Наполеон и женщины - Ги Бретон

Овации предназначались Дюшенуа, но так как Бонапарт расстался с полнотелой Жоржиной, он не мог последовать благому совету автора песенки и пожелал иметь в своей постели худощавую актрису.

Однажды вечером, посмотрев м-ль Дюшенуа на сцене, он решил познакомиться с ней основательнее и послал за нею Констана.

Актриса не заставила себя упрашивать. Она надела сногсшибательное белье, элегантное платье и скользнула в карету, ожидавшую у дверей.

— Вы думаете, что он обнимет меня? — спрашивала актриса.

— Ну, а как же, и это будет далеко не все, — удачно ответил сдержанный, уклончивый, но галантный Кон-стан.

В Тюильри камердинер провел м-ль Дюшенуа в потайную комнату и сообщил о ее прибытии Первому Консулу. Тот, окруженный советниками, не оторвался от работы.

— Пусть ждет, — коротко бросил он. Через полчаса молодая женщина забеспокоилась и послала Констана напомнить хозяину, что она здесь.

— Пусть раздевается, — приказал Бонапарт.

М-ль Дюшенуа разделась.

Прошло еще полчаса. Первый Консул по-прежнему склонялся над своими досье и совершенно забыл о девице, дрожащей от холода в комнате с незатопленным камином.

Только м-ль Дюшенуа позвонила и попросила Констана передать, что она совсем закоченела.

— Ну пусть в постель ложится, — с досадой сказал Бонапарт, даже не поднимая головы от бумаг.

Час спустя м-ль Дюшенуа снова отправила Констана к хозяину; на этот раз взъяренный Бонапарт вскричал.

— Да пусть убирается! И продолжал свою работу.

М-ль Дюшенуа вылезла из постели, оделась и вернулась к себе, пылая ненавистью к Наполеону'.

«Тем самым она проявила крайнюю неблагодарность, — пишет Андре Сильвен, — ведь не случись этого анекдота — кто помнил бы имя м-ль Дюшенуа?»

18 мая 1804 года консультативный сенат учредил империю, и несколько недель Наполеон отдавал все свое время государственным делам.

Тем не менее, когда он увидел аппетитный задик м-ль Бургуан, взгляд его зажегся желанием. Эта молодая актриса Французского театра была содержанкой известного химика Шапталя, министра внутренних дел Наполеона. Восхищенный ее формами, он приказал Констану привести в Тюильри эту великолепную кобылицу.

— Но Шапталь очень ревнив, — заметил камердинер,

— Ну, что ж, над ревнивцем забавно подшутить, — заметил Наполеон. — Пригласите Шапталя на десять часов, а потом вызовите меня к м-ль Бургуан. Пусть он сразу узнает, как обстоят дела у его подопечной.

Вечером, когда Шапталь, сидя за бюро, записывал распоряжения Наполеона, вошел Констан.

— Сир, мадемуазель Бургуан здесь, она ждет в спальне!

— Скажите, чтобы раздевалась, я иду, — ответил Наполеон и повернулся к Шапталю, чтобы увидеть его реакцию. К удивлению императора, тот аккуратно собрал свои бумаги, спокойно уложил их в портфель, поклонился и вышел без единого слова. В результате в один и тот же вечер Наполеон получил предвкушаемое — восхитительное тело м-ль Бургуан и неожиданное — отставку ученого.

Куртуазная шутка стоила ему потери ценного сотрудника.

На следующий день любовный крах Шапталя обсуждался во всех закоулках Тюильри.

Конечно, над этой историей еще неделю смеялись бы в Тюильри, если бы в центре внимания на следующий же день не оказалось бы удивительное происшествие с другим ученым, молодым физиком Жозефом-Луи Гей-Люссаком. Месяцем ранее он поднялся на воздушном шаре на головокружительную высоту 4000 метров для наблюдения над магнетическими силами.

Теперь он решил повторить эксперимент, и парижане — торговцы вином, полотеры, веселые девицы и прочие — с безапелляционностью невежества, на все лады обсуждали его план.

Одни выражали недоумение, сможет ли ученый вернуться на землю, если его шар поднимется до Луны; другие были уверены, что шар в клочья раздерут орлы; третьи считали, что он «возгорится от звезд», но все соглашались в том, что не подобает тратить деньги-налогоплательщиков на такие безумные предприятия.

Утром 16 октября огромная толпа окружила здание Консерватории Ремесел и Искусств, откуда должен был взлететь молодой ученый.

В девять часов веревки перерезали и шар взмыла небо. Раздались восторженные крики, Гей-Люссак махал толпе своей треуголкой, минут через двадцать «летающая лаборатория» скрылась в облаках.

Между тем как парижане, восторгаясь успехами аэронавтики, расходились по домам, Гей-Люссака несло юго-западным ветром к Нормандии. Обнаружив, что шар, как и на первом взлете, не поднимается выше 4000 метров, молодой ученый выбросил все свое снаряжение и поднялся на 5500 метров. Охваченный желанием превысить и этот рекорд, физик сбросил вниз еще и стул, на котором он сидел, и шар взлетел до 7016 метров,

Еще никогда человек не находился на такой высоте.

Обезумевший от радости, Гей-Люссак почувствовал стеснение в груди, пульс его участился, горло пересохло. Он поспешно записал эти наблюдения, не подозревая о забавном эпизоде, происходившем в это время внизу, на земле. Нормандская пастушка, к ногам которой упал сброшенный Гей-Люссаком стул, решила, что это упал один из стульев, на которых Праведные сидят на небе одесную Господа. Полная благоговения, она потащила стул в свою деревенскую церковь, где он и был торжественно водружен.

Когда через несколько дней эта история дошла до Парижа, придворные Бонапарта смеялись до упаду.

М-ль Бургуан недолго была фавориткой; через две недели, устав от ее грубоватых манер, Наполеон расстался с ней и вызвал к себе Жоржину.

Юная актриса, болезненно переживавшая разрыв, сначала обиженно отказалась, но все-таки явилась в Тюильри. Наполеон принял ее очень ласково, раздел, по-гурмански наслаждаясь привычным обрядом, и воздал все полагающиеся почести.

Когда первый пыл немного утих, император нежно обнял м-ль Жорж и сказал:

— Моя дорогая Жоржина, некоторое время мы не увидимся. Произойдет большое событие, в нем воплотятся все мои чаяния; но потом мы снова будем вместе, обещаю тебе.

Он имел в виду коронацию — Бонапарт решил возложить на себя корону, а членов своей семьи наградить титулами князей и герцогов.

К сожалению, это не утишило зловредный нрав семьи Бонапартов, — скорее разожгло.

Узнав, что Гортензия получает титул принцессы, Полина, Каролина и Элиза ворвались к брату, восклицая с негодованием:

— Как! Эта иностранка…

— Послушать вас, так подумаешь, что это я наследство нашего отца делю, — с юмором ответил Наполеон, и женщины умолкли.

Но очень скоро их ярость пробудилась с удвоенной силой — они узнали, что коронация Жозефины будет освящена самим папой.