Счастливая Россия - Борис Акунин

Ветер прижался к стеклу. Каролина смотрела под ноги. Лицо у нее было сосредоточенно-задумчивое, на нем блестели капли дождя.

Распахнулась дверь для пешеходов, снаружи пахнуло рекой, холодом, небом.

Так же будет пахнуть и Каролина.

– Здравствуй! Дай вытру, – сказал он, делая шаг навстречу и вытаскивая платок.

Ужасно хотелось поцеловать ее мокрую щеку, но делать этого ни в коем случае не следовало. Хоть бы рукой коснуться.

Лицо Каролины на миг будто осветилось. Вспоминая про два комплимента, Карл забыл про этот – бессловесный, но самый драгоценный. Каждый раз при встрече она на него смотрела по-особенному. Потом, конечно, брала себя в руки.

Сейчас тоже оттолкнула платок, буркнула:

– Да ла.

Это означало «да ладно тебе». Каролина шутила, что со временем, когда они совсем привыкнут друг к другу, она станет разговаривать с ним исключительно аббревиатурами. Скажет: «веяхобу», и он поймет: «Ветер, я хочу булочку». «А совсем потом, – говорила она, – мы научимся обходиться вообще без слов и будем только пучить дру на дру глаза, как две ры».

Каролина всегда выражалась очень точно. Она заинтересовала его не с первого взгляда, а с первой фразы. Со второй фразы понравилась. С третьей очень понравилась. С четвертой Карл влюбился. И с тех пор любил все сильнее.

Когда-то у них с Максимом Львовичем был разговор на необычную тему – про любовь. Впрочем, со Старицким они могли разговаривать о чем угодно. Это был единственный человек на свете, которому Ветер не боялся задавать глупые вопросы.

Однажды спросил, что такое любовь. Он тогда как раз понял, что втрескался в Каролину по уши и что это большая проблема.

– Мне кажется, любовь – этап развития человеческой личности, – ответил Максим Львович. – Я имею в виду развитие не физиологическое – пубертат, половой инстинкт и всё такое, а духовно-интеллектуальное. Ты нуждаешься в любви, когда ты еще в себе не разобрался и ищешь ответы. Внутри их не находишь, потому что пока не умеешь это делать, и тогда начинаешь искать их вовне, в другом человеке. Мужчина влюбляется в женщину, которая, как ему подсознательно кажется, поможет в этом поиске. Зрелость и взрослость означают, что человек наконец в себе разобрался и больше в помощи не нуждается. Тогда и проходит потребность в любви. А наше естество устроено так, что как раз к этому времени исчезает и физиологическая зависимость. Тут-то настоящая полноценная жизнь и начинается.

Ветер выслушал очень внимательно и опечалился. Судя по тому, как действовала на него Каролина, вопросов к самому себе у него накопилось очень много, и все они прямо с ножом к горлу требовали немедленных ответов.

– А впрочем, нашел кого спрашивать, – рассмеялся Максим Львович. – Я вечно пытаюсь всё рационализировать, даже там, где это совсем не нужно. Моя последняя жена, уходя от меня, – девяносто лет назад дело было – обозвала меня «мозг на ножках».

– О чем ты думала, когда шла от причала? – полюбопытствовал Ветер. – Лицо у тебя было такое, словно ты не здесь, а на Новотерре.

Каролина всегда думала о чем-нибудь увлекательном. Вокруг Карла хватало ярких личностей, но по-настоящему интересно ему было только с двумя людьми: с Максимом Львовичем и с Каролиной. Теперь вот только с ней…

Только? Он внутренне усмехнулся. Да если выбирать: всё человечество без Каролины, или одна Каролина, но без остального человечества… Он не позволил себе додумать эту мысль, неприемлемую для директора Федеральной службы безопасности Евразийской Федерации.

– Угадал. Я думала, что до Новотерры двадцать световых дней – больше пятисот миллиардов километров. Я смотрю в телескоп и вижу не то, что там происходит сейчас, а то, что было двадцать суток назад. А оттуда, может быть, кто-то точно так же смотрит на Землю. Вот я иду от причала, а с Новотерры это увидят только двадцать дней спустя. Теперь представь планету, до которой пятьсот или шестьсот световых лет. Цивилизация там более развитая, чем наша, и телескопы у них в сто или тысячу раз мощнее моего паршивого ТА-532. Смотрят они сейчас сюда, но видят не Центроград, а Стеньку Разина, плывущего по Волге на струге…

Каролина была молодая, только сорок восемь. Коротко стриженные черные волосы эффектно отливали ранней сединой. Но стриглась Каролина не для красоты, а исключительно для удобства. Косметику она считала глупостью. Поэтому из-за жизни под открытым небом кожа у нее была обветрена, а губы вечно шелушились.

Все-таки невыносимо хотелось их поцеловать…

– Ну? – сказала Каролина, что означало: куда отправимся?

Обычно после разлуки они гуляли в каком-нибудь малолюдном парке или сидели в полупустом кафе – если Карл не предлагал что-нибудь поинтереснее.

– Поедем ко мне. Хочу тебе кое-что показать.

На стоянке было только одно такси, и к нему уже направлялась другая пара.

Каролина без колебаний перешла на бег и первой открыла дверцу.

Мужчина и женщина оторопели. На лицах у них появились одинаковые растерянные улыбки – именно так обычно реагируют на хамство воспитанные люди.

– Что, съели? – ухмыльнулась им Каролина и помахала Карлу рукой: – Эй, Пассат, шевелись!

Она вечно выдумывала ему всякие ветряные прозвища. То Сирокко, то Трансмонтана, то Зюйд-Вест, то еще как-нибудь.

– Вы, наверное, очень спешите, – предположила женщина. – Ничего, мы подождем другую машину.

– Ага, подождите, – беззаботно бросила нахалка. – Не мусоль, Муссон! Садись.

Красный от смущения, Ветер юркнул в кабину. С одной стороны ему, конечно, было стыдно за Каролину. С другой… Какой же свежестью веет от человека, который никогда не притворяется лучше, чем он есть.

– Все-таки ты жуткая хамка. И перестань звать меня Муссоном, а то я буду звать тебя Мусей.

– Только попро.

Мусей ее звали в детстве – однажды, страдальчески морщась, она про это рассказала. Вот, кажется, единственное, что Ветер знал про ее ранние годы. Расспрашивать было бесполезно.

– А почему ты стала Каролиной? Между прочим, ты знаешь, что это женская форма от Карла? Интересно, что мы с тобой выбрали одно и то же имя, да?

– Потому что Каролина значит «Свободная».

– И Карл тоже? Хм. Странно.

– Странно в шестьдесят девять лет узнать смысл собственного имени? – как обычно, безошибочно поняла она. – Так чего ты от меня хо?

– Я много чего от тебя хо, – искренне признался Ветер. – Очень многого. Но в данном случае совета. Собственных мозгов не хватает.

Советы Каролина всегда давала отличные. Карл подозревал, что она умнее его.

Пока ехали, рассказал про расследование. Со всеми подробностями. Уж кто-кто, а она никому не разболтает.

Дома, едва войдя в прихожую, Каролина внезапно взяла его за ворот, притянула к себе и коротко прижалась щекой к груди.

– Как мне этого не хвата…

Задрожав, он осторожно провел ладонью по ее волосам. Ни на что большее не осмелился. Сердце сжалось, запрыгало, снова сжалось.

– Если тебе нравится меня… касаться. Значит, физически я тебе не противен… Почему же тогда…

У него срывался голос.

Каролина отодвинулась, точным движением приложила палец к его губам, что означало: замолчи.

Палец был твердый, с коротко остриженным ногтем. Не поцеловать его было невозможно.

Она отдернула руку, словно от ожога.

– Опять? Мы ведь уже тысячу раз. Видимо, недоста. Ладно, давай снова.

– Давай, – обреченно кивнул он.

Все равно о расследовании говорить сейчас он не смог бы – когда она так близко, и сердце еще не успокоилось.

– Сначала – шаг назад. А то у тебя взгляд бессмысленный.

Он повиновался.

– Я тебя люблю, Зефир. Никогда не говорила вслух, но ты знаешь…

Каролина нахмурилась, видя, как у него изменилось лицо. Нет, Ветер этого не знал!

– Ну так знай, – опять без слов поняла она. – Это для меня новое. И у меня такое ощуще, что это надолго. Что мы созданы дру для дру. Даже не ощуще. После нашей первой встречи я сделала запрос в «Соску».

– Что?!

– Сто процентов.

– Правда?!

– Да. Мы – те самые две идеально совместимые половинки. Мы вытащили лотерейный билет.

Он затряс головой, чтобы перестала кружиться.

– Почему ты мне про это раньше…

– Потому что всему свое вре. И сейчас оно, кажется, пришло. Я готова. Ты, по-моему, тоже. Закроем эту тему. Чтобы больше к ней не.

– Тему настоящей любви?

– Вот именно: настоящей. А не постельной. Настоящей любви двадцать второго века.

Ветер вздохнул:

– Объясни мне еще раз, почему мы не можем любить друг друга во всех смыслах.

– Только давай, юный Вертер, без страданий. Вопрос первый. Мы хотим иметь детей? Нет.

Он промолчал.

– Дети – единственное, ради чего имело бы смысл спариваться. Но нам они не нужны, мы оба живем слишком интенсивно. Вопрос второй. Когда человек становится зрелым и полноценным? Правильно: когда выходит из гормонального возраста. Мы с тобой собираемся любить друг друга долго. Целый век. Но лет через десять чувственность тебя покинет. А мы привыкнем к физической любви. Я привыкну. И возникнет ощущение потери. Будто мы чего-то лиши. Я ведь застряну в гормональной стадии лет на двадцать дольше тебя. Так давай сразу, с самого начала выведем эту чепуху за скобки. Для нас ее существовать не бу. Мы уже зрелые. И такими останемся. Радуйся, дурак, что я такая нечувственная.