Жизнь русского обывателя. Изба и хоромы - Леонид Беловинский

Итак, пахать облогу нужно всем вместе. Сговорились начать тогда-то. Выезжают утром, шестеро уже приехали, а двоих нет – проспал, выпивши вчера был, сбруя разладилась. Приехавшие стоят на десятине, поджидают опоздавших, лошадям сенца подкинули, трубочки покуривают, ругаются. Но вот приехали и остальные – кому вперед ехать? – спор, наконец, установили очередь. Пашут. У одного соха разладилась – все стоят. Наладил, пошли: у одного лошадь и сбруя лучше, другой сам плох. Неудовольствие.

– Кабы я отдельно пахал, то выехал бы до свету, а то в деревне жди, пока встанут, здесь жди, – говорит один.

– Я на своих лошадях давно бы вспахал, а тут жди – ну его, этот лен! – говорит другой…

Пришло время брать лен, вызвали баб… Разумеется, тут уже сообща, артелью брать не станут, а разделят десятину по числу баб… и каждая баба берет свой участок отдельно. Раздел производится очень просто, хотя, разумеется, без ругани не обойдется: бабы становятся в ряд, берутся за руки или за веревку и идут по десятине, волоча ногу, бредут, чтобы оставить след, затем каждая работает на своем участке. Если в дворе несколько баб, невесток, то есть если двор многосемейный и еще держится стариками не в разделе, то и у себя на ниве бабы одной семьи точно так же делят ниву для того, чтобы одной не пришлось сработать более, чем другой, для того, чтобы работа шла скорей, потому что иначе сделают много меньше, так как каждая будет бояться переработать» (120; 167–168). Энгельгардт утверждает, что при мятье льна, производившемся артельно, наминали льна вдвое меньше, чем если бы каждая мяльщица работала на себя. К тому же при индивидуальной работе мяли чище, а при огульной около трети льна уходило в костру.

Но бабы – известные индивидуалистки. Мужики все же были людьми более общественными. Но даже и в артели, если было можно, работали рядом, но не огулом, а индивидуально. Одно из писем Энгельгардта посвящено артели грабаров, землекопов: «В граборских артелях все члены артели равноправны, едят сообща, и стоимость харчей падает на всю заработанную сумму, из которой затем каждый получает столько, сколько он выработал, по количеству вывезенных им кубов, вырытых саженей и пр. Работа, хотя снимается сообща, всею артелью, но производится в раздел. Когда роют канаву, то размеряют ее на участки (по 10 сажен обыкновенно) равной длины, бросают жребий, кому какой рыть, потому что земля не везде одинакова, и каждый… роет свой участок; если расчищают кусты или корчуют мелкие пни, тоже делят десятину на участки (нивки) и опять по жребию каждый получает участок. Словом, вся работа производится в раздел, – разумеется, если это возможно, и каждый получает по количеству им выработанного. ‹…›

Вообще согласие в артели замечательное, и только работа производится в раздел, причем никто никогда друг другу не помогает, хоть ты убейся на работе» (120; 253–254).

Даже в доме, в большом неразделенном семействе, работы производились индивидуально, чтобы не переработать в сравнении с другими. «Все внутренние бабьи, хозяйственные работы производятся в раздел. Так, вместо того, чтобы поставить одну из баб хозяйкой, которая готовила бы кушанье и пекла хлебы, все бабы бывают хозяйками по очереди и пекут хлеб понедельно – одну неделю одна, другую – другая. Все бабы ходят за водою и наблюдают, чтобы какой-нибудь не пришлось принести лишнее ведро воды, даже беременных и только что родивших, молодую, еще не вошедшую в силу девку… заставляют приносить соответственное количество воды. Точно так же по очереди доят коров; каждая баба отдельно моет белье своего мужа и детей; каждая своему мужу дает отдельное полотенце вытереть руки перед обедом, каждая моет свою дольку стола, за которым обедают… Казалось бы, чего проще хозяйке выдоить ежедневно корову и сварить общею молочную кашу для всех детей. Нет, ежедневно одна из баб-дитятниц, по очереди, доит корову, молоко разделяется на три равные части, и каждая баба отдельно варит кашу своему ребенку. Наконец, и этого показалось мало – должно быть, боялись, что доившая может утаивать молоко, – стали делать так: бабы доят коров по очереди, и та, которая доит, получает все молоко для своего ребенка, то есть сегодня одна невестка доит корову, получает все молоко себе, и потом три дня варит своему ребенку кашу на этом молоке, потом другая невестка доит корову и получает все молоко себе, послезавтра третья…» (120; 257–258).

Конечно, крестьяне были в общине, жили на миру, на сходе сообща решали мирские дела. Но работали по возможности порознь: «Деньги вместе, а табачок врозь».

Но мы все говорим о некоем абстрактном крестьянине. А такого не было, во всяком случае, до 19 февраля 1861 г. Были государственные (примерно 1/3 всех крестьян), были удельные (примерно 1/4 всех крестьян), работавшие только на себя, а государству и уделам платившие оброк. А были и помещичьи, крепостные – в целом по России чуть больше 1/3 всего сельского населения. Но это – в целом. А в России были губернии «помещичьи», где крепостные составляли половину и более сельского населения; например, в Рязанской губернии по 8-й ревизии 1833 г. «крепостной процент» составлял 63,45 %, а по 10-й (1857 г.) – 55,92 %; недаром здесь было в 1857 г. 6301 имение. Были и такие, где помещиков было мало. Например, в трех северных губерниях, Вятской, Вологодской и Олонецкой, имелось всего 1,5 тыс. имений, в основном мелкопоместных. А в Астраханской и Архангельской помещиков, а значит, крепостных и вообще не имелось.

Крепостным, если они были на барщине, или издельи, приходилось работать и на себя, и на барина. Весь XVIII в. никакой регламентации здесь не было, так что современники (Радищев) пишут, будто злодеи-помещики заставляли своих мужиков работать на барщине все 7 дней в неделю, оставляя им только ночи. Возможно, и так. Но в 1797 г. император Павел I, которого наши писатели и журналисты костерят, как тирана и сумасшедшего, повелел «всем и каждому наблюдать, дабы никто ни под каким видом не дерзал в воскресные дни принуждать крестьян к работам, тем более что для сельских издельев остающиеся в неделе шесть дней, по ровному счету оных в обще разделяемых, как для крестьян собственно, так и для работ их в пользу помещиков следующих, при добром распоряжении достаточны будут на удовлетворение всяким хозяйственным надобностям». Это было первое ограничение крепостного права. Правда, как видим, закон был сформулирован туманно, и помещики трактовали его расширительно, «прихватывая» в страду и 4-й день, иные же в чрезвычайных обстоятельствах устраивали дополнительные «сгонные» дни. Из них наиболее законопослушные и совестливые считали необходимым «вернуть» эти «лишние» дни крестьянам зимой. Да кому же они зимой нужны?

Администрация же толковала этот закон в иную сторону: 3 дня, и баста. Ведь увеличение барщины вело к недовольству крестьян, а недовольство во что могло вылиться?

Сколько же дней работали барщинные на помещика? В Рязанской губернии в имении Кошелева в конторе было вывешено расписание праздничных дней, в которые рабочие освобождались от работ. Кроме воскресных дней (52 дня в году), нерабочими были 1 (Новый год) и (Крещение) 6 января, 2 февраля (Сретенье), 25 марта (Благовещенье), 9 мая (Николин день), 29 июня (Петров день), 8 до обеда (Казанская) и 20 до обеда (Ильин день) июля, 1 августа до обеда (Первый Спас), 6 августа (Преображение), 15 августа (Успение), 29 августа до обеда (Усекновение Главы Иоанна Крестителя), 8 сентября (Рождество Богородицы), 14 сентября (Воздвиженье), 26 сентября до обеда (Иоанна Богослова), 1 октября (Покров), 22 октября (Казанская), 8 ноября (Михаила Архангела) и 21 ноября (Введение), 6, 7 и 8 декабря (Никола, престольный праздник в этом селе), 25 и 26 декабря (Рождество). Кроме того, на масленицу – 2 дня, пятница и суббота; на Страстной неделе пятница до обеда и суббота с трех часов, если пахота, а если нет, то весь день нет работ; Светлая неделя, Вознесение, Троица и Духов день. Всего около 33 дней, а с воскресеньями – около 85 дней. Оставалось в году 280 рабочих дней, из них 140 на помещика и столько же на себя (71; 61). Только не нужно думать, что крестьяне на самом деле работали на помещика по 140 дней – и ни днем больше. Работали столько, сколько требовалось. Например, исполнение подводной повинности зависело от состояния дорог и могло завтра потребовать вдвое больше времени, чем вчера. К тому же крестьяне поставляли в усадьбу продукты натурой или их заменяли деньгами, а для их получения тоже требовалось время. И вообще сельское хозяйство – не завод, здесь наверняка ничего не бывает. По подсчетам, в имении Семенова в Рязанской губернии весь объем работ требовал от каждого тягла в год более 168,6 дней мужских работ, в том числе 110,3 дня конских (с лошадьми), и более 50 дней женских, причем в счет не вошли некоторые работы, не поддающиеся учету. Крестьянки здесь должны были лен и коноплю разостлать, потом собрать, перемять, а зимой спрясть из льна на каждую работницу по 6 талек, в 40 пасм каждую; сверх того, они должны были весной остричь овец, вымыть шерсть, а во время работ на суконной фабрике ежедневно по 10 работниц ходило для отбраковки шерсти. А это был либеральный помещик.