Школьный бунтарь (ЛП) - Харт Калли

— О чем ты беспокоишься?

— Что ты услышишь все ужасные, запутанные подробности и больше не будешь испытывать ко мне влечения. Вместо этого ты будешь жалеть меня, а я этого не хочу.

— Я могу гарантировать тебе, что в этом мире нет ничего, что могло бы сделать тебя непривлекательной для меня, Сильвер. И я буду сожалеть, что с тобой случилось что-то чертовски ужасное, но не буду жалеть тебя. Ты слишком сильная, чтобы заслужить чью-то жалость. Что еще?

— Я боюсь, что ты сделаешь какую-нибудь глупость. Ты сказал кое-что очень тревожное в кафе. Сказал, что собираешься причинить им боль. И ты не сказал, что после этого ничего им не сделаешь.

Это очень трудная задача. Ух.

— Я не забрал назад этот комментарий, потому что не собираюсь лгать тебе. Никогда. И причиню им боль за то, что они сделали с тобой. Как ты думаешь, они заслуживают того, чтобы разгуливать на свободе после того, как причинили столько боли? Неужели ты думаешь, что они не сделают этого снова с кем-то другим, если их не остановить?

Она смотрит с сомнением.

— Ты забываешь, что я слышала тот разговор возле кабинета Дархауэра. Ты получил последнее предупреждение. Если ты сделаешь что-нибудь противозаконное, то окажешься в тюрьме, а это не то, с чем я смогу жить. Не из-за меня. Кроме того, если ты применяешь насилие против них, как они использовали его против меня, то разве это делает тебя лучше, чем они?

Барабаня пальцами по крышке ее гитары, я обдумываю это. Решение, которое придумал, не делает меня счастливым, но это хоть что-то.

— А что, если я не сделаю ничего противозаконного? Или не прибегну к насилию?

— Как ты сможешь этого избежать?

— Я очень изобретательный парень. Если придется, то сделаю так, чтобы это сработало.

— Я не хочу давать показания, — жалобно говорит она. — Не могу с этим смириться. Мои родители не смогли бы перенести это, если бы узнали.

— А они не знают? Ничего?

— Ты не понимаешь. Это не так просто, как сказать им, что со мной случилось что-то плохое. Они были так молоды, когда появилась я. Они хорошие родители, но у них так много всего происходит, Алекс. Оба работают как сумасшедшие, и Максу нужно все их внимание. Он всего лишь ребенок. Если я расскажу им об этом, то брат будет отодвинут на второй план. Все будет связано со мной. Их жизнь остановится. Я не могу так поступить с ними. Не могу так поступить с Максом.

Я понимаю, как она могла так подумать, но ее видение картины ужасно искажено.

— Это твои родители, Argento. Когда они в конце концов узнают об этом, то будут в полной жопе. Они будут опустошены тем, что ты не доверила им прикрыть твою спину.

Сильвер смотрит вдаль, на озеро; очевидно, она не хочет этого слышать. Хочет, чтобы я просто понял и принял то, что она поступила правильно. Я не собираюсь заставлять ее передумать, поэтому вместо этого настаиваю на предложении, которое только что сделал ей.

— А как насчет этого? Все по-честному. Законно. Ни единой капли крови в погоне за справедливостью?

— И никаких показаний с моей стороны.

Я вздыхаю.

— Ладно. Никаких показаний с твоей стороны. — Она ждет, обдумывая мое предложение, ее глаза изучают спокойную воду. — Давай. Разве ты не хочешь немного отомстить? Просто маленькая месть за все, через что они заставили тебя пройти?

— Конечно, хочу.

— Ну?

— Окей. Если ты думаешь, что это возможно сделать в рамках этих параметров, то у тебя есть мое благословение. Делай все, что хочешь. Я дам тебе подробный отчет о том, что произошло той ночью. Но я не такая храбрая, как ты, Алекс. Не думаю, что смогу пройти через это, если мне придется сказать это вслух. Я запишу это, но ты должен поклясться, что сожжешь это, как только прочтешь. Ты должен, бл*дь, пообещать мне, Алекс. И потом, ты не можешь относиться ко мне иначе.

Мистер Эллиот, мой старый психотерапевт, отказался бы от этой сделки. Он бы сказал, что для нее было бы лучше сказать это вслух, что это будет своего рода катарсис, но черт возьми. Кто я такой, чтобы спорить с ней? Если так должно быть, то так и должно быть. Я отдаю ей трехпалый салют.

— Слово скаута. Я люблю хороший огонь. Даю тебе слово.

Глава 21.

Остаток дня мы проводим за просмотром фильмов и разговорами. Мы делаем вид, что Алекс не рассказывал мне историю неудачного самоубийства своей матери, и я не согласилась написать дерьмовое эссе о том единственном случае, когда меня изнасиловали. Он рассказывает мне больше о своем брате, о том, как в самом начале они с Беном были помещены в пару домов вместе, но они продолжали разлучаться снова и снова, когда Алекс своими действиями усложнял жизнь их приемным родителям. Он сердится, когда рассказывает мне о женщине, которая сейчас присматривает за Беном — секретарше по юридическим вопросам в Беллингеме по имени Джеки. Она мешает ему видеться с братом, меняет дни посещений, сует нос в его дела, докладывает о нем в службу защиты детей, когда он делает что-то не так.

— Эта женщина пыталась посадить меня в тюрьму больше раз, чем я могу сосчитать, — говорит он. Мы сидим на диване. Мои ноги лежат поверх его, укрытые одеялом, и он проводит пальцами вверх и вниз по моим босым ступням, ухмыляясь каждый раз, когда попадает в щекотливое место, и я дергаюсь. — Я заслужил это еще в самом начале. Был полным придурком. Я сделал достаточно дерьма, чтобы оправдать десять миллионов телефонных звонков, которые она сделала копам. — Он откидывает голову на диванные подушки. — Однажды я поджег ее мусорные баки. А еще я украл ее кошку.

— Ты украл ее кошку?

— У Бена аллергия. Каждый раз, когда я его видел, у него чесались и краснели глаза. Он был весь в крапивнице, а Джеки, похоже, было на это наплевать. В течение многих лет мы с ней были вовлечены в эту дерьмовую войну, ни один из нас не отступал, никто из нас не давал для этого никаких оснований, и тогда понял... я был проблемой. Мне пришлось кое-что изменить. С тех пор даже Мать Тереза не смогла бы ни в чем меня упрекнуть, но Джеки все еще пытается отгородиться от меня. Прошло уже два года с тех пор, как я начал играть по правилам, а Джеки все равно отправила бы меня на гребаную Аляску, если бы могла.

Я хочу прикоснуться к нему. Становится все более и более нормальным дотрагиваться до него. Мы провели весь день, обмениваясь случайными, мимолетными физическими контактами, но я все еще чертовски нервничаю, когда просовываю руку под одеяло и нахожу его руку. Кожа гладкая и горячая на ощупь. Мои пальцы гудят, когда я провожу ими вверх, по его бицепсу, проскальзывая под рукав его футболки, пока не достигаю верхней части его плеча. Мы оба вибрируем от этого неистового электричества. Алекс выглядит так, будто совсем забыл о Джеки; смотрит вниз, на свое плечо, на то место, где мои пальцы рисуют маленькие круги на его коже, и он чертовски напряжен. Медленно переводит взгляд на меня, смотря тяжелыми, затуманенными глазами, и внезапно все, что я хочу сделать, это скользнуть к нему, оседлать его и сорвать свою рубашку.

У него глаза голодного хищника. Темные глаза, которые дают обещания и сводят меня с ума. Он непоколебим. Когда Алекс Моретти смотрит на тебя, то чувствуешь, что твоя душа обнажена, и это самое тревожное, волнующее чувство, которое я когда-либо испытывала. Прямо сейчас он смотрит на меня так, словно хочет съесть.

Я вытаскиваю руку из-под одеяла, лицо горит, огонь поет в моих венах. Эти невысказанные слова висят между нами: после всего, что случилось, я не могу торопиться ни в чем. Хотя потрясена тем, как легко это происходит рядом с ним. Как сильно я этого хочу. Хочу его.

— Ты говоришь, что вел себя хорошо, но ведь это неправда, не так ли? — Шепчу я.

Его взгляд все еще не сфокусирован. Я так привыкла к невозмутимому Алексу в школе, что выучила его язык. Могу распознать и расшифровать даже малейшее движение лица, малейшее подергивание. Но здесь, наедине, Алекс уже не та осмотрительная, сверхосторожная версия самого себя, к которой я так привыкла. Он разрушил значительную часть своих стен, и из-за того, что я вижу на его лице так много мыслей и чувств, у меня слегка кружится голова. Он берет мою руку и подносит ее ко рту, нежно целуя внутреннюю сторону моего запястья.