Трое против дебрей - Эрик Кольер

Простые повседневные занятия в лесу уже наложили отпеча ток на его характер. Он никогда не просил меня или Лилиан помочь ему в том, что он мог сделать сам. Лилиан уже не приходилось самой наполнять ящик для хвороста, когда я задерживался дотемна на охоте. Это делал Визи, хотя он мог одновременно притащить лишь несколько палочек. Если, играя у озера, он вдруг бежал оттуда к дому, чтобы сообщить нам, что только что видел на берегу волка или лося, мы знали, что там действительно был волк или лось. Визи никогда не лгал, — возможно, потому, что у него никогда не было к тому нужды.

Почти самостоятельно он научился складывать по буквам некоторые простые слова из книжки и понимал их смысл. Если он еще не умел писать — до этого, несомненно, оставался один шаг. Я много думал о том, как дать ему приличное образование, и пришел к выводу, что нам с Лилиан надо попытаться самим учить его и посмотреть, что из этого выйдет.

В Англии я перешел от гувернантки в детский сад, из детского сада — в школу. Я изучал латынь и химию, алгебру и тригонометрию и прочие предметы, которые проходят в учебных заведениях. Но мое воображение обычно уносило меня далеко от книг, лежащих передо мной на парте. И стоило мне усвоить какой-нибудь глагол или уравнение, как я тут же забывал их. У Лилиан не было возможности получить систематическое образование. В одиннадцать лет ее отправили в поселок Сода-Крик, за сорок миль от Риск-Крик. Там она жила у родственни ков и каждое утро ходила пешком в школу, находившуюся за три мили от Сода-Крик. В этой школе, занимавшей единственную комнату деревянного дома, кроме Лилиан училось еще девять ребят. В четырнадцать лет она перестала ходить в школу, но за три школьных года она научилась прилично читать, прилично писать и усвоила сложение, вычитание, умножение и деление. Все, чему она научилась в школе, она помнила очень хорошо. И мы решили, что, если мы соединим то, что я забыл, с тем, что она помнила, нам незачем будет отправлять Визи в школу и разбивать нашу крепко спаянную семью.

— Мы начнем немедленно, — сказал я Лилиан, — и купим карандаши, тетради и учебники. Теперь ты принесешь гораздо больше пользы, наблюдая за занятиями Визи, вместо того чтобы помогать мне чинить плотины.

И вспомнив о сервизе, я пообещал:

— В марте я собираюсь поймать в капканы четыреста ондатр, и я уверен, что так оно и будет. С выручки я куплю тебе самый красивый сервиз из тех, что описаны в каталоге.

Молиз был не темней и не светлей любого чилкотинского индейца. Что касается его возраста, то для нас так же трудно было определить его, как возраст любого человека его племени. Когда белый пытается определить возраст индейца, он в лучшем случае ошибается только на десять лет.

Молиз и его жена Цецилия иногда приходили ранней весной к истокам ручья Мелдрам ловить рыбу-скво, идущую вверх по течению на нерест. Белый человек с презрением отвернул бы нос от такой костистой пищи, а чилкотинский индеец с удовольствием съедал рыбу-скво вместе с костями весной, когда оленье и лосиное мясо было постным и твердым.

Весной 1935 года Молиз и Цецилия снова захотели отведать рыбу и пришли за ней к ручью. Они расставили сети в миле от нашей хижины. Я узнал об этом по звону колокольчиков на их лошадях. В тот же вечер я отправился к ним.

Внешний вид их бивуака был так же хорошо мне знаком, как и запах, распространявшийся оттуда. Под сосной была расстав лена маленькая палатка размером приблизительно в восемь на десять футов. Парусина палатки из белой стала от времени грязно-серой. На ней было немало заплаток, но все же кое-где она уже не защищала от дождя. Неизбежный костер горел перед палаткой, а позади нее был разложен еще один, и над ним стоял густой дым. Над вторым костром на решетке из обструганных сосновых палочек лежали десятки рыб-скво со вспоротыми животами. Рыбы были уложены животами вниз, в сторону дыма. Запах, исходивший от бивуака, был запахом копченой рыбы. Цецилия также была позади палатки. Она со стоическим терпе нием очищала от шерсти шкуру недавно убитого оленя. Оленьи шкуры лежали повсюду. Все они (кроме той, над которой трудилась Цецилия) были давно сняты с оленьих туш.

Молиз улыбнулся мне, когда я подошел к палатке, и, согнув свою искалеченную спину, присел на оленью шкуру у костра. Два верховых седла валялись в беспорядке на одеяле из оленьих шкур, а на расстоянии нескольких футов тоже на оленьей шкуре лежали два вьючных седла. Я знал, что если бы заглянул в палатку, то увидел там оленью шкуру, разостланную вместо простыни на матраце из веток, а в центре палатки на пыльном полу — еще одну оленью шкуру, на которую ставилась еда, когда было слишком холодно, чтобы есть на открытом воздухе. «Что делали бы индейцы без оленей?» — подумал я.

Бросив Молизу отрывистое «алло», я тоже присел у огня и сделал вид, что все мое внимание поглощено костром. Когда имеешь дело с индейцами, поспешить — значит потерпеть неуда чу. После почти двухминутной паузы я сказал:

— Твоя много рыба лови?

— Много. — Молиз похлопал себя по животу. — Рыба чер товски хороший!

— Сколько времени твоя живот рыба кушай довольна? — спросил я.

Молиз поковырял в зубах.

— Два-три день рыба кушай, потом моя и жена рыба долго хоти нету.

Пора было переходить к делу.

— Твоя хоти поймать работа на пять-шесть неделя? — как бы между прочим, небрежно спросил я.

Усмешка исчезла с лица Молиза. В глазах у него появилось выражение настороженности и лукавства.

— Какой работа? — подозрительно спросил он.

— Копай земля. Твоя чертовски хорошо копай. Весь твой работа — земля в тачка клади.

— Работа, черт, тяжелый, — проворчал Молиз. — Такой ра бота делай, мой спина боли.

Этому я не поверил. В 1927 году Молиз прорыл канал для торговца в Риск-Крике в двести ярдов длиной и в шесть футов глубиной. И сделал это очень быстро. Я не ломал свой позвоночник, когда мне было четыре года, но вряд ли смог бы проделать такую работу в более короткий срок.

После пятнадцати минут гробового молчания Молиз осторож но спросил:

— Сколько твоя плати за мой работа?

Предвидя, что цена будет установлена после длительного препирательства, я предложил:

— Доллар и половина доллар и харчи.

Молиз нахмурился.

— Очень дешевый. Два доллара двадцать пять цент лучше.

Это мне не подходило.

— Один доллар семьдесят пять цент.

Молиз покачал головой.

— Два доллар двадцать пять цент лучше.

— Только лопата грязь бери, в тачка клади. Легкий работа, — сказал я и заключил: — Один доллар девяноста цент.

Но этого не было достаточно.

— Два доллар лучше.