Сожженная заживо - Суад

На платформе вокзала Летиция мне сказала:

– Никогда еще ни с кем я не чувствовала себя так хорошо, как с Маруаном.

А Надя добавила:

– И я тоже...

– Я хотела бы пойти ночевать к Маруану и его подружке, а завтра утром мы бы вместе позавтракали, а потом мы бы сели на поезд и вернулись домой!

– Нет, Летиция, мы пойдем домой, нас ведь папа ждет.

– Он очень симпатичный, мама, он мне, правда, очень понравился! Он такой милый, такой красивый... Какой же он красивый, мамочка!

Вслед за ней ко мне прилипла Надя:

– А когда мы его снова увидим, мама?

– Может быть, завтра или послезавтра. Мама все устроит, ты увидишь.

– Что она сказала, Надя?

– Я попросила маму, чтобы мы опять повидались с Маруаном, и она согласилась на завтра. Да мамочка? Ты согласна?

– Можете на меня рассчитывать. Мама знает, как все устроить...

Поезд уехал, я взглянула на часы, было почти два часа ночи. Час сорок восемь. Девочки бежали по платформе, посылая воздушные поцелуи. Никогда не забуду это мгновение. С тех пор, как я жила в Европе, я привыкла носить часы, и эта привычка приобрела какой-то маниакальный характер. Моя память так часто меня подводила, когда я вспоминала о прошлом, что я тщательно отмеряла настоящее, если это было важно для меня. Как странно, что Маруан хотел вчера узнать, в котором часу он родился... Ему тоже необходимо отмечать точное время. В эту ночь я как будто видела сны, при этом не сомкнула глаз. Все, что могу извлечь из своей бедной головушки, это то, что была ночь. Я видела какой-то электрический свет в коридоре этой проклятой больницы и врача, который уносит моего сына. Который час... это рефлекс западного человека, а у нас только мужчины имели часы. В течение двадцати лет я довольствовалась только солнцем и луной. Я скажу Маруану, что он родился в час луны.

Придя домой, я послала ему сообщение на мобильный, чтобы узнать, хорошо ли они добрались. Он ответил мне: «Спасибо, спокойной ночи и до завтра. До завтра...»

Было поздно, девочки пошли ложиться, а Антонио еще не спал.

– Ну, как все прошло, дорогая?

– Замечательно.

– Ты поговорила с девочками?

– Нет еще. Но я готова сказать им завтра. Нет причины откладывать, они тут же его полюбили. Это все же так странно... как будто они знали друг друга очень давно.

– И Маруан ничего не сказал? Даже не сделал ни малейшего намека?

– Совершенно ничего. Он был великолепен. Но странно, что и Летиция, и Надя так привязались к нему. Они просто висли на нем. Никогда они не вели себя подобным образом ни с кем из своих друзей. Никогда...

– Ты слишком переживаешь...

Я не слишком переживала, меня разбирало любопытство. Могут ли братья и сестры узнать друг друга, не зная о своем родстве? Что происходило между ними, почему это становилось таким очевидным? Появляется ли какой-то сигнал, общий для них, о чем они даже не догадываются? Я ожидала одновременно и всего и ничего, но только не этой инстинктивной привязанности.

– Может, стоит подождать денек-другой...

– Нет. Завтра воскресенье. Я устроюсь в кафетерии в своем бюро, там никого не будет, и спокойно поговорю с Летицией и Надей. Понадеемся на Бога, Антонио.

Кроме дочерей в моем окружении были и другие люди, соседи и особенно коллеги, с которыми я работала в бюро уже многие годы. Я обеспечивала переговоры, организовывала небольшие приемы. Там я чувствовала себя как дома, для меня очень много значило хорошее отношение моих начальников... Как представить им Маруана спустя десять лет?

Я должна была остаться наедине с девочками. Они будут судить свою мать за двадцатилетнюю ложь – женщину, которую они не знали, мать Маруана, которая прятала его все эти годы. Ту, которая любила их и защищала. Я часто говорила им, что их рождение – это счастье всей моей жизни. Как же они воспримут то, что рождение Маруана было таким кошмаром, что я даже никогда о нем не говорила?

На следующее утро около девяти часов мы поднялись, как обычно по воскресеньям.

– Я приготовлю тебе кофе, мамочка?

– С удовольствием.

Это был наш утренний ритуал, и я всегда отвечала «с удовольствием». Я была непреклонна в вопросах вежливости и взаимного уважения. Я находила, что местные дети довольно плохо воспитаны. Они пользуются вульгарным языком, который приносят из школы, и мы с Антонио боролись с этим изо всех сил. Отец переспрашивал Летицию, если она неправильно отвечала ему. Я же получила единственное воспитание – рабское.

Летиция принесла мне кофе и стакан теплой воды. Она быстро меня поцеловала, и Надя тоже. Любви, которую я получала от них и от их отца, я не уставала удивляться каждый день, как будто ее не заслужила. Предстоящее объяснение было довольно сложным из-за других причин, а не только из-за моего страха встретиться с взглядом сына.

– Я хотела бы поговорить с вами об очень важных вещах.

– Давай, мамочка, говори, мы тебя слушаем.

– Нет, не здесь. Мы пойдем ко мне в бюро, в кафетерий.

– Но ты же сегодня не работаешь! О, ты знаешь, вчера вечером было так здорово! Маруан тебе больше не звонил?

– Мы вернулись поздно, должно быть, он еще спит.

Если бы это не был их брат, я бы забеспокоилась. Они как всегда болтали друг с другом, совершенно не придавая значения этому необычному разговору в бюро воскресным утром. Это я все придумываю что-то. Они же идут с мамой, мама зачем-то идет на работу, а потом... неважно, они же мне доверяют.

– Вчера мы провели чудесный вечер.

– А, так ты это хотела нам сказать?

– Подождите, все по порядку... Итак, вчера мы провели чудесный вечер с Маруаном, это вам говорит что-нибудь? Маруан – это вас заставляет о чем-нибудь задуматься?

– О приятном мальчике, который жил с тобой у твоих приемных родителей, так он сказал...

– И потом он очень красивый, очень милый.

– Вас привлекло в нем именно то, что он красивый и милый?

– Всё, мама. Он выглядит очень нежным.

– Это правда... А помните, я вам говорила, что когда меня сожгли, я была беременна. Я вам про это рассказывала.

– Да, ты нам говорила...

– И этот ребенок, где он, как вы думаете?

Они смотрели на меня во все глаза с удивлением:

– Но он же не остался там, в твоей семье!

– Нет. А у вас нет никакой версии, где мог оказаться этот ребенок? Вы никогда не видели кого-нибудь, кто мог бы быть похожим на тебя, Летиция, или на тебя, Надя? Или на меня. Кого-нибудь, кто имел бы такой же голос, ходил бы, как я?..

– Нет, мама, уверяю тебя, что нет.

– Нет, мамочка.

Надя повторяла все, что говорила ее сестра. Обычно рупором выступала Летиция. Но вчера я заметила у Нади маленькую капельку ревности. Маруан больше смеялся с Летицией, а ею занимался чуть меньше. Она слушала меня очень внимательно и не сводила с меня глаз.

– И ты, Надя, ты тоже не знаешь?

– Нет, мама.

– Ты, Летиция, постарше, ты можешь вспомнить, ты ведь его видела у моих приемных родителей...

– Уверяю тебя, мамочка, что не помню.

– Так вот, это Маруан!

– Ах, Боже мой, это Маруан, с которым мы провели вчерашний вечер!

И они обе залились слезами.

– Это наш брат, мама! Он был в твоем животе!

– Это ваш брат, он был в моем животе, и я родила его совсем одна. Но я не оставила его там, а привезла его с собой сюда.

Теперь мне предстояло пуститься в самые трудные объяснения по поводу того, почему я его отдала на усыновление. Я тщательно подбирала слова, которые слышала когда-то от психиатра, – «восстановить себя», «принять себя», «снова стать женщиной», «снова стать матерью»...

– И ты держала это в себе двадцать лет, мама! Почему ты не сказала нам о нем раньше?

– Вы были еще совсем крошки, и я не знала, как вы будете реагировать. Я собиралась сказать вам обо всем, когда вы повзрослеете, как рассказывала о своих шрамах... как рассказывала об огне. Это все равно, что построить дом: кирпичи кладут один за другим. А если кирпич непрочный – что произойдет? Дом разрушится. Вот и здесь то же самое. Мама хочет построить свой дом, и я думала, что чем дольше, тем он будет более прочным, более высоким, чтобы привести туда Маруана. А если не так, то мой дом рухнет, и я уже ничего не смогу сделать. Теперь вам выбирать.

– Это ведь наш брат, мамочка. Скажи ему, чтобы он жил с нами, правда, Надя? У нас есть старший брат, а я так мечтала, чтобы у меня был старший брат, я тебе всегда об этом говорила – старший брат, как у моей подруги. А теперь и у меня есть старший брат, это Маруан! Ну, правда, Надя?

– Я освобожу для него шкаф и уступлю свою кровать!

Надя никогда не давала мне даже жвачки! Она добрая девочка, но с трудом расстается со своими вещами, а для брата она на это готова!

Это удивительно – брат возник ниоткуда, а она уже все готова ему отдать...

Таким образом, доселе незнакомый старший брат вошел в нашу семью. Это оказалось так же просто, как освободить шкаф и уступить свою кровать. Скоро у нас будет новый дом, а у Маруана появится своя комната. У меня голова идет кругом от счастья. Все время они перезваниваются, ждут встреч, и я говорю себе, что скоро они, пожалуй, начнут и переругиваться. Но Маруан – старший брат, и он пользуется беспрекословным авторитетом у своих сестер: