Агент Иван Жилин - Александр Щёголев

– Знаешь, что это такое?

– Семь пещер, – прочитал он. – Фирма, торгующая антиквариатом. Довольно крупная.

– Это далеко?

– На площади Красной Звезды, – ответил он напряженным голосом.

– А не прогуляться ли нам туда? – предложил я.

– Идемте.

Опять он ни о чем меня не спросил. Похоже, на парня можно было положиться. Вот так дети и вырастают в героев, подумал я растроганно, а мы все про учебу с ними, а мы все копим советы, как им надо жить, и готовим для них будущее, которое они делают себе сами…

Глава десятая

Единственное, что может развлечь двух героев, шагающих по спящему городу, это разговоры о том о сем.

Как писатель может не верить в Бога, риторически вопрошал молодой человек, словно сговорившись с давешней ведьмочкой. Когда один творец отказывает другому в существовании – это нечестно и даже глупо. Нонсенс. Зачем тогда вообще писать? Но самое странное, что те же люди, которые на словах НЕ верят в Бога, отчего-то пытаются найти Ему заменителя! Раз за разом они вводят в свои книги что-нибудь сверхчеловеческое, соревнуясь друг с другом в изобретательности. Литературным примерам несть числа. С какой целью это делается? («Может, писатели понимают, что вульгарный атеизм давно не в моде? – предположил я, перебирая в памяти написанные собой страницы. – Конъюнктуру общественных заблуждений, дружок, настоящий творец должен чувствовать спинным мозгом».) Конъюнктура? Ха-ха. Этак мы и законченных дьяволопоклонников причислим к лику конъюнктурщиков! Тех, которые создают Евангелие от Сатаны, кокетливо назвав своего хозяина каким-нибудь мудреным именем вроде Воланда, чтобы нормальную публику не отпугнуть… («Булгакова не тронь, – осадил я дерзкого юнца. – Не нам судить о его вере».) А кому судить, вдруг рассердился Лэн. Вы знаете, что, к примеру, та чудесная мазь, с помощью которой нравственно чистая Маргарита научилась летать, изготавливалась из костей некрещеных младенцев? Булгаков не мог этого не знать, он же всерьез изучал демонологию! Самое возмутительное, что все ваши эстетствующие интеллектуалы, расплодившиеся в великой России и гордо называющие себя интеллигенцией, до сих пор изучают жизнь Иисуса не по святым писаниям, а по Булгакову. И это несмотря на столь сильный запах серы, который источает его роман… («Враг рода человеческого хохочет над твоими нелепыми обвинениями, дружок, вместе со мной…») Священных коров вы резать боитесь, засмеялся в ответ юный наглец. Тогда вернемся к теме. Почему писатели, старательно поддерживающие репутацию материалистов, всё лепят и лепят идолов, вознося их над придуманными мирами? Разгадка проста. Вовсе не неверие будоражит их души, а другое чувство – ненависть…

Как же нужно ненавидеть Его, чтобы выдавать свою ненависть за неверие!

Вот один писатель выводит аршинными буквами, мол, нет подлости, которую люди не совершили бы во имя Бога, забыв добавить, что точно так же нет подлости, которую не совершили бы во имя безбожия. Фанатизм – это проблема психологии, а не теологии. Вот другой писатель («Знал ведь его фамилию, но забыл», – сокрушенно сказал Лэн) оповещает мир, что Длань Господня бьет только нравственных людей, делая праведников несчастными, а безнравственные, все как один, живут себе припеваючи («Славин, его пунктик», – подсказал я), хотя подбор примеров, показывающих, что у нравственных людей жизнь якобы не складывается, всегда будет тенденциозен, а с другой стороны, найдется ровно столько же примеров того, что злодеи наказаны еще при жизни. И вообще, если праведник чувствует себя несчастным – какой же он праведник?.. Ну да Бог им всем судья. Незаурядные люди, гордость вашей хваленой литературы, дружно выпрыгивают из штанов, чтобы доплюнуть до Неба. Зачем, если НЕ ВЕРЯТ? Если бы не верили, писали бы о Земле. Значит, все-таки верят. В кого? Ответ: в Плохого Бога… Как это по-человечески – без устали повторять, что ты не веришь в Его существование, но при этом тратить столько фантазии и труда, чтобы доказывать из книги в книгу, какой Он плохой и как ужасен Его промысел. В увлекательной и доступной форме, чтобы тиражи побольше. Популяризация ненависти. Лучше бы они и вправду не верили, не пачкали души нормальным людям…

– Ну ты, брат, загнул, – восхитился я. – Надо бы тебя с нашими старичками познакомить, а то чего я один за всех отдуваюсь.

– С теми, кто состоит в террористической организации «Время учеников»? – сразу спросил он.

– Откуда такая осведомленность? Эта информация совершенно секретна.

– Да просто подслушал, – смутился Лэн. – Случайно. Я ведь коридорный, меня не замечают, когда выползают под утро из лифта, размахивая бутылками, консервами и пластиковыми стаканами. У меня даже не спрашивают разрешения, когда обнаруживают полутемный спортзал и вваливаются туда всей толпой, сначала попытавшись войти в зеркало.

Эх, мужики, мужики, с досадой подумал я, когда же мы перестанем быть свиньями? Ничто нас не меняет, ни смена эпох, ни старость, ни близость к Учителю…

– Маты они тебе не заблевали?

– А должны были? – удивился он.

– Есть красивая традиция: в первую же ночь заблевать гостиничные маты. Во славу литературы и лично товарища Строгова.

Он не улыбнулся.

– О литературе ваши друзья мало говорили, в основном огорчались, что наша водка в сравнении с кефиром здорово проигрывает.

– Ты, кажется, хотел меня о чем-то попросить, – напомнил я. – Еще в гостинице.

Лэн покраснел, он уже раскаивался, что распустил передо мною свой хвост.

– Мне тоже очень жалко Строгова… и я даже хотел, чтобы вы рассказали ему правду про его учеников. Про их культ Плохого Бога. Я объяснил вам, вы – ему. Строгов ведь и сам…

– Что – сам? – спросил я с интересом. – Проштрафился?

– В психологическом гомеостазисе, который он назвал «Новым человеком», не нашлось места такой важной системе, как Бог, – сказал мальчик, с каждым словом возвращая себе уверенность. – Это большая ошибка, ведь Бог не где-то наверху или сбоку, а в голове каждого из нас. Участочек мозга, частичка организма. Никто из вас эту ущербность не замечает, вот и плодите калек, думая, что продолжаете традиции великого писателя.

– Вижу, ты хотел бы поучаствовать в спасении умирающего? – Я усмехнулся. – Выдать Строгову пару добрых слов.

– Сначала хотел, – сознался он.

– С тех пор что-то изменилось?

– Ваши друзья не имеют права, – сказал он со злостью.

– Что?

– Делать человеку больно.

– Это иллюзия, будто Строгову можно сделать больно. Строгов перестал чувствовать боль, в том-то и дело. Вот что, дружище, завтра мы отправимся к Дим-Димычу вместе, и ты повторишь старцу все, что мы тут с тобой нагородили.