Заморский тайник - Александр Александрович Тамоников

что это было ожидаемо. Поэтому Дубко и Рябов прибавили шаг, обогнали Ганса и буквально-таки привязавшегося к нему Соловья и добрались до стоянки первыми.

Да, действительно, Ганс приехал на машине. Подойдя к своему автомобилю, он еще раз внимательно осмотрелся – видимо, он все-таки что-то чуял, – затем отпер дверцу и уселся за руль. Но завести мотор, а тем более тронуться с места он не успел. Рябов подбежал к машине и ударил Ганса кулаком по голове. Тот потерял сознание. Все произошло настолько быстро и было проделано так ловко, что никто ничего не заметил, хотя людей вокруг было много. Ганс откинулся на спинку сиденья. Со стороны могло показаться, что он просто на какое-то мгновение расслабился, но вот сейчас соберется с силами, заведет машину и поедет…

Пока Ганс находился без сознания, к нему в машину уселись трое. Соловей сел рядом с Гансом, а Рябов и Дубко – на заднее сиденье.

Усевшись и захлопнув за собой дверцу, Соловей первым делом обыскал Ганса, а затем и несколько мест в машине, где, по идее, могло бы храниться оружие. Но, похоже, Ганс был без оружия. Соловей похлопал ладонью по щекам Ганса. Тот глубоко вздохнул и открыл глаза. Какое-то время он приходил в себя, а затем в недоумении уставился на Соловья. А затем, оглянувшись, и на Рябова с Дубко.

– Вы кто? – спросил он.

– Твои друзья, – ответил Соловей. – Ты уже пришел в себя? Тогда заводи мотор, и поедем.

– Куда? – недоуменно спросил Ганс.

– Туда, – указал рукой Соловей. – Куда-нибудь подальше, где не так много людей.

– Зачем? – спросил Ганс.

– Надо поговорить на одну серьезную тему, – сказал Соловей.

– На какую еще тему? – спросил Ганс.

– Сказано же – на серьезную! – жестко произнес Соловей. – Или ты не понимаешь немецкого языка?

– Я никуда не поеду! – решительно проговорил Ганс, но в этой его решительности чувствовался и страх.

– Не поедешь, так останешься здесь, – сказал Соловей и выразительно сунул руку в карман куртки. – Ты хочешь умереть? Вижу, не хочешь. И это правильно. Зачем умирать? Лучше – обо всем договориться по-хорошему. Так что поехали. И веди себя по пути благоразумно. Очень тебя прошу. Потому что пока не хочется в тебя стрелять. Старайся, чтобы мне и дальше этого не хотелось.

Ганс злобно покосился на Соловья, еще раз оглянулся и завел мотор.

– Куда все-таки ехать? – спросил он.

– Тебе же сказали – в какое-нибудь малолюдное место. Допустим, на окраину. Или в какой-нибудь тихий городской скверик. В общем, поезжай, а по пути будет видно.

Ехали недолго и остановились у небольшого городского парка. Здесь и вправду было малолюдно – лишь мамочки с детьми да старики на скамейках.

– Глуши мотор! – приказал Соловей. – Приехали!

Ганс послушно заглушил мотор.

– Вот, – сказал Соловей, – а теперь – поговорим.

– О чем? – спросил Ганс и затравленно оглянулся.

– Для начала – о тебе, – сказал Соловей. – Конечно, самое главное мы о тебе знаем и без того, но кое-какие вопросы у нас все же имеются. Очень тебя прошу – постарайся ответить на них честно и подробно. Не вынуждай нас прибегать к крайним мерам!

– Что вам нужно? – спросил Ганс.

– Нам нужно знать, куда ты девал иконы. – Голос Соловья на этот раз был спокоен, даже, можно сказать, равнодушен, однако в этом спокойствии и равнодушии явственно ощущалась скрытая угроза. – Вот только не спрашивай, какие иконы, хорошо? Те самые четыре старинные иконы, которые ты получил от одного матроса с советского сухогруза «Ария». И за которые ты сегодня с этим матросом рассчитался. Деньги ты поместил в два тайника, сделанные из книжек. Из учебников по высшей математике, если быть точным. Деньги ты передал матросу сегодня в кафе «Веселая рыба».

Ни Дубко, ни Рябов не знали немецкого языка – так, лишь некоторые слова и расхожие фразы. Но, конечно, они прекрасно понимали, о чем сейчас Соловей говорит Гансу. Об иконах – о чем еще он может говорить? И едва только Соловей закончил говорить, Дубко прихватил Ганса за шею – он сидел на заднем сиденье, и сделать ему это было просто, – приблизил свое лицо к лицу Ганса и усмехнулся.

– Ну, так где же иконы? – спросил Соловей.

– У меня их нет! – испуганно и нервно произнес Ганс, стараясь высвободиться из объятий Дубко, но разве можно так вот запросто разомкнуть спецназовские объятия?

– И где же они? – спросил Соловей.

По всему было заметно, что Гансу очень не хочется отвечать на такой вопрос. Но у него не оставалось другого выбора.

– Я их отдал… – выдавил из себя Ганс. – Отпустите мою шею, я все скажу и так!

Дубко понял и эти слова, и он расцепил свои объятия.

– Рассказывай, – произнес Соловей. – И как можно подробнее. Мы внимательно слушаем.

…Да, Ганс покупал иконы не для себя. И не за свои деньги. Он был всего лишь посредником. Иконы он покупал для хозяина – так Ганс называл этого человека. Хозяина звали Абрам Штеле. Это было его настоящее имя, не кличка. Скрываться ему было незачем – он был личностью могущественной. Для чего таиться, если ты могущественная личность? Наоборот, в этом случае гораздо выгоднее быть на виду. По сути, он был главой преступной организации, распространившей свои щупальца едва ли не по всей Западной Европе. Да и не только по Западной Европе – он уютно чувствовал себя и на двух американских континентах, и в Африке, и даже в Советском Союзе.

Он был человеком богатым. Очень богатым. Он торговал всевозможными старинными предметами. Это очень выгодная торговля, она даже выгоднее, чем торговля наркотиками. В мире есть немало людей с деньгами, которые охотно скупают всевозможные предметы старины. Им-то Абрам Штеле и продавал раритеты.

Откуда он их брал? Он их воровал. Не сам, разумеется, а это делали нанятые им люди. То есть старинные ценности доставались Абраму Штеле почти даром, не считая всевозможных накладных расходов. Но это были сравнительно небольшие расходы. Основной доход от продажи раритетов попадал в карман Абрама Штеле.

Те четыре русские иконы, о которых идет речь, Ганс также отдал Абраму Штеле. Где они сейчас? Этого Ганс сказать не мог, так как не знал. Предположил лишь, что они, должно быть, отлеживаются в тайном хранилище. Может ли быть такое, что он их уже кому-то продал? Это вряд ли. Абрам Штеле никогда не перепродавал артефакты сразу же, как только они попадали в его руки. Он прятал их в тайники и выжидал, когда вокруг украденной древней вещи уляжется шум. Обычно на это уходил год, иногда – два или даже три года. И только затем Абрам Штеле начинал искать подходящего покупателя. Разумеется, он его находил – спрос на предметы старины во всем мире был высокий и постоянный.

Где обитает этот самый Штеле? Этого Ганс тоже сказать не мог. Сказал лишь, что у господина Штеле много всевозможного жилья едва ли не по всему миру. И он часто переезжает из одного своего жилища в другое. И не потому, что он чего-то опасается, а это просто его прихоть.

А вот передавал те самые иконы Ганс господину Штеле здесь же, в Гамбурге. Точнее сказать, за пределами Гамбурга, на загородной вилле. Ганс готов во всех подробностях рассказать, как лучше добраться до той виллы. Есть ли на вилле охрана? Да, есть, и немалая. Господин Штеле любит окружать себя охраной.

Имеется ли на вилле тайник, где могли бы сейчас храниться иконы? Этого Ганс не знал, но предполагал, что имеется. Иначе для чего господину Штеле было назначать Гансу встречу именно на вилле? Если вдуматься, то такие встречи назначаются именно в подходящих местах, и никак иначе. А подходящее место – это такое место, где имеется надежный тайник. Для чего такую ценность, как четыре древние русские иконы, перевозить с места на место? Абрам Штеле, конечно, могущественный человек, но даже для него такие передвижения – дело рискованное. А он рисковать не любит. Он опасается всякого риска. Он действует наверняка, все предварительно обдумав и взвесив. Значит, иконы, скорее всего, находятся сейчас на вилле. В тайнике, о котором Ганс не имеет никакого понятия.

– Все, исповедь заблудшей души окончена, – по-русски сказал Соловей.

Для Дубко эти слова были сигналом. Он ударил Ганса ребром ладони по шее. Удар был расчетливый и точный, второго удара не потребовалось.

– Часа четыре он будет в отключке, – сказал Дубко. – Еще сутки понадобятся на то, чтобы обрести память. Еще какое-то время он будет терзаться, говорить ли этому Абраму, что с ним приключилось. И то если господин Штеле сейчас в Гамбурге.