Жаркое лето 1953 года в Германии - Николай Платошкин

Ульбрихт так сформулировал свое монетаристское кредо: «Бурный рост нашего народного хозяйства не может успешно финансироваться такими методами (то есть субсидиями государства. — Прим. авт.). В течение длительного времени финансирование расходов на расширение отдельных предприятий, то есть финансирование капиталовложений и увеличение оборотных средств должно производиться за счет полученной ими собственной прибыли, к которой при крупных капиталовложениях прибавляются государственные дотации»[146].

И далее Ульбрихт сформулировал две темы, подсказанные экспертами СКК, которые в июне 1953 года едва не обернулись крушением ГДР. Прежде всего, было заявлено, что народные предприятия должны включать все социальные расходы в себестоимость, а не финансировать их за счет прибавочного продукта. На практике это означало, что надо либо повышать отпускные цены на продукцию этих предприятий (а этого им как раз не разрешали), либо снижать социальные расходы. Какой путь был избран, легко догадаться, и мы еще опишем его несколько позже.

Второй темой (она была как бы верхушкой айсберга, которым являлся вопрос снижения себестоимости) были уже упоминавшиеся технически обоснованные нормы выработки. Именно лозунг их отмены и вывел на улицы тысячи людей 16–17 июня 1953 года. Эти нормы были введены правительством ГДР 20 мая 1952 года и формально отнюдь не являлись драконовскими. Нормы должны были лишь служить более рациональному использованию оборудования и рабочего времени. Специально подготовленные специалисты должны были рассчитывать нормы и устанавливать на их основе заработную плату. Но проблема реальной жизни состояла в том, что при несовершенстве планового механизма ГДР, актах саботажа и срыве импортных поставок простои на многих предприятиях происходили вовсе не по вине рабочих и служащих. Но они не выполняли нормы, и им снижали зарплату. Конечно, были попытки разобраться с характером простоя, и не все они принимались во внимание. И все же слишком велик был соблазн проводить политику экономии средств за счет фактического снижения зарплаты путем повышения норм выработки. Это и происходило, причем с каждым месяцем приобретая все более и более массовый характер.

Именно эти решения II партконференции и предопределили хозяйственные трудности ГДР. Будучи абсолютно верными с точки зрения «чистой» экономической науки (причем именно либерально-монетаристской), они не учитывали реалий послевоенной Германии. В отличие от советских рабочих, имевших низкий уровень жизни до революции 1917 года, их немецкие коллеги очень болезненно переживали любое, даже мизерное снижение своих жизненных условий, которые до 1945 года были весьма достойными (хотя и не блестящими). Единственным выходом в 1952 году из создавшихся в ГДР диспропорций между необходимостью развития промышленности и отсутствием финансовой базы для этого было, как представляется, резкое сокращение репараций и оккупационных расходов, если уж Москва не могла оказать прямую помощь. По этому пути и пойдет Советский Союз сразу же после июньских событий 1953 года. Тогда же, в 1952 году, в Москве еще не были уверены, сохранится ли ГДР вообще, или ей на смену придет пусть и миролюбивая, но все-таки капиталистическая Германия. А если такая возможность не исключалась, то стоило ли оказывать значительную финансовую помощь стране, которая может стать одной из провинций Германии под управлением «большого друга» русского народа Курта Шумахера?

Вопреки расхожему мнению, на II партконференции СЕПГ не было принято каких-то особых решений по форсированному развитию тяжелой промышленности, из-за чего якобы оказались в «загоне» отрасли, выпускавшие товары народного потребления. Упор делался скорее на ускоренный рост энергетики (что было абсолютно необходимо) и на наведение порядка в тяжелой промышленности (сокращение непроизводственного строительства, снижение себестоимости и т. д.).

Еще одним мифом, связанным со II партконференцией, является широко распространенная точка зрения, что там якобы были приняты решения о массовой коллективизации в сельском хозяйстве, которая (и это тоже миф) привела в свою очередь к продовольственным сложностям. Выступая с отчетным докладом, Ульбрихт заявил: «Я считаю необходимым с трибуны этой конференции подчеркнуть абсолютно добровольный принцип при организации этих (то есть сельскохозяйственных. — Прим. авт.) кооперативов и указать на недопустимость применения в этом вопросе какого-либо принуждения в отношении крестьян»[147]. Но вот другой пассаж о сельскохозяйственной политике (опять же подсказанный СКК и идущий в русле монетаризма) сыграл в истории ГДР роковую роль. Было заявлено, что кулаки (так называли крестьян, имевших более 20 га земли и использующих наемный труд) не выполняют нормы обязательных госпоставок. Пока еще не был описан путь разрешения этой (действительно реально существовавшей) проблемы, но именно последующие ошибки в этом вопросе (а не коллективизация) стали второй основной причиной июньского кризиса в ГДР в 1953 году.

Итак, II партийная конференция СЕПГ сама по себе не приняла каких-либо стратегически неправильных решений, а провозглашенный ею курс на строительство социализма еще вписывался в социал-демократические рамки и не являлся непреодолимым препятствием на пути объединения Германии. Но вот пути преодоления финансовых сложностей неумолимо толкали партию на опасный путь администрирования в угоду достижения вроде бы респектабельных экономических целей.

Чтобы лучше понять внутриполитическую обстановку в ГДР в июле 1952 года, надо опять на время вернуться к германскому вопросу, который мы оставили после вручения западным странам «отчаянной» советской ноты 24 мая 1952 года. На этот раз проект совместного ответа трех держав взялись готовить американцы, которые снова намеревались обыгрывать тему общегерманских выборов под контролем ООН. Но тут у них на пути неожиданно возникли французы. Министр иностранных дел Франции Шуман предложил инициировать проведение четырехсторонней встречи по вопросу о выборах (пока на уровне послов), без предварительного подключения комиссии ООН. К тому же французов видимо всерьез стала беспокоить перспектива увидеть на своих границах мощную западногерманскую армию. Поэтому Шуман предлагал обсудить на возможной четырехсторонней встрече некий «статут» для будущей единой Германии, который ограничивал бы ее внешнеполитический суверенитет[148]. Американцы серьезно забеспокоились и с трудом уговорили Шумана отказаться от своих смелых идей. С другой стороны, добившись подписания Боннского и Парижского договоров, они были не прочь продемонстрировать всему миру (и особенно немцам) свою готовность к переговорам с СССР. Но здесь в дело опять вмешался Аденауэр, резко выступивший против четырехсторонних переговоров. Мол, если они начнутся, французские депутаты не будут спешить с ратификацией обоих договоров. Поэтому до ратификации следует сохранять жесткий бескомпромиссный тон в нотной переписке с русскими. 3 июля 1952 года произошел очень резкий разговор Аденауэра с Верховными комиссарами. Французы потребовали указать канцлеру на его место, так как проект ответной ноты уже был одобрен правительством Франции, а Аденауэр требовал его радикально изменить и не посылать до первого обсуждения Боннского и Парижского договоров в бундестаге, намеченного на 9–10 июля 1952 года.

В конце концов, был достигнут компромисс, на деле являвшийся, однако, полной победой Аденауэра. В переданной Вышинскому 10 июля 1952 года ноте содержалось предложение созвать встречу представителей четырех держав по общегерманским выборам при условии согласия всех сторон на создание необходимых предпосылок для этих выборов[149]. То есть СССР предлагали сначала «сдать» ГДР, а потом обсуждать тему выборов на встрече четырех держав. Естественно, что такой подход, означавший полную капитуляцию Москвы в германском вопросе, не мог быть принят Сталиным, и Аденауэр рассчитывал как раз на это.

Когда в 10 часов утра 9 июля 1952 года Вильгельм Пик открывал в Берлине II партконференцию, он отметил, что в это же самое время бундестаг ФРГ начинает обсуждение «генерального военного договора» (так в ГДР называли Общий договор). Действительно, часом раньше президент бундестага Герман Элерс (ХДС) открыл дебаты, ни словом, правда, не обмолвившись о форуме СЕПГ в Берлине. Аденауэр с полным правом заявил депутатам, что «ваше «да» или ваше «нет» станут решающими для судьбы Германии и Европы»[150]. В принципе канцлер рассчитывал на успех, так как партии правящей коалиции имели в бундестаге абсолютное большинство. Против договоров были социал-демократы и коммунисты. Прямым вызовом Москве, ГДР и большой части европейского общественного мнения, еще не успевшего забыть ужасы Второй мировой войны, были следующие слова Аденауэра в бундестаге: «…единая Германия, какой ее требует сейчас Советская Россия в своих нотах, а именно, нейтрализованная Германия, единая Германия, построенная на основе Потсдамского соглашения, является для нас невозможной»[151]. В качестве причины создания новой германской армии лидер ХДС привел уже знакомые аргументы об «агрессивной сущности» СССР (что якобы проявилось в корейской войне) и о том, чтобы вклад ФРГ в «оборону» Европы якобы был условием Запада, без которого невозможно достижение суверенитета (эта ложь была явно рассчитана на «понимание» СДПГ).