Под Южным крестом - Луи Буссенар

Капитан, добродушный толстяк с коротко остриженными волосами и загорелым лицом, круглый, как бочка, при всей своей фанатичности не мог не выразить удивления, выслушав этот поразительный рассказ.

Закончив восклицания, он прибавил с добродушием и сердечностью моряка:

— Я вдвойне рад, что случай привел меня на Буби-Эйланд. Я не хотел заезжать сюда, а просто маневрировал, когда вас заметил вахтенный. Не случись этого, сидеть бы вам до марта, покуда не пришел бы парусный корабль, идущий из Батавии в Сидней. А раз вам нужно на Суматру, то вы потеряли бы еще месяц. Я еду не прямо в Яву, но через шесть недель все-таки надеюсь быть около этого острова, как только окончу свою нагрузку… а это будет скоро. До тех пор будьте на моем корабле, как дома. Вы вольны делать, что вам угодно: хотите — работайте, хотите — смотрите на нас, как мы будем работать.

— Ну, уж нет, капитан, — возразил на это Пьер де Галь, — не бывать тому, чтоб я сидел на корабле, сложа руки. Позвольте мне с моим матросом разделить труды вашего экипажа, мы хорошо будем слушаться команды.

— Как хотите, друзья мои. Это ваше дело. Повторяю: вы вольны делать, что хотите. Помогайте нам, если вам этого хочется.

— Спасибо, капитан; вы славный человек.

— Теперь, капитан, — сказал Фрикэ, — позвольте мне задать вам один вопрос.

— Хорошо, спрашивайте.

— Почему вы не сошли на берег расписаться в книге и взять письма из почтового ящика?

Капитан рассмеялся при этом неожиданном вопросе.

— Так и быть, я, пожалуй, скажу вам, — ответил он. — Дело очень простое. Я плаваю по морю не для славы: я простой шкипер, собственник этой шхуны, и волен плавать, где хочу, и брать груз, какой мне угодно! Ну-с, а нидерландские чиновники или, как это называется по-французски, таможенные досмотрщики, любят совать нос всюду, где их не спрашивают, и ужасно бесцеремонно проверяют фрахты кораблей, чтобы обложить их пошлинами, совсем, по-моему, произвольными. Если бы я взял письма, то должен был бы передать их консульским агентам, а те непременно стали бы спрашивать, куда и откуда я еду, да что везу, и так далее. И поплатился бы я за свою любезность тем, что на мой товар посыпались бы всевозможные пошлины. Нет, я предпочитаю принимать и сдавать груз знакомым людям, в знакомых местах и без всякого таможенного досмотра… Вы поняли, конечно?

— О, вполне поняли, — сказали французы со смехом, и капитан простился с ними.

— Ну, — тихо сказал Пьер своему товарищу, — наш капитан не из простаков. Впрочем, мы попали все-таки лучше, чем при отъезде из Макао. Американец был подлый пират. Голландец — простой контрабандист. Это прогресс. Кстати, что ты мне говорил тогда о письмах? Я помню, они тебя почему-то сильно задели за живое.

— Да, и не без причины. Угадай, кому адресовано одно из писем, находящихся в мешке? Ни за что не угадаешь.

— Откуда же я могу знать? .. Нет, не догадываюсь.

— Представь: на конверте было написано «Синьору Бартоломео ди Монте, в Макао».

Пьер подпрыгнул на месте, точно получил пулю в грудь.

— Человеку с рапирой! .. Шоколадному дворянину! .. Торговцу людьми! .. Соучастнику пирата! ..

— Ему самому! ..

— Однако! .. Какой же дьявол мог положить письмо в бочку? Стало быть, американец, улизнув на шлюпке, побывал на острове? .. Да нет, этого не может быть. Я ничего не понимаю.

— Уж не знаю, он это или кто другой. Но только случай устраивает иногда престранные вещи.

— Гром и молния! .. С этим письмом следовало сделать… знаешь что? .. Прочесть!

— Нет, зачем же!

— Как зачем? Да ведь оно от бандита к жулику?

— К жулику — это так, но от бандита ли — это еще не доказано.

— Как не доказано? Да иначе быть не может. Конечно, этот негодяй побывал здесь, как и мы. Для меня в этом нет ни тени сомнения.

— Пускай. Но я все-таки предпочел отнестись с уважением к чужому секрету.

— Вот еще! .. Деликатничать с такими мерзавцами все равно, что кормить свиней апельсинами.

Тем временем шхуна «Palembang», капитан которой, мингер Фабрициус ван Проэт, был одновременно и арматором ее, держалась в открытом море. Восемь матросов шхуны с утра до ночи были заняты ловлею голотурий, чтобы удовлетворить гастрономические запросы малайцев, которые не меньше китайцев любят полакомиться прихотливым блюдом.

Мы не станем здесь много распространяться о страсти малайцев к этому виде иглокожих. Известно, что малайцы готовы пожертвовать чем угодно, лишь бы угодить своему странному вкусу, и потому голотурии составляют в тех местах весьма важный предмет промысла, все равно как треска на Ньюфаундленде. Малаец питает к голотурии такую же нежную страсть, как англичанин к пудингу, как немец к кислой капусте, как эскимос к тюленьему жиру или как итальянец к макаронам… Голотурия — национальное блюдо не только на малайских островах, но и на берегах Камбоджи, в Китае, в Кохинхине, в Аннаме и так далее. Тысячи джонок пускаются на ловлю этих мягкотелых животных, этим промыслом не брезгуют также голландские, английские и американские арматоры, извлекая из него весьма значительные прибыли.

Что же такое голотурия? Отдел иглокожих, семейство голотурий… и так далее и так далее, — ответит вам любой учебник зоологии. Постараемся дать объяснение не столь ученое, но зато более практичное.

Вообразите себе цилиндрическую, кожистую, способную сокращаться трубку длиною от пятнадцати до двадцати пяти сантиметров, наполненную водою, в которой плавает зернистое вещество. На переднем конце, напоминающем воронку, находится круглое ротовое отверстие, усаженное щупальцами, действующими наподобие присосков. Наружная поверхность тела снабжена щупальцами, приспособленными отчасти для передвижения, отчасти для хватания пищи.

Голотурия, или трепанг по-малайски, водится в огромном количестве на утесах и на песчаных прибрежьях, где она ползает с помощью своих щупальцев. Неразборчивая в еде, она проглатывает все, что попадется. За этим она проводит всю свою жизнь, этим ограничивается вся ее деятельность. Ее десять или двенадцать щупальцев беспрестанно заняты тем, что хватают мелких животных, кусочки морских растений, рыбью икру и даже песчинки и подносят их к постоянно раскрытому рту.

По странной прихоти природы, кишечный канал голотурии устроен чрезвычайно нежно и не приспособлен к такой разнообразной пище. Поэтому голотурия страдает частым расстройством желудка. Так как ей трудно бывает освободить его от непереваренной пищи, то она выбрасывает наружу и содержимое и содержащее, то есть не только пищу, но и самое внутренности, все равно как мы бросаем изношенную перчатку или сапог. Эта жертва части себя нисколько, по-видимому, не беспокоит голотурию, так как она после того немедленно принимается вырабатывать новый кишечный аппарат, который через некоторое время подвергается той же участи, что и предыдущий.