деятелей, в особенности Ленина, Троцкого, покупают нарасхват».[499]

Шанхай был также узлом межимпериалистических противоречий и базой империалистического господства в Китае, выступавшего здесь в самой неприкрытый и циничной форме. В мире Шанхай называли и Жемчужиной Востока, и Парижем Азии, и Голкондой Китая, и, наконец, Городом Желтого Дьявола. «Шанхай — огромный город, мощенный асфальтом, с громадными зданиями, пышными многоэтажными отелями, широкими улицами, по которым движутся десятки тысяч пестрой людской массы, большим количеством мчащихся и ревущих автомобилей, длинными кварталами проституции, биржевыми «брокерами» — комиссионерами, играющими на разнице между «золотом и серебром», делающих «прибыль» на спекуляции, посредниками всякого типа и сорта, мчащимися в экипажах в погоне за прибылью из банка в банк, — довольно метко писал об этом городе А.Е.Ходоров в своей книге «Мировой империализм и Китай» в 1922 г. — Шанхай — город монотонного ритмического «пения» китайских полуголых рабочих, впряженных в телеги, переносящих тяжести или разгружающих иностранные корабли.

Шанхай — клоака мира с неисчислимым множеством «баров», распивочных мест, где пропивают, покупают и продают опий, душу и женское тело. Шанхай — город с отборными смуглыми индусами в чалмах — в роли верных и «преданных» охранителей полицейского порядка, и важными гордыми англичанами в роли высших «блюстителей» порядка. Шанхай — город спекулянтов, сыщиков, снобов и проходимцев, город жадной эксплуатации, город чахоточного труда рабочих и бешеных доходов «завоевателей».[500]

Действительно, Шанхай обладал всеми особенностями, присущими английскому представлению об идеальном колониальном городе. В нем царствовала кастовая система и правил западный принцип «разделяй и властвуй». Город состсоял из просторной и благоустроенной территории Международного сеттльмента и Французской концессии и тесного, скученного до предела китайского города. Вдоль улиц и авеню иностарнной части Шанхая, утопавших в зелени высоких деревьев, простирались тщательно подстриженные газоны, яркие цветники, сады. За ними поднимались полудворцы и виллы шанхайской знати. На улицах Международного сеттльмента рослые индусы в красных чалмах, с заплетенными бородами руководили транспортным движением и следили за порядком. Полицейскую службу на улицах Французского города несли анамиты из Индокитая (позднее полицейские силы пополнили русские). Полиция сеттльмента состояла не только из индусов, но в нее входили и китайцы, и англичане. Позже были включены и русские эмигранты. Однако даже по экипировке полицейского можно было определить отношение англичан в той или иной нации. Полисмены-китайцы были вооружены самым старым оружием; полисмены-индуся лучше оплачиваись и были вооружены более современным оружием. На недосягаемой высоте для них стояли английские полицейские. В трамваях сеттльмента кондукторами и вагоновожатыми служили китайцы, а инспекторами и контролерами билетов были корейцы. Взаимная вражда между ними не допускала никаких сговоров и комбинаций. Так было и во всех других частных и муниципальных предприятиях города.