На афганской границе - Артём Март

class="p1">Я глянул на ошалевшего от всего происходящего Бодрых. Тот так и сидел под стенкой, уставившись на меня дурными глазами.

— Ты… Ты кто, мля такой⁈ — Изумленно простонал он.

Валявшийся до этого на полу Сеня уже отполз к двери. Он торопливо поднялся и тут же пулей выскочил из туалета, оставив дверь нараспашку.

— Успокоился, сука? — Проигнорировав слова Бодрых, зло сказал я Сергею.

— Да! Да! Только отпусти!

— Взбрыкнешь — зубы повыбиваю.

— Не надо! Я не… Ничего… — торопливо залепетал сержант, чувствуя, как неудачно выгибается его палец.

Я отпустил, встал. Сергей медленно поднялся на четвереньки, глянул на Бодрых, а потом быстро убежал вслед за Сеней Лопиным.

— А ты че расселся, козлина? — Глянул я на Бодрых.

Тот неуклюже встал, поковылял прочь. Бросил на меня перепуганный взгляд, а потом быстро исчез в дверном проеме.

— Ты как? — Спросил я, поднимая Мамаева с пола.

Тот с трудом встал, заохал, держась за спину, и потому тут же опустился на плитку.

— Подожди… — хватая ртом воздух, пролепетал он, — сейчас-сейчас… Болит…

С этими словами Федя отлез и сел, припав спиной к стене. Я устало опустился рядом. Глянул на оставленную нараспашку дверь.

— Надо идти… Они ж сейчас еще кого-нибудь позовут… — Проговорил Мамаев испуганно.

— Не позовут. В казарме нет старослужащих. Новички одни. Видал? Они даже Сеню подговорили влезть в наши разборки.

— А как же другие сержанты?

— Кажется мне, что другие Бодрых не очень жалуют.

Мамаев откинул голову, прислонился к плитке затылком, а потом истерически рассмеялся.

— Первый раз… — Выдохнул он.

— Чего, первый раз?

— Первый раз в жизни дерусь.

— Ну что ж, с почином, — улыбнулся я.

Федор снова рассмеялся, покачал головой, но тут же скривился от боли.

— Никогда б подумать не мог, что буду с кем-то драться! Всю жизнь я и мухи не обидел! Мама с детства твердила: драться нехорошо! Нельзя!

— Драться нехорошо, — согласился я. — Но иногда приходится.

— Это уж точно… — разулыбался Мамаев.

Потом улыбка медленно сошла с его губ, и Федя затих. Посерьезнел.

— Прости, Саша, — вдруг заговорил он. — Прости, что я тебя вот так предал. Ты за меня с самого первого дня… А я…

Я промолчал, глядя себе под ноги.

— Прости, — продолжал Мамаев, — Испугался я. Думал, что станут они меня бить, если не соглашусь.

— Они стали бы.

Мамаев снова затих. Помолчал пару мгновений. Потом заговорил:

— Мне сейчас кажется, что я уже никогда в жизни драки не побоюсь. Будто бы что-то в мозгу щелкнуло.

— Ты себя переборол, Федя. Молодец. На службе так еще не раз придется и не два. К такому надо привыкнуть.

— Перебарывать себя?

— Да.

— Я постараюсь, — Мамаев глянул на меня.

Лицо его будто бы ожесточилось. Показалось мне, что детских черт на нем поубавилось. Стало оно серьезнее и даже немножко грубее. Решительнее. Глаза же его показывали совсем иные чувства. Это было искреннее восхищение, с которым он на меня смотрел.

— Я бы хотел быть таким, как ты, Саша, — отвернулся Мамаев вдруг. — Смелым, сильным. Несгибаемым. Что б в любой беде головы не терять.

«Ох, Федя, — подумалось мне. — Знал бы ты, сколько солоно придется хлебнуть, чтобы приобрести такое же отношение к жизни. Мало кому я пожелаю пройти через то, через что прошел я. Тебе тоже не желаю».

— Служба тебя многому научит, — сказал я. — Вон, смотри, в армии только второй день, а ты уже сержантов бьешь. Че ж будет на второй неделе?

— Побью какого-нибудь капитана, — рассмеялся Мамаев.

— Боже упаси, — по-доброму хмыкнул я.

Еще с полминуты, посидели мы молча. Я хлопнул себя по колену, принялся подниматься.

— Ну лады. Пойдем спать. Дневального Бодрых, видать, подговорил. Напугал, как тебя. Но если прапор щас проснется, начнется у нас свистопляска.

— Ну да, надо, — нахмурил брови Мамаев, — не хотелось бы попасться.

Он тоже с трудом встал, покривился от боли в спине.

— Зараза. Больно приложили.

— Ниче, пройдет.

— Кстати, Саша.

— М-м-м?

— А ты где так драться научился? — Спросил с интересом Федя, — я не раз видал, как пацаны в школе дрались…

На миг Мамаев замолчал и смутился. Показалось мне, что вспомнил он, как в школе его задирали какие-нибудь хулиганы, а ответить он боялся. Теперь, видимо ему самому стало за себя стыдно, что не решался он дать сдачи.

— В общем, дрались они не так, как ты. Вообще, абы как, как выходило. А ты прям так этих троих приложил, будто понимал, как это правильно делать надо. Будто…

Мамаев заглянул мне в глаза и продолжил:

— Будто ты специально этому учился.

Я улыбнулся. Потом слукавил:

— Карате.

— Карате? — Приподнял брови Мамаев.

— Ага. Слушай, а мне ты можешь как-нибудь показать пару приемов? Научи меня драться так же.

— У нас будут занятия по рукопашному бою, Федя. Там тебя и научат.

— А… Прям как ты, научат драться?

«Нет, прям как я, не научат, — подумалось мне, — потому что война — был мой учитель.»

Пусть в Афгане рукопашные схватки были редкостью, но десантникам, все же не раз и не два приходилось в них вступать. И наши, и духи, часто избегали рукопашной. Полагались на стрелковое да артиллерию, какая была под рукой.

Но когда ты в воздушном десанте и скачешь по горам и тесным ущельям, всякое бывает. Иногда приходится сойтись с врагом, как это можно выразиться, перефразировав старую фразу: «на длину штык-ножа».

Пусть рукопашные и были редкостью, а боец, иной раз мог всю войну пройти, ни разу в такой не поучаствовать, но если и были, то отличались они особой жестокостью. Что мы духов, что они нас, «шурави» — все рвали друг друга чуть не зубами. Рвали, чтобы выжить в рукопашном бою. А те, кто рвал, чтобы отомстить, дрались еще злее. Я мстил.

Пережив такое, драка в туалете с зазнавшимися дедами казалась детским утренником в яслях.

— Нормально научат, — проговорил я с доброй улыбкой. — Тебе хватит.

— Ну… Ну тогда хорошо…

Отдышавшись после драки, мы с Мамаевым пошли на выход, чтобы вернуться в расположение. Не успели мы покинуть уборную, как в дверях появился